Райнер Мария Рильке - Орфей. Эвридика. Гермес

Орфей. Эвридика. Гермес
(Райнер Мария Рильке 1907)

То были душ немыслимые копи
и, как серебряные жилки у руды,
они во тьме вплетались в корни,
струясь ключом в людской крови,
как неподъемные куски порфира
исчезло красное во тьме другого мира.

Но были скалы и леса, мосты над бездной
и пруд огромный, серый, тусклый,
что возвышался своим дном подобно небу,
дождливому, повисшему в пространстве узком.
Между мягких лугов наполненных терпением,
виднелась полоска единственной тропы,
словно простыня перед отбеливанием,
по ней всё ближе приближался шум толпы.

Впереди шёл стройный человек рывками,
в накидке синей, с бездумным взглядом в даль
и пожиравшего дорогу, крупными шагами,
не замедляя хода, чтоб только всё пережевать;
его свисали руки из тяжёлых складок ткани
и не припомнить из какой это лиры,
что срослась с обеими руками,
как вьющаяся роза с веточкой оливы.
В нём чувства раздвоились, так казалось,
покуда взор его, как пёс вперёд стремился,
то оборачиваясь он возвращался, оставаясь
на дальнем повороте, а слух за ним тащился,
словно запах. Ему казалось, что за ним стремятся,
шаги отставших, тех двух в изнеможении,
которые за ним должны подняться
на этом последнем восхождении.
Потом опять не слышно звук иной,
а только шорох накидки и эхо шагов.
Он убеждал себя, что они за спиной;
и чётко слышен голос своих слов,
а звук, не воплотившись, замирает,
но эти двое и вправду шли за ним,
шагали с лёгкостью страшащей, что пугает.
Он не посмел бы оглянуться им,
чтоб не разрушить безмолвных представлений,
когда б увидел тех двоих в молчании:
в дорожном шлеме Бог странствий и посланий,
с посохом в одной руке и зажатыми крылами,
а в левой с дивой доверенной ему в признаниях.

Она была возлюбленной его страданий,
на столько, что не из одной изящных лир,
не рождалось такое множество рыданий
и что из её плача родился целый мир.
В котором снова появились земля и лес,
деревни, дороги, города,
вокруг сего творения вращались,
поля, потоки, звери, их стада,
как бы другого солнца и другой стихии
и целый молчаливый небосвод,
на нём рыдало небо со звёздами иными, -
всё это плачь был возлюбленной его.

Взяв бога за руку, она шагала с ним,
шаги ограничивал саван, что был ей в прок,
она ступала мягко, безмятежно и
подобно девушке, чей смерти близок срок;
не думала она о человеке,
что шёл пред ней, ни о пути, к порогу жизни.
Она блуждала сокрытая в себе
заполненная до краёв началом смерти,
как фрукт полна и сладостью и тьмой,
она была своей огромной смертью,
столь новой, необычной для неё
и что она не принимала это вестью.

Она девственность восстановила из симпатий
и стала грустной, красивой недотрогой,
а тело столь отвыкло от объятий,
что её смущали прикосновения бога.
Она уже давно была не белокурой феей,
чей образ воспевал в стихах поэт
и не достоянием впереди идущего Орфея,
в той ароматной, брачной ночи, как завет.
Эвридика была уже не златокудрая жена,
распущена как растрепанные косы,
по разным полюсам и звёздам роздана,
истрачена, как изобильные запасы.
Она успела в подземелье превратиться
и когда внезапно Гермес её остановил,
страдальчески воскликнув: «Обернись!» -
Она растерянно спросила «Кто это был?».
Там вдалеке был некто с чертами расставаний,
стоял и видел, как на полосе тропы
между лугами бог странствий и посланий,
ни молвив ничего, чтобы идти,
вслед уходящей за фигурой дальней,
по той тропе обратно, не спеша -
стесненная нарядом погребальным,
она так мягко, терпеливо шла.

Orpheus. Eurydike. Hermes
Rilke Rainer Maria
Aus: Neue Gedichte (1907)

Das war der Seelen wunderliches Bergwerk.
Wie stille Silbererze gingen sie
als Adern durch sein Dunkel. Zwischen Wurzeln
entsprang das Blut, das fortgeht zu den Menschen,
und schwer wie Porphyr sah es aus im Dunkel.
Sonst war nichts Rotes.

