Любовная лирика. 1970-1980

ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА

НАША ВСТРЕЧА

Как грустно нам былое вспоминать,
хотя бы малость...
Когда вчера ты встретила меня,
то испугалась.
Мы шли навстречу,
взгляд, что как игла,
я выждал смело,
но ты в другую сторону пошла
и побледнела.
Ты, что еще жива в моей душе,
я – третий лишний.
И мы с тобой не виделись уже
три года с лишним.
Но этот страх и этот горький вид –
смешная плата.
Теперь уж ты меня не удивишь
тем, что заплачешь.
Но не хотел, пойми! Я не хотел
твоей улыбки.
Ценой измены выпавший удел –
не жизнь, а пытка.
В глазах моих ты не прочтешь укор,
мне слов не нужно.
Мы не чужие, просто мы с тех пор
друг другу чужды.
1970


БЕСЧУВСТВЕННЫЙ

Я бесчувственный,
бесчувственный,
бесчувственный.
Мне слова твои и взгляды
ни к чему.
Я лишен, конечно, нежности и чуткости
к необузданному чувству твоему.
Да и сердце не обычное,
а каменное
бьется ровно и легко в моей груди.
Я способен,
не заметив взора пламенного,
поздороваться с тобою и пройти.
И совсем не человек,
а лишь подобие,
я – как робот бездушевный и пустой...
Впрочем, хватит.
Ты ко мне излишне добрая.
Да вот я, еще узнаешь,
не святой.
Мне нисколечко не жалко
чувств погубленных,
жаль твои – невинные – губить.
Ты не знаешь,
что такое быть разлюбленным,
ты не знаешь,
что такое разлюбить.
Лучше буду я бесчувственным
до крайности,
чтобы с чувственным желанием в борьбе
это сердце не обычное,
а каменное
из груди моей
не вырвалось
к тебе.
1970


НЕУВАЖЕНИЕ

В тот светлый день,
когда я пел от радости,
когда все люди, лица так новы,
мы встретились.
Вы мне сказали: «Здравствуйте.
Ну как живете,
с кем живете вы?
Ах, да... простите,
вы служили в армии...
Ну что ж, с приездом
из сибирских стуж...»
Вы грустно улыбнулись,
сняли варежку.
Рука в руке...
Но вас окликнул муж.
И вы ушли.
Я вслед смотрел вам,
женщина,
судьбы своей
ни капли не кляня.
Вы в первый раз
так праведно, так жертвенно,
так просто уходили от меня.
...Вы были девочкой
отчаянной и ветреной,
я помню вашу челку на лету,
когда мы с вами
теплым зимним вечером
гоняли шайбу на дворовом льду.
И каждый день
ходили вместе в школу мы,
и ваш портфель
носил я, словно свой,
и парни мне
сорвать грозили голову,
и рисковал я этой головой.
Я помню всё хорошее,
но, видимо,
боитесь вы
той прежней простоты.
Я не прошу о многом,
лишь обидно мне,
что вот теперь
мы с вами не на «ты».
Но в первый раз,
поймите это, женщина,
как мы в друзьях остаться ни хотим,
друг другу платим мы
неуважением
за то, что «вы» друг другу говорим.
1970


* * *
Плывут, как письма, облака
к тебе во все концы земли,
никем не узнаны пока,
и растворяются вдали.

И я душой к тебе плыву,
не зная, где тебя найти,
как айсберги плывут к теплу,
плывут и тают на пути.

И я в мечтах о том тепле
ищу тебя по всей стране,
ищу тебя на всей земле,
ищу, а ты живешь во мне.
1970


* * *
Опять меня ты чем-то сладким потчуешь...
Но вижу я, что нужно мне уйти.
Тебе любви большой и чистой хочется,
и ты не знаешь, в ком ее найти.

Ты ждешь ее, тебе все больше верится,
что жизнь проходит мимо, стороной.
И вот сегодня мне клянешься в верности,
забыв, что завтра будет здесь другой.

