Жажда

ЖАЖДА


1
Едва смеркается – и воздух городской
лиловой спелостью моё пронзает зренье.
Звериной жаждой и русалочьей тоской
дудит мелодии незрелым поколеньям.

Там в гуще парковой, где лиственный покров
осеребрён лучом и дымом танцплощадки,
беспечный нож на коже тополя «любовь»
лишь высек – и уже торчит из-под лопатки.

Дешёвых вин царит неодолимый дух,
перебивая запах юной дикой плоти.
Не сможешь трёх шагов ступить – царапнет слух
словцо отборное о матери-природе.

2
Нет, слаще сны. Нет, безопасней грёзы всё ж.
В толпе теряешь сам себя. Толпою списан,
лишь в одиночестве дух снова обретёшь,
и слабость лилии, и стойкий ствол нарцисса,

что, мимо шествуя, не встретятся никак.
И тяжесть вод их гонит дальше друг от друга.
«О, милый друг!» – «О, моя верная подруга!
Тряхни хотя б пыльцой». – «Нет, ты подай мне знак».

Я сплю, я сплю. Как будто золотым руном,
я сном покрыт. Тягучий мёд ползёт по коже.
Коль есть закон любви, то состоит он в том,
что нет его вообще и быть его не может.


3
Я расскажу вам, что увидел я во сне.
И любопытство было не слабее жажды.
Wish you were here… Как жаль, что здесь со мной вас нет.
Хотя могли бы быть и здесь, и не однажды.

Я видел женщину. Агамный чичисбей
её водил гулять в гранатовые джунгли.
Какой звездой ей суждено не быть моей?
На небо глянешь: ни одной, все улизнули.

А ей приснился гунн, пленительный вандал.
Он в бархатистой тьме её худые плечи
ладонью грубою, шершавою ласкал,
пропахшей конским потом сёдел и уздечек.


4
А возле замка, среди огненных петард,
с кровавой пинтою бургундского в бокале,
бродил монарх свирепомордый, как гепард,
и хищно по толпе глаза его блуждали.

Он слугам подал знак. Танцовщиц привели
к нему с зеркальными тугими животами.
Но ту, что грезилась в сиреневой дали,
найти нельзя было под винными парами.

«Моя любимая, пошлю письмо тебе,
что не снести мне одиночества ночного!»
И самой юной гейше углем на бедре
он начертал своё послание в три слова:


5
«Я жду тебя!» И вот живое письмецо
стрелой калёной унеслось по назначенью.
А та, далёкая, румянила лицо
одна у зеркала и кушала печенье.

Она спокойно прочитала царский хмель,
зевнув, легла, с себя халата не снимая.
И в эту ночь её бывалая постель
была несмятая и полностью сухая.

И спали все. Монарх уснул один в своей
опочивальне. А она в своей постели.
Я – у себя. И только юный чичисбей
играл до самого рассвета на свирели.