Плотник из Назарева

Плотник из Назарева

Он был плотник
Не просто плотник
Но плотник от бога
И его прозвали «Иисус»

Люди. Человеки. Существа. Странные непонятные существа.
Куда они вечно спешат? От чего бегут и к чему стремятся? Люди…
Человеки. Существа. Страсти, вожделения, суета.
И еще слова. Много слов. Странных непонятных слов. Всегда они что-то говорят, и все время чего-то желают. Чего?..
Не понимаю я этих людей. Не понимаю придуманных слов их придуманного языка. Не понимаю их надуманных желаний, измышленных намерений и противоречивых поступков. Их невозможно понять.
Они несут боль. Боль и страдания…
Они убивают. Убивают других. Убивают друг друга. Убивают себя…
Почему? Отчего? Зачем?..
Никто не знает ответа, но все они делают так. Эти люди. Люди-Человеки. Странные непонятные существа. Такие красивые и такие ужасные.
Кто они? Что они? Для чего?..
Я хотела спросить, но они не слышат. Они вообще ничего не слышат: ни пение рассвета, ни шепот заката, ни безмолвие ночи. У них чуткие уши, но слышат они только себя. А их зоркие глаза, видят лишь то, что желают увидеть. А чего желают они, похоже, не знает никто. Даже они сами…
И живут они днем одним, но так, словно будут жить вечно.
И дают они сегодня, для того чтобы больше взять завтра.
И владеют они вещами, да так словно миром владеют.
И телами они обладают, словно душу и сердце имеют.
А мысли у них такие, словно все они понимают.
И гордость их пробирает, и важность одолевает.
Но в стаи сбиваются робко, потому что им одиноко…
Эх, Люди-люди. Люди-человеки. Маленькие непонятные создания.
Я смотрю на них много лет: год за годом.
Ниоткуда они приходят и идут они в никуда…
Один за другим…
Кроме этого: он подошел. Что-то сказал. Что-то стал делать. Боль…
Маленький человек. Маленький топор. Маленькая боль…
Что он хотел?!.
Боль…
Он ударил снова. Боль стала сильней…
Что же ты делаешь, маленький человек?!
Боль…
Он бил и бил. Опять и опять. Снова и снова. Боль. Страдания. Страх…
Пощади, Человече!!!
Он не слышал меня. Он не слышал себя. Он не ведал о том, что творил…
Какой же он страшный, этот маленький-маленький человек. И какая большая боль…
Он ударил еще. Ударил по ногам. И я упала…
Где я?.. Кто я?.. Что я?..
Я нигде. Я никто. Я ничто. Меня – нет: только – он…
Человек ударил снова, я очнулась. От боли. От страха. От мысли: он убил меня!..
Я лежала на земле и чувствовала, как уходит жизнь. Моя жизнь. И это было больно…
А он все бил и бил. Раз за разом. Еще и еще: по пальцам, по рукам, по плечам.
Он сдирал с меня кожу. Кусок за куском. Это было страшно. Страшно больно…
А потом он ударил по шее, и я, наконец, умерла…
Это была смерть…
Жизнь – прекрасная сказка, но она закончилась. Это должно быть.
Боль была ужасной, но она, наконец, иссякла. Так и должно быть.
Смерть – она – никакая. Смерть - она просто - смерть. И приходит всегда после жизни. После боли, после страха. Но и она уйдет…
Что же остается?..
Вечность…
Да будет так!
Я это знаю! Значит: я - существую. Моя душа. Душа Мира. Она – вечна…
Вот мое тело: оно еще здесь, но уже не мое. Мое бывшее тело принадлежит ему – этому маленькому человеку. Я его чувствую – он здесь, рядом со мной. Совсем близко: ближе некуда. Человек. Маленький, маленький человек. Он уже никуда не спешит, он уже ни чего не желает, не делает, не говорит. Он тоже умер. Но он еще жив. Я чувствую его. Слышу его дыхание, его сердце. Каждый удар. Оно любит! Оно может любить. Оно хочет любить. Но еще не умеет. И не знает об этом. Его душа. У него тоже есть душа. Душа мира…
Он спит, этот маленький маленький человек! Как красив он! И как он ужасен!
Почему же он делает так? Человек?!.
Ему нравится мое тело – пусть возьмет его. Обладает им, любит его. Но за телом, за телом пусть видит он душу. Мою душу. Душу Мира...
Маленький маленький человек. Как он далек от меня. И какой же он недалекий! Нет в нем счастья, нет покоя, нет любви. Он не знает себя, он не слышит себя. Не слышит свое сердце. Сердце Мира…
Так не должно быть! Он должен прозреть. Должен проснуться. Должен полюбить!
Надо помочь ему, научить его, рассказать…
Но как? Ведь он совсем глухой. И совсем слепой. И не понимает моего языка. Языка Мира. Языка Сердца. Языка Любви…
Любовь!.. Его надо полюбить! Полюбить его сердце! Полюбить всей душой!
Здесь и Сейчас:
Я люблю тебя! Человек! Люблю!..