Но по своей ребяческой наивности,
ты не вольна свободной, строгой быть
и, словно в затянувшейся невинности,
ты всем себя готова раздарить.

Сидишь ты большеглазая, красивая
и смотришь так доверчиво, любя...
О как тебя мне жалко, несчастливая,
как больно за красивую тебя!
1970


ПЕРВЫЕ ЦВЕТЫ

Без мужа, без детей, немолодая...
Я к ней зашел в ее сутулый дом.
Она встречала сонная, босая,
зардевшись полным розовым лицом.

Прийти с цветами к женщине – привычно.
И от нее никак не ждал я слез.
Я не вино принес ей, как обычно,
я ей гвоздики красные принес.

Она стояла, глаз не поднимая,
как бы застыв от жгучей немоты...
И я молчал, еще не понимая,
что в первый раз дарили ей цветы.

Она лицо в гвоздики опустила,
украдкой шелк поправив на груди,
меня простила или осудила –
сказала просто: «Лучше уходи...»

И виновато, грустно мы простились,
я ей в ответ ни слова не сказал,
но помню я: как будто осветились
ее доселе мутные глаза.

Ей знать не надо этого обмана:
цветы как деньги были – заодно.
И я достал бутылку из кармана,
чтоб вылить в землю красное вино.
1970


Я ВИДЕЛ СОН

Я видел сон...
И пусть цветные сны
смешны,
но несмотря на это,
мне памятны
глаза стального цвета
под сводом голубых ресниц.
Я помню блестки
в черных волосах
и стан ее
податливый и шаткий...
И белый пух
с ее лохматой шапки,
как снег на крышах,
таял на губах...

Красивый сон...
Как скоро он потух.
Я навсегда
душою в нем остался.
И не могу понять,
откуда взялся
на пиджаке
душистый белый пух...
1971


КИНОТЕАТРЫ

Не думал я,
что в эти дни весенние,
когда весь мир цветением залит,
кинотеатры
станут как спасение
от одиночества, от грусти, от обид.
Я на экран смотрю
и в нервной слабости
всей прежней твердой выдержке
взамен
я чувствую,
что я могу расплакаться,
где плачут над игрой Софи Лорен.
Здесь расщепляют души,
словно атомы,
и здесь бушуют страсти
всех времен...
Киноактеры –
те же гладиаторы,
а я –
их крови жаждущий Нерон.
Одну и ту же киноленту старую
как будто я смотрю
день изо дня...
И сам живу я, точно по сценарию,
придуманному кем-то для меня...
1971


АВГУСТ

Раскаянье и разочарованье,
а не печаль дождей и увяданья
теперь виной угрюмству моему.
Я в комнате твоей как будто лишний,
обрывки чувств, как под ногами листья,
уже для нас обоих ни к чему.

Мы говорим о разном, отвлеченном,
но только не о главном, обреченном
раз навсегда уйти в небытиё.
Молчим о прошлом и как будто рады,
что до сих пор еще не слышим правды
и что нам вместе быть лишь без нее.

А правда здесь не в августовских ливнях,
не даже в этих, под ногами, листьях,
в которых есть частица красоты, –
она в твоих бессмысленных обидах,
она в моих желаниях убитых,
в прохладе чувств, лишенных простоты.

Но что же делать в пору увяданья?
Когда уже не ищем оправданья
упрекам и холодности своей.
Когда мы сами призрачно чужие,
когда деревья в парке чуть живые
и шум листвы все тише, все слабей...
1971


* * *
 Л. Т.

Я хотел позабыть
наши дни,
не писать, не встречаться,
хлопнув дверью, уйти
навсегда,
ни о чем не скорбя.
И расстались мы вдруг...
(Мне ведь очень хотелось расстаться!)
Что же стало со мной?
Почему не могу без тебя?

