Необратимый поступок

Холод. Ветер. Небольшая стайка полудиких собак пробежала мимо стадиона. Бродяга лишь улыбнулся, глядя на быстрые серые тени на фоне девственно-белого снега. Декабрь, двадцать, вторник. Остальные одногрупники были ещё в спортзале. Только невысокий, нескладный рассказчик стоял лицом к холодеющему ветру. Скомканная шапка покоилась в кармане, синтетический пуховик был небрежно распахнут, обнажая сурово-чёрный свитер.
 Физкультура его абсолютно не занимала, равно как и все остальные дисциплины. Дамир (а именно так звали этого студента) просто ждал.
 Ждать его научила жизнь. Вот и сейчас, как сотни, тысячи раз до этого, спокойные серые глаза уверенно попирали взглядом зимнее серое небо.
 Он был одиноким? И да, и нет. Да, поскольку каждый раз думал только о себе. И нет, потому что вынужден был часто общаться с совершенно разными людьми.
 Но всё-таки девушки у него не было. Может именно из-за этого порой ему было столь безысходно? Может именно потому мрачный, абсолютнейший депресс захлёстывал в общем-то не злое сердце?
 Мысли стремительно сменялись, создавая в сознании удивительный узор непогрешимой логики. Дамир был хаотичным эгоистом, требовательным и в чём-то капризным… Но при крайней надобности мог с лёгкостью выстроить цепь сложнейших последовательностей. Любовь, ненависть, доброта, злоба – всё это было словно бы на ладони. Впечатано в рифмы и прозу, а значит – доступно, и отнюдь не загадочно.
 Голова болела, равно как и сердце. Привычная боль. Даже сладостная, отрезвляющая. Боль, не дающая забыть о собственном существовании.
 Дамир на миг закрыл глаза, и усилием воли вышвырнул эту боль в самый дальний угол сознания. Поморщился. Голова слегка кружилась. Он не строил иллюзий: все эти симптомы усталости вернутся через время.
 Два часа на сон – это много? Этого достаточно, чтобы связно мыслить.
 Алиса… Просто хорошая девушка…
 «Хорошенькая девочка» -- похотливо и резко мелькнуло в голове, и тонкие губы сами сложились в плотоядную ухмылку. Длилось это всего мгновение, после чего обычное растерянно-отсутствующее выражение, как ни в чём не бывало, вернулось на гладко выбритое, вытянутое лицо.
 Стройная высокая леди, со светлыми волосами, большими зелёными глазами, и спокойным голосом. Ярко выделялась она, пожалуй, только минимумом косметики. Естественная привлекательность не требовала цветового акцентирования.
 Любил ли её адепт Слова? Да кто ж мог разобраться в пёстрой душе такого полукровки? Чего скрывать? Дамир под час и сам не до конца осознавал мотивы собственных поступков. Именно поэтому, когда буйно-яростное настроение из подсердечных глубин рвалось наружу, он закрывался в комнате, и неистово стучал длинными костлявыми пальцами по изрядно расшатанной клавиатуре. Именно в такие момент рождался знаменитый «готИк». Рифмы кровоточили, проклинали, вырывались из общей длинны строк… Рыцарь вскидывал меч против Дракона… Оба они были чудовищами. Что паладин в сияющей броне, что ящер в изумрудной чешуе…
 Потом Дамир смотрел на творение рук своих, до боли стискивал зубы, и ненавидел. Себя -- за острословие, других -- за холодность, весь мир – за непонимание. Автор есть автор. Хоть последние дни каждая строка была буквально выведена собственно кровью, он продолжал идти вперёд. Стихи стали его стихией. Оскаленные, закованные в кольчуги из неравномерных созвучий, вооружённые боевыми серпами-запятыми и круглыми щитами-точками, неся наперевес остро отточенные тире, и лёгкие, почти невесомые дефисы, воины-словА были готовы жить и умирать ради своего безумного господина. На безгрешно-белых листах бумаги рождалась странная, ирреальная вселенная, с одним единственным законом. Имя этому закону было – Автор.
 Голос… Пожалуй, единственный символ власти Дамира на серых землях реальности. И тут – слова решали всё. Сплетались в простые и сложные предложения, панибратски успокаивали, или же с присвистом выплёвывали не одну череду грубейших проклятий. Именно на голос молодой сказитель делал основную ставку. Судорожно вспоминались целые страницы из классической романтики, красивые и нежные слова…
 «Стоп! Стоять! Ты это чего, парень!? Влюбился?! Ты брось! Ни к чему хорошему тебя это ещё никогда не приводило!» -- сам себя оборвал философ-недоучка. Гневно сошлись у переносицы мягко очерченные брови, на лбу пролегла пара глубоких морщин, и хищный взгляд быстро и цепко охватил пространство на половину версты вокруг… Нет. Никого, кроме пары бездомных собак…
 Конечно, студент абсолютно не хотел, чтобы кто-либо видел его в данный момент. Не хотел светить свою человеческую сущность. Все привыкли к тому, что заместитель старосты, Дамир Ольгерд Сорроу, сдержан, дипломатичен, робок и несмел. Пусть так. Сейчас это было только на руку… Мало кто знал о другой, тайной жизни парня, который изо всех сил пытался казаться очень замкнутым, и почти простым. Иногда в разговоре его проскальзывали такие названия как «текст-моделлинг», «основательная критика»… Порой, что было ещё реже, он вспоминал чьи-то имена. Но всю эту тарабарщину он нёс только в превосходнейшем настроении, а такое бывало крайне редко.
