Бьют часы, разгоняя...

1.
Бьют часы, разгоняя:
секунды - в октавы,
лица - в пятна. Макияж полустёрт.
Полусмята подушка. Проставлен
подвернувшийся кстати минор
над общественным беспорядком
на рельсовых нотных строках.
Мариуполь-Бердянск-Пятихатки -
бог весть что на пути ездока
в полуночь, отсеченную справа
лязгом встречных составов,
отзеркаленных створкой купе.
И до завтра зубами скрипеть
или губы как перья кусать
под смещенный к синкопам
двойной метроном колеса.
Монотонны цезуры разъездов вдоль окон:
силуэты поспешно надетых фуражек
и оборванных снов ради беглых отмашек -
и кому? и на что разделять пустоту?
Никакие знаменья ловить на лету -
если тусклый светильник размешан в стакане,
но искрится
предвестье куском
рафинада, еле сладким, как манна
с ветвей тамариска, -
не надо.
Потом.

2.
По крутым, как бемоли, ступеням унылого замка,
Пригибаясь под черными балками тесных проходов,
Я спешу к сероглазой хозяйке: Приветствую, Гальшка! -
Нынче в мире такая весна и такая погода!
Хмурый муж твой оставил войну и предался охоте,
И свекровь просит новой куницы на старое платье.
Погляди, расходился-то как твой округлый животик
Под дрожащим на юной груди бирюзовым распятьем.
Там, в гостиной, Мадонна в объятьях сжимает Ребенка,
Онемев у подножия гроба распятого Бога.
Что паркеты тебе, что дорожная пыль и щебенка -
Ты на мраморный отсвет сквозь стены находишь дорогу.
В этом доме, где только что звуки клавира не призрак -
Как немецкий порядок: отчетливы, въедливы, плоски -
Прячут нимбы святые под тусклые медные ризы,
И скрывают триоли под крышкой свои отголоски.
Здесь, где капли из ведер в колодец стекают не звонки,
Где остывшие раны не смеешь ладонью потрогать,
Для того ли Мадонна молчит, обнимая Ребенка,
Чтобы первой услышать дыханье воскресшего Бога.

3.
Всего-то пальцам и отмерено
что месяцев - полутонов
Течет вдоль выжженного берега
цветная сутолока снов,
Играет белыми кувшинками
протянутых сквозь бездны квинт.
Несметной податью ордынскою
на медных выдохах звенит.
Плывут и на плече смыкаются
пространства, исторгая звук:
До дна, До неба... до беспамятства
раскинутые версты рук
мелькают языками пламени
по клавишам колоколов,
когда кончается Рахманинов,
и начинается любовь.
И рвется жизнь переиначивать,
по смерти палочкой стуча.
Когда дыханье перехвачено
петлей скрипичного ключа.


4.
Как скрижальные руны,
заучены раны.
Кровь искусанных перьев
бежит по пальцам.
Четвертную волну на
неявный, рваный
ритм предтеч и преддверий
накатит жальце.

В оркестровое небо
упало: "сжалься!"
Приручает не вой,
и не хор, но звуки.
Обживает и небыль,
и быль скиталец,
над притихшей землей
простирая руки.