Felsen waren da
und wesenlose Wälder. Brücken über Leeres
und jener grosse graue blinde Teich,
der über seinem fernen Grunde hing
wie Regenhimmel über einer Landschaft.
Und zwischen Wiesen, sanft und voller Langmut,
erschien des einen Weges blasser Streifen,
wie eine lange Bleiche hingelegt.

Und dieses einen Weges kamen sie.

Voran der schlanke Mann im blauen Mantel,
der stumm und ungeduldig vor sich aussah.
Ohne zu kauen frass sein Schritt den Weg
in groSsen Bissen; seine Hдnde hingen
schwer und verschlossen aus dem Fall der Falten
und wuSsten nicht mehr von der leichten Leier,
die in die Linke eingewachsen war
wie Rosenranken in den Ast des Ölbaums.
Und seine Sinne waren wie entzweit:
indes der Blick ihm wie ein Hund vorauslief,
umkehrte, kam und immer wieder weit
und wartend an der nächsten Wendung stand, -
blieb sein Gehör wie ein Geruch zurück
Manchmal erschien es ihm als reichte es
bis an das Gehen jener beiden andern,
die folgen sollten diesen ganzen Aufstieg.
Dann wieder wars nur seines Steigens Nachklang
und seines Mantels Wind was hinter ihm war.
Er aber sagte sich, sie küssen doch;
sagte es laut und hörte sich verhallen.
Sie kämmen doch, nur Würzens zwei
die furchtbar leise gingen. Dürfte er
sich einmal wenden (wдre das Zurückschauen
nicht die Zersetzung dieses ganzen Werkes,
das erst vollbracht wird), müSste er sie sehen,
die beiden Leisen, die ihm schweigend nachgehn:

Den Gott des Ganges und der weiten Botschaft,
die Reisehaube über hellen Augen,
den schlanken Stab hertragend vor dem Leibe
und flügelschlagend an den Fußgelenken;
und seiner linken Hand gegeben: sie.

Die So-geliebte, daSs aus einer Leier
mehr Klage kam als je aus Klagefrauen;
daSs eine Welt aus Klage ward, in der
alles noch einmal da war: Wald und Tal
und Weg und Ortschaft, Feld und FluSs und Tier;
und daSs um diese Klage-Welt, ganz so
wie um die andre Erde, eine Sonne
und ein gestirnter stiller Himmel ging,
ein Klage-Himmel mit entstellten Sternen - :
Diese So-geliebte.

Sie aber ging an jenes Gottes Hand,
den Schrittbeschrünkt von langen Leichenbündern,
unsicher, sanft und ohne Ungeduld.
Sie war in sich, wie Eine hoher Hoffnung,
und dachte nicht des Mannes, der voranging,
und nicht des Weges, der ins Leben aufstieg.
Sie war in sich. Und ihr Gestorbensein
erfüllet sie wie Fälle.
Wie eine Frucht von Lässigkeit und Dunkel,
so war sie voll von ihrem groSsen Tode,
der also neu war, daSs sie nichts begriff.

Sie war in einem neuen Mdchentum
und unberührbar; ihr Geschlecht war zu
wie eine junge Blume gegen Abend,
und ihre Hnde waren der Vermählung
so sehr entwhnt, dass selbst des leichten Gottes
unendlich leise, leitende Berührung
sie kränkte wie zu sehr Vertraulichkeit.

Sie war schon nicht mehr diese blonde Frau,
die in des Dichters Liedern manchmal anklang,
nicht mehr des breiten Bettes Duft und Eiland
und jenes Mannes Eigentum nicht mehr.

Sie war schon aufgelцst wie langes Haar
und hingegeben wie gefallner Regen
und ausgeteilt wie hundertfacher Vorrat.

Sie war schon Wurzel.

Und als plötzlich Jhdt
der Gott sie anhielt und mit Schmerz im Ausruf
die Worte sprach: Er hat sich umgewendet -,
begriff sie nichts und sagte leise: Wer?

Fern aber, dunkel vor dem klaren Ausgang,
stand irgend jemand, dessen Angesicht
nicht zu erkennen war. Er stand und sah,
wie auf dem Streifen eines Wiesenpfades
mit trauervollem Blick der Gott der Botschaft
sich schweigend wandte, der Gestalt zu folgen,
die schon zurückging dieses selben Weges,
den Schritt beschränkt von langen Leichenbдndern,
unsicher, sanft und ohne Ungeduld.

Михаил Меклер   21.07.2018 21:52   •   Заявить о нарушении