 Что знали о нём одногрупники? Знали его тягу к любым текстам, умение переводить с английского даже непростые художественные описания, и достаточно высокую скорость символьного набора. Слишком высокую, чтобы не вызвать смутных подозрений. Знали почти отцовскую заботливость, и ленивую вальяжность… Однажды преподаватель спросил:«есть ли тут хоть один настоящий мужчина?», и группа дружно отозвалась. В тот момент щёки Дамира покрылись ярким румянцем от смущения. Ему не нужно было наигрывать тогда, смущение было полностью искренним…
 Остальное же – было за тридцатью печатями, и даже во хмелю «этот странный тип», как Дамира подчас называли, не говорил ни слова…
 Теперь было глубоко наплевать… «Необратимый поступок». Это когда действия нельзя трактовать двойственно. Признание в чувствах – тоже своего рода «необратимость»…
 Первая дверь отворилась, и между идущими из здания и ожидающим бродягой осталась лишь одна дверь. Одна секунда, чтобы привести в порядок истерично взвизгнувший рассудок… Парень мысленно попросил своё сердце не выводить столь быструю барабанную дробь, или вообще заткнуться навеки. Разумеется, сердце ослушалось…
 Отворилась и дверь, ведущая на улицу… К Дамиру… Несколько девушек выпорхнули из тёмного проёма, и ветер захлопнул дверь за ними…
 Гордый, со вскинутым подбородком, бродяга задумчиво смотрел в даль… Ветер игриво скинул прядь мягких соломенных волос, полностью закрывшую правую сторону лица… Свободно шерудили в воздухе ничем не занятые пальцы, и в тусклом свете убогого зимнего солнца сверкнуло простое стальное кольцо…
 Девушки миновали его, бродяга всё же успел разглядеть в толпе ту, ради которой собственно всё и затевалось… Тот, кто считал себя бардом, быстрым движением облизал пересохшие губы. Ровным, лишённым всяческих эмоций голосом проговорил:
-- Алиса… Я могу переговорить с тобой пару минут?
Госпожа в белой шубке и белой же шапке робко опустила глаза, и взмахнув пышными ресницами, прошептала:
-- Да… Конечно…
Дамир позволил себе почти нежную улыбку, отчего шрам над верхней губой стал более отчётливо виден, и загибался вверх:
-- Тогда пожалуй отойдём… Тут шумно… Не люблю шум…
Двое вырвались из толпы и медленно шествовали в сторону стадиона…
-- Алиса… Как твои рефераты по философии? Уже защитилась?
-- Нет… Я собираюсь заняться этим на днях… Наверное завтра…
Она говорила неуверенно, стеснительно… Впрочем, остальные студенты уже разошлись, и бродяга мог больше не опасаться быть услышанным…
-- Я вот что хотел… Наверное, ты уже догадалась – Голос не подвёл. Ровный, не дрогнувший… Сердце будто всерьёз вознамерилось проломать клеть рёбер… Дамир говорил, привычно вскинув правую руку на левое плечо, а левую заложив за спину. Он ощутил, как по вискам струились тяжёлые капли пота – Знаешь ли, для того, чтобы говорить правду, хороши все времена. Мне не было смысла прятаться с самого начала. Ты… Ты мне нравишься! От всей души, от чистого сердца… Я хочу быть с тобой… Ответь мне… Одно прошу: говори правду… Даже отрицательный ответ – есть ответ и не менее достойный… Так что же ты думаешь насчёт этого, Алиса Фаэри?
Молчание. Как он ненавидел это молчание, мёртвое, незыблемое… Когда кажется, что тишину не в силах нарушить ничто…
Наконец, Алиса прошептала, по-прежнему избегая смотреть Дамиру в глаза:
-- Нет… Извини… Мне нравится другой мальчик…
Снег всё так же падал… Реденький такой снег…
-- Хорошо… Я понял… Спасибо… Спасибо за правду…
Пальцы левой руки судорожно сжались в кулак… Изо всех сил. Боли не было. Боль придет потом…
Снова ни с чем. Снова один. Улыбка не сходила с лица. И только глубоко-глубоко в серых омутах будто надломилось, треснуло что-то…
Что-то сорвалось там, внутри, будто лопнула на арфе до предела натянутая струна… Дамир развернулся на каблуках, привычной походкой направился далее в сторону стадиона… В сторону, противоположную институту…
Повинуясь внезапному порыву, развернулся в её сторону . Она всё так же стояла на непримятом снегу, чуть в стороне от дороги. Бродяга крикнул:
-- Всё в порядке! Всё будет хорошо…
Губы Алисы дрогнули, она собралась было что-то сказать, но самозваный бард успел первым. Первым успел сказать последние слова.
 Девушка лучезарно улыбнулась, кивнула, прощаясь. Быстро направилась в сторону института.
 Наивный глупец ещё долго смотрел ей вслед. Спустя добрых пятнадцать минут спохватился… Алые капли срывались с ногтей левой руки. Той, что была сжата в кулак. Кровь падала на снег, смазывая реальность… Добавляя скромной зиме крикливую роскошь в алых тонах…
 Дамир вытер ногти, зачем-то замотал руку в платок, и спрятал в карман. Боли не было… Боль должна была наступить позже…
 И она наступила. Пришла вместе с ночью. Свет был выключен… Бродяга якобы спал… На самом же деле он заворожено следил, как сквозь незанавешенные окна пробивались отблески фар проскальзывающих внизу машин. Ласковое пуховое одеяло было натянуто по самый подбородок, а на подушку, скатившись по ещё не успевшим зарасти щетиной щекам, текли горькие злые слёзы… Слёзы, что были абсолютно недостойны мужчины. Сейчас он мог позволить их. Сейчас его никто не видел. Решено… Завтра он будет лгать. Завтра и всегда он будет делать вид, будто ничего и не было-то… И ярким пламенем в душе танцевали два утверждения насчёт себя самого:«Я ненавижу тебя. Я горжусь тобой».