Маленький человек. Маленькая жизнь. Маленькая смерть…

- Иисус! – это Сон и Страдания
- Иисус! – это Стон Пробуждения
- Иисус! – это Свет Возрождения
- Проснись! Твою мать! Иисус!!!

Но спящий сказал: - Не надо!
И вскочил на бревне голом,
На котором заснул, в обнимку,
Словно нет ничего дороже.

И поднятый, как по тревоге,
Будто рыба, хватая воздух,
Он отчаянно крутил головою
Всё пытаясь постигнуть: где он.

И не мог осознать: что с ним.
Для чего, почему, и кто он.
Ошарашен во сне был он:
Четвертован и обезглавлен…

Как и ты, он был человеком,
Но ему повезло больше:
Страшный сон его был прерван.
Сон, длинною во всю вечность…

А будившие – испугались,
Как от ладана отшатнулись
И попятились робко, задом:
- Ты чего, Иисус - спятил!?.

И тогда он уже проснулся,
И тогда он уже поднялся:
- Не зови меня так, больше:
- Не мое это есть имя!
- Хотя Он тоже был плотник,
До того, пока не проснулся…

И проснувшийся - улыбнулся.
И глаза его засветились.
И пошел он своею дорогой.
По пути своего сердца…

А другие - они остались.
А будившие - не проснулись.
Хотя вроде бы и не спали.
Лишь вдогонку ему кричали: - Дурачок ты, Иван! Иуда!

Не слова это: так - звуки
Что имеющий уши – слышит.
И глазами своими – видит.
Но лишь сердце раскрыв – проснется
Человек…
Маленький, маленький человек. Маленькое тело. Маленькие мысли. Маленькие уши и глаза. Но сердце! Сердце его открыто и в нем поместился весь мир. Ибо стучит его сердце в такт. С Сердцем Мира. И ему ничего не надо – он получил Всё. Он ничего не желает – он имеет Все. Он ничего не делает – он сделал Все. И слова ему не нужны, кроме тех, что были у Бога. Ибо говорит на родном языке – языке Мира. Он услышал меня, он понял меня, он любит меня. Любит себя. Любит тебя. Любит весь мир. Он обрел любовь. Он нашел свой путь. Он идет теперь по нему…
А другие остались. Другие не поняли. И не пошли. Они страдают желанием и заняты бесконечным разговором. Чего они ждут? Чего они жаждут? О чем они говорят? Их понять не возможно. Слишком много слов. Придуманных слов:

- Эх, какой мастер ушел! От бога мастер, от Бога…
- Ничего, ничего: проветрится, протрезвеет - вернется. Как миленький вернется.
- Не-е, не придет. Да и чё трезветь-то ему: он же не пьет.
- Ага, не пьет: на хлеб мажет! И как намажет хорошенько, так начинает сопли жевать: «Злые вы! Уйду я от вас!»
- Да, нет же, Бугор! Он - вообще не пьет. В завязке он. С третьего дня…
Тот, кого звали Бугром, разозлился:
- Ну вот, твою мать! Вот тебе и катаклизма…
Он долго ругался, долго плевался, а потом озадачился и, даже задумался, и от этого злился еще сильней. Он отчаянно пыхтел, чесал лохматый затылок, недельную щетину, и тщетно пытался воскресить в затуманенной памяти суету последних дней: пил с ними Ванька-Иисус или на «хлеб мазал». В конце концов, тот, кого звали Бугром, снова выругался и, сплюнув сквозь зубы, веско процедил:
- Говорю я вам, дуракам-ети: нельзя «это дело» так резко бросать. Ну, крыша же может поехать!
Он выразительно покрутил пальцем у опухшего виска и убедительно стукнул себя по лбу. Удар получился довольно сильный, и болезненно сморщив помятую, серо-зеленую физиомордию, Бугор тоскливо выдохнул на собеседника: - Эх, Сирый, ты, Серый!..
- А чё я?! – испуганно закивал тот, которого звали Серым, - Я, я – согласен. Сам слыхал, как во сне он стонал то: мурашки по сердцу…
- А глазищи то, глазищи! – подхватил Бугор, - Видал, как зыркал: что прокурор! Быррр…
- Самашетчий, как есть сумасшедший, - утвердительно озираясь, прошамкал Серега, и его невнятное лицо неожиданно расплылось в довольной улыбке:
- Глянь-ка, Бугор: а топор то свой любимый он здеся оставил.
- А я, тебе чего талдычу: походит-побродит недельку-другую, совпадет где, раскодируется и обратно припрется, голубчик. На коленях приползет, гад ползучий.
Повеселевший бригадир жадно глотнул из закопченного чайника и, выплевывая на угли горечь, принялся смачно раскуривать свою вонючую табачищу. И пришла, было, тишина. И сидевшая напротив ворона уже открыла клюв, чтобы отметить этот редкий момент. Но:
- Блин! - минутная идиллия была безжалостно разрушена незамысловатой Серой личностью:
- Ну, а мы то? Мы то чё делать пока будем: сруб то, поди, сёдни сдавать надо. И Хозяин обещался приехать: расчет грозил привести.
- Да сдадим мы его! Не в первой! - угрюмо промычал Бугор и, пустив дