Эт на

Продолговатая на вкус
произрастает нерешимость,
где я уже не шевелюсь,
но, где недавно шевелилось,
увы, не только у меня.
Так называемые дали
в честь исторического дня
не застревают в интервале
от сих до сих. Дрожа межой
лежит податливая сырость.
Над ней колышется пушок,
как программируемый силос.
Наверняка один из тех,
кто нарывается на грубость,
хранит спокойствие везде
который час, но время вздулось.
Уже забрезжило. Мандраж
по возрастающей. Трепещет
предупредительная блажь
над загазованностью трещин.
Недвижимое дребезжит.
Чуть ниже прежнего оно же
санкционирует режим
пренебрежения похожим
на кое-что. Гудят бугры.
Воображаемая шалость
диктует правила игры,
что разумеется сказалось
предрасположенностью к “ах!”.
Наращивая, воплощая
безукоризненный размах,
вспухает жажда урожая.
И, начинаясь с ерунды,
приобретая габариты
обожествляемой елды,
величественней Афродиты
из-под земли восходит твердь
в аллегорической пижаме.
Её желание иметь
пропагандируют скрижали,
чьи плоскости достойны мха,
или по крайней мере пепла.
Обогащенная труха
задорит вздыбленное пекло.
Оно возносится, резвясь
непредсказуемостью транса,
и хлещет плазменная грязь
в неизъяснимое пространство.