Вот я снова один
в этой комнате душной и тесной,
то сижу, то хожу,
половицами нервно скрипя.
Я раздавлен тоской,
я измотан, измучен, истерзан,
как в предсмертном бреду,
я кричу: не могу без тебя!

Все упреки снесу
и холодности я не замечу,
грусть сожгу, изживу,
все насмешки я молча стерплю.
Только дай мне одну
даже пусть невозможную встречу!
Я не знал до сих пор,
что так страшно,
так больно люблю.
1971


В ДОРОГЕ

Поезда мои, поезда,
уносите меня от дома,
будет Родина мне знакома,
поезда мои, поезда.

Тучи серые, стук колес,
неразгаданность ожиданья
пробудили во мне признанье
тучи серые, стук колес.

Признаюсь голубым глазам,
размечтавшимся под гитару,
что седины – еще не старость,
признаюсь голубым глазам.

Уезжаю на край земли,
незнакомку зову туда же,
подобревшие пальцы глажу,
уезжая на край земли.

Так заманчивы и новы
наши будущие тревоги
и попутчицы, и дороги
так заманчивы и новы...
1971


ВОСПОМИНАНИЯ
 Л. Третьяковой

Ты помнишь теплый дождь,
тот нежный и безмолвный,
загадочный, как сон,
как первое свиданье,
свой белый самолет
и ветреное солнце,
оставленное мне
тобою на прощанье.

Ты помнишь зимний сквер,
торжественно застывший
в предчувствии тепла,
в тревоге ожиданья...
И небо облаков,
в последний раз сокрывших
тебя, как и любовь,
ушедшую в преданье.

Ты помнишь ночь огней
томительных и грустных,
как свет в твоих глазах
холодный и печальный...
Я тоже вспомнил всё
теперь, когда так пусто:
ни горестной любви,
ни радости случайной...
1971


* * *
Ночь тяжела обидами.
Горечь – как в сердце нож.
Где ты, моя любимая?
Как ты теперь живешь?

Звездные тучи по небу –
тени моих потерь.
Помнишь ли ты хоть что-нибудь?
Кто я тебе теперь?

Снова ночами чуткими
в окна твои дышу;
вновь ты не спишь, ты чувствуешь:
я на тебя гляжу.

Катится голос времени.
Видишь, как ночь светла...
Память безликим демоном
в душу твою вошла.

Нет, не ушло в предание
небо добра и зла:
слышишь мое дыхание,
видишь мои глаза...
1971


ВСЁ РАВНО

С годами, быть может, взгрустну о том,
как вновь я остался лишним,
как серая ночь стала черным днем
и я стал последним нищим...

Былое, как тени в слепом окне,
в сознании застывает.
Любовь!
Откуда она во мне?!
Убийственная такая.

Не брошусь в петлю, не уйду в вино.
Я лучшего не достоин.
Измена. Раскаянье. Все равно.
Я как никогда спокоен.
1972


* * *
Словно забывшись во сне бесконечном,
белую, в белом обличье берез,
не представляю тебя в подвенечном
с черною тяжестью траурных роз.

Не прикоснуться, не улыбнуться...
Как это вышло, что ты умерла?
Боже! Вот взять бы сейчас и проснуться...
Южная девушка, кем ты была?

Помнишь, как жарко в лицо мне дышала:
«Коль от меня, от южанки, уйдешь, –
губы кусая, так страстно шептала, –
смертью неведомой скоро умрешь...»

Или когда провожала под утро,
пальцы ломала, крича: «Не бросай!»
Сердце пронзала очей перламутром,
словно молила: не умирай...

...Вдруг обрывается сон на мгновенье:
губы не те и шептанье не то.
Вижу тебя, но в другом облаченье.
Черная девушка, слушай, ты кто?..
1972


БЛАГОДАРЮ
Л. Т.
 
Уже я для тебя никто.
Уже другой с тобою рядом.
Благодарю тебя за то,
что ты была моей отрадой.
Уже забытый, может быть,
благодарю тебя безмерно
за то, что будешь вечно жить
в душе моей. Душа бессмертна.
1972


* * *
В любви неправедной, нестрогой,
душой растерянной богат,
иду неверною дорогой
моих печалей и утрат.

И может, встречу я в награду
за эту тихую печаль
любви последнюю отраду,
как неизбежный мой причал...
1972


* * *
Напряжена душевная струна.
Ты подойдешь, обычная на вид,
промолвишь слово только – и она,
как тонкий лучик, вздрогнет, зазвучит.
И вновь уйдешь. Но память красоты
меня к той встрече станет возвращать.
Так блеск давно погаснувшей звезды
нам долго будет в душу проникать...
1973


НА СВАДЬБЕ

Ругает мать меня: «Напился...»
Ворча, посудою гремит.
Я отвечаю: «Друг женился».
«И слава богу», – говорит.

Давно ль в своем непостоянстве
Твердил я: «Ладно, потерплю...»
В окно врывался ветер странствий,
девчонка плакала: «Люблю...»

Меня по Северу мотало.
Я строил планы: вот вернусь...
«Прости меня», – она писала,
и лучший друг писал: «Женюсь».

Сжигались чьи-то обещанья,
гремели в сердце поезда,
мне свадьба виделась прощаньем
и с ним, и с нею навсегда.

Моя, до родинки чужая,
она смотрела на него,
желал я счастья ей, теряя
надежду счастья своего.

Я пил и морщился украдкой,
и сам себя не узнавал,
плясал я «русского» вприсядку,
хоть прежде вовсе не плясал.

Плясал, в азарт входя все пуще.
Вопил расхристанно баян.
А за столом все гуще, гуще
ее окутывал туман.

Туман казался дымкой фальши,
девчонкой – скорая жена.
Но тут заметил я: все дальше
друг удалялся от меня.

И сразу вспомнилась дорога,
скользящий свет, таежный дым...
И я подумал: женщин много,
а друг – он, может быть, один.

И всё. И фальши нет нисколько.
Обиды стали ни к чему.
И, тяжело поднявшись, «Горько!» –
я сквозь туман кричал ему.

Взлетели вновь бокалы разом,
круша отчаянье мое,
и я увидел друга рядом,
ну а за ним уже – ее.

И как тут высказать, чту горше?
И все ли выскажешь в словах?..
В его глазах нашел я больше,
чем потерял в ее глазах.
1973


* * *
Мне суждено в порыве дерзком
легко пристанища менять,
а ей – с отчаянностью детской
искать и находить меня.
А мне по тундре на оленях
лететь к якутским пастухам,
в глухом почтовом отделенье
услышать вновь: «Ну как ты там?»
И где-то в северных пределах
дрожать от стужи вихревой,
но вдруг почувствовать всем телом:
она со мной, она со мной...
Потом в случайном просветленье
с тайгой расстаться без труда,
упасть лицом в ее колени
и не уехать никуда.
1973


НАДРЫВ

Люблю красавицу пригубить,
стремленье выпить притая,
меня когда-нибудь погубит
шальная влюбчивость моя.

В кафе, в театре, в электричке
блеснет, как солнечная нить,
лицо! – и в сердце вспыхнет спичка,
терплю и должен потушить.

И вновь лицо! Взойдет и гордо
плывет с толпой куда-то прочь.
Огонь и крик, зажатый в горле,
опять я силюсь превозмочь.

Ну что ж, я буйство это скрою,
себя ни в чем я не предам...
Но обливаясь жаркой кровью,
душа рыдает по ночам.

Скольжу, как пьяный над обрывом,
и вдруг срываюсь вниз, в порок.
Живу мгновеньем, вспышкой, взрывом
и после – гибну, одинок.

Прости мне, сердце, я безумен.
Надрыв души – все это блажь.
Рассудок мой еще не умер,
но жизнь моя – уже мираж.
1973


* * *
 Л. Ч.
...Я ждал какой-то необычности,
когда явился к ней домой,
но, не надеясь на отзывчивость,
она сказала: «Будь со мной».
От беззащитности? От страха ли
за счастье хрупкое свое?
А под столом смешно барахтались
два смуглых зернышка ее.
...Я приношу им что-то сладкое,
они так преданно глядят,
с моих колен «Будь нашим папкою» –
с надеждой робкой говорят.
А мама горько улыбается
от безответности в любви
и слезы удержать старается:
«Живи как хочешь, но живи...»
Еще придется мне раскаяться
в том, что мы страстью сведены,
что скоро чувство расплескается,
что мы случайно влюблены.
И все равно в минуты грустные,
как муж заблудший, в этот дом
иду, заранее предчувствуя,
чту ожидает нас потом...
1973


* * *
Не жди меня. Я не вернусь.
Ну что жалеть о том?
Мне трудно будет. Ну и пусть.
Я не приду в твой дом.

Нам стало холодно вдвоем,
а на дворе весна...
Приду я в свой пустынный дом,
присяду у окна.

Склонюсь усталой головой
на краешек стола...
Я все сжигаю за собой,
когда любовь прошла.
Тебя тоска не обойдет.
Меня не будет, нет.
И плечи хрупкие сожмет
вечерний желтый свет.

Глотая слезы, упадешь
в надорванную тишь.
Я знаю, ты меня поймешь,
поймешь, но не простишь.

Все повторится. И опять,
былой уют храня,
другого будешь верно ждать,
как ждешь сейчас меня.

Но вот: пока еще ничья.
Как ветка без ствола.
Спасибо, милая моя,
за то, что ты была.
1974


* * *
...Ты и она. Неверно и несмело
когда-то я просил ее души,
как твоего прошу сейчас я тела,
но обе вы сказали: не спеши.
Я не спешу, просить – смешное дело.
Ты смотришь так, как будто я твой бог.
А я, скорее, твой безумный демон,
хочу тебя запрятать в свой чертог.
Хочу, чтоб мы друг другом насладились.
К чему иначе мне твоя краса?
Но как в груди моей соединились
твоя походка и ее глаза?..
1974


* * *
Не пойму, что случилось.
Ты грустишь иль смеешься?
Ты вчера лишь божилась,
что вернешься, вернешься!

Слово клятвы не прочно.
И опять я тоскую.
На зачеркнутых строчках
милый профиль рисую.

Вот и снова мне грустно.
И опять – одиноко.
В доме пасмурно, тускло,
словно в доме без окон.

Голо, горестно, душно.
Только – голос незримый.
И на смятой подушке –
светлый волос любимой...
1975


* * *
Вход со двора. В полуподвале,
где свет чуть теплился в окне,
меня, конечно же, не ждали,
но все же были рады мне.
Здесь в полумраке на кровати
сидела девушка... Она
сидела тихо в черном платье,
печальна и напряжена.
Здесь так наивно-неуместен
был мой наигранный поклон.
И вдруг: «Присядь. Побудем вместе.
Я из деревни. С похорон».
И я притих под кротким взглядом,
молчать готовый хоть всю ночь.
И что помочь ей очень надо,
я понимал. Но чем помочь?
И так безмолвно мы сидели...
А за окном, вовсю крича,
гремел транзистор, люди пели,
трамваи мчались, грохоча!
Платок на лоб ей полз упрямо,
она дышала горячо
и все шептала: «Мама, мама...»,
уткнув лицо в мое плечо...
1975


ОЖИДАНИЕ

Тоска, отчаянье, надежда...
Февраль. Ненастье. Гололед.
Ты не торопишься, конечно,
ты знаешь: любит – подождет.

С тобой мне дорого свиданье.
Ты не спеши, я не уйду.
Я счастлив даже тем сознаньем,
что нынче снова встречи жду...

И ожиданье – не рассердит.
Теперь я всё могу простить.
Что делать мне с нелепым сердцем?
Оно не может не любить.
1975


* * *
Милая моя девочка,
добротой ко мне смилуйся.
Что же ты со мной делаешь,
девочка моя милая!..

Первой не придешь – гордая,
сильная моя, смелая,
горе ты мое горькое,
что же ты со мной сделала!..

Знающим тебя ведомо,
будто кровь твоя стылая.
Не поверю я этому,
девочка моя милая.

Черным ты зовешь белое,
ангел превращен в демона.
Из тебя, дай срок, сделаю
то, что ты со мной сделала...
1975


* * *
Забыв вчерашнюю вражду
и что надежды – ложь,
тебя на месте прежнем жду
и знаю – не придешь.
Стою, рассудку вопреки,
насмешкам вопреки,
коснуться б только мне руки,
одной твоей руки!
Ничем тебя не омрачить,
оставить боль себе...
Меня ты хочешь проучить,
чтоб цену знал тебе.
Но я, стерпя характер твой,
дождусь такого дня,
когда с надеждой и тоской
ждать будешь ты меня.
1975


РАСПЛАТА
 
 Л. Н.

Настал сей миг – и мы теперь чужие.
Я вновь стерплю, не плача, не виня...
И эта боль, как многие другие,
рассеется на сердце у меня.

Ты, уходя, не прятала улыбки,
но голос мой тебе навечно дан,
твоя душа страшней не сыщет пытки,
когда придет расплата за обман.

Твоя веселость в слезы обратится
и будет жутко, пусто и темно,
когда немая память, словно птица,
прошелестит крылом в твое окно.

Однажды ночью глухо скрипнут двери,
сон до утра отнимут и покой...
Во тьме блеснут глаза... Ты мне не веришь?
Закрой глаза – они перед тобой...
1975


ЕДИНСТВО

Отцовское чувство безмолвно
и этим весомо вдвойне.
Смотрю на рожденного, словно
он бился под сердцем во мне.

Отцу быть мужчиной непросто:
слезинку тревоги сотри,
надежно храни и бесслезно
минутную слабость
внутри.

Внутри –
и восторг, и печали.
Не ведать печали грешно.
Два сердца тоскующих ждали
мгновенья, чтоб слиться в одно –

в живое, как праздник, единство,
в серьезное наше житье.
...Из боли ее материнства
исходит отцовство мое.

Утихнет любая обида:
любимому сладко простить,
лишь только была б не убита
в ней высшая слабость – любить.

Тянулись мы к этой неволе,
скрывая упреки свои,
и стали вчерашние боли
сегодня опорой семьи.

Но словно в «Мадонне сикстинской»,
по-прежнему тайну хранят
загадочный взгляд материнский,
младенца всезнающий взгляд...
1975


ПУСТАЯ КОМНАТА

Моя пустая комната,
мой сумрачный покой,
железная кровать,
простые занавески...
Как часто в поздний час
наедине с собой
я вздрагиваю вдруг,
услышав голос женский.
Неведомый, чужой
за тонкою стеной...

Моя пустая комната
застыла без тепла,
она всегда грустна
в своей немой обиде...
Хочу я в этот миг,
чтоб женщина вошла,
о, как мои глаза
хотят ее увидеть!

Она войдет и вдруг
прошепчет, посмотрев
на этот жалкий вид:
«Да как же я решилась?..»
И пусть она уйдет,
глаза мои согрев,
и улыбнется мне:
«Простите, я ошиблась...»
1975


* * *
Как грустно мне, когда луна
к окну пристынет ненароком,
когда у темного окна
стою в молчанье одиноком.

Когда уснувшие дома
передо мной – как изваянья.
В ночи, где властвует зима,
ни улиц нет, ни их названья.

Ко мне дороги замело...
Зиме печаль мою прощаю.
Я сквозь морозное стекло
ее дыханье ощущаю.

Зима, опять из-за стекла
на твой покой смотрю с тоскою,
хотя бы ты ко мне вошла,
окно я с радостью открою.

Пальто с гвоздя я не сниму,
пускай с тобой заледенею,
мне в этих стенах одному,
поверь, гораздо холоднее...
1976


* * *
Солгать в глаза – не стоит ни гроша.
Скользить мы начинаем слишком рано
по правде, как по лезвию ножа,
над пропастью сладчайшего обмана.

Она и он. Предатели. Враги.
Не выйти из предательского круга.
Их тянут камни – вечные долги,
пока не смогут обмануть друг друга.

Так что ж ты плачешь,
фальшью слез дразня,
когда в одном дыхании мы слиты?..
Я обманул другую,
 ты – меня.
Так вот:
 с долгами кончено.
 Мы квиты.
1976


СОН

Прошел наш сон. Как рано он угас.
Как будто он и не касался нас.
Проплыл, как будто рядом, стороной,
лишь зимний холод был ему виной.

Нас усыпило сладкое вино.
На краткий миг согрело нас оно.
В безмолвном жутком холоде зимы
какой-то миг, но все ж любили мы.

Один, прекрасный миг небытия.
Но ты шепнуть успела: я твоя...
И губ моих привычною рукой
коснулась – и была уже другой.

Уже была чужда и холодна.
Очнулся я в ознобе ото сна.
Во рту горчит. Ну что ж, я пил вино.
Пройдет ли эта горечь – все равно.
30 декабря 1976


МОЯ ЛЮБОВЬ

По ней одной всю жизнь тоскую,
средь женщин всех ее одну
не обниму, не поцелую,
не оттолкну, не обману.

Меня укор ее минует,
весь этот бред пустых обид...
Она к другим не приревнует,
в неправоте не обвинит.

Лишь ей плачу я откровеньем,
она, единственно слаба,
ко мне руки прикосновеньем
легко смахнет печаль со лба.

Когда, случалось, был я нежен,
со мной была в тот час она,
но если в чем-то был я грешен,
здесь не ее – моя вина.

Ко мне волшебный дух нисходит,
всю ночь в окне звезда горит,
когда она меня находит,
когда со мной заговорит...

Как будто вечности сиянье
сойдет в ночной голубизне,
как будто голос мирозданья
судьбу нашептывает мне.

Пусть я умчусь в любую область,
но приплывет издалека
прекрасный, чистый, женский образ,
моя любовь, моя тоска.

Я ей до святости послушен,
хоть стынет горечь на устах...
Когда она глядит мне в душу,
я вижу боль в ее глазах.

Я за нее на этом свете,
уже наученный добру,
всем существом своим в ответе,
она умрет –
 и я умру.
1977


* * *
...Не погубить себя во зле,
и не убить, и не украсть,
пройти свободно по земле –
и чтоб ни разу не упасть.

Чтоб, не споткнувшись, пронести
такое чудо, как любовь,
когда на всем твоем пути
цветы и кровь, цветы и кровь...
1978


* * *
Мальчишка, ты бросишь свой обруч гонять,
лишишься ты и сна и покоя,
когда вдруг однажды захочешь понять:
любовь – это что же такое?
Спроси ты у ветра в зеленой листве,
у яблони в розовом цвете,
спроси у росы на холодной траве,
а больше никто не ответит.

Ты детские игры забросил давно.
А годы проносятся мимо...
Когда ж это чудо свершиться должно,
что станешь ты тоже любимым?
Cпроси у рябины, спроси у воды,
что в речке блестит на рассвете,
спроси ты у первой вечерней звезды,
а больше никто не ответит...
1978


* * *
Была любовь, как сон случайна,
не обмануть ей сердца впредь,
ведь полюбить – проникнуть в тайну,
а разлюбить – что умереть.

Любовь любых чудес превыше,
она тогда лишь глубока,
когда, познав ее, услышишь,
как сердце бьется у цветка...
1978


ХОЛОД

Ранним утром на грани рассвета,
сновидений прервав череду,
я проснулся от яркого света –
за окном зажигали звезду.

В лунном камне забытой сережки
отражалась тревожно она...
На подушке – засохшие крошки
и багровые капли вина.

Словно чувствуя пагубность риска
задержаться в нашествии дня,
ночь уходит легко, как метиска,
что под утро ушла от меня.

Вижу небо, но взгляд мой расколот,
помню губы, а дальше – провал.
Вот и все, что осталось, да холод
этой комнаты стены сковал.

Как не хочется думать о стуже!
Хоть бы время текло поскорей!
В окна ветер сквозит. Почему же
я не рядом с любимой моей?..
1979


* * *
Красавица, признайся, ты откуда?
Зачем средь этой нервной суеты,
похожа на видение, на чудо,
моим глазам, скажи, предстала ты?

Благодарю волшебную природу
за высший дар творенья своего.
Я на тебя смотрю, как на Джоконду,
и мне не надо больше ничего.
1979


НОЧЬ

Она шептала мне о вечном,
я пил любовь с ее лица,
блуждали мы по тропам Млечным,
которым не было конца.
Она глаза мне прикрывала
ладонью мягкой, словно пух,
и начинала вновь сначала
шептаньем мой лелеять слух:
«Я темнотой тебя укрою,
усни, доверься только мне,
мы повенчаемся с тобою
в воздушном храме, при луне.
Мы повенчаемся с тобою,
а мир – не думай про него,
никто тебе не даст покоя,
ты не полюбишь никого…»
Летели мы во тьме кромешной,
казался мир чужим уже,
и было тихо и безгрешно,
и так спокойно на душе…
1979


ОБЪЯТИЕ

Навсегда мы обнимем друг друга,
всех глазеющих к черту пошлем,
и любая житейская вьюга
нипочем, если только вдвоем
мы друг к другу прижмемся теснее;
я покрепче тебя обниму,
в этом мире гораздо важнее
не остаться в толпе одному.
Полетят в нас каменья-проклятья,
ты глаза, дорогая, закрой.
И чем кончится наше объятье –
не узнает никто под луной.
1980


* * *
Я никого так долго не лелеял,
свое желанье выплеснув до дна...
И для себя напрасный слух рассеял
о том, что ты безмерно холодна.
Да, тайну эту я познал воочью:
ты тот цветок, таящий благодать,
который распускается лишь ночью,
а утром закрывается опять...
1980


РОМАНС
 Еще струна натянута до боли...
 А. Передреев

Гитара, ты одна меня спасаешь,
ввергая дух в обманчивый покой,
когда уже не чувствуешь, не знаешь,
не видишь связи с миром никакой.

Сидишь, один аккорд перебирая,
и пальцы вдруг нечаянно замрут,
и чья-то жизнь безумно молодая
взойдет в глазах на несколько минут.

И снова вздрогнут струны на мгновенье,
усталый взгляд слезою ослепя,
всплывет в душе, как песня, как виденье,
все, что прошло когда-то сквозь тебя.

Ведь был же ты веселым и любимым
и сам до жгучей нежности любил,
была звезда, в пути неодолимом
и миг, в котором ты счастливым был.

И зазвучит под струнами тугими
такая грусть в бездонной тишине,
что ощутишь ты пальцами своими
живую боль в натянутой струне...
1980


* * *
Мы тонем в глазах друг у друга
и пальцы разжать не хотим,
нас гонит житейская вьюга,
и мы, как снежинки, летим.

Любимая, это не вечно –
в глаза, словно в небо, глядеть.
Хотел бы и сам я беспечно
над миром лететь и лететь.

Но сказка недолго продлится,
недолго нас ветру нести...
И нам суждено приземлиться.
Что делать, родная, прости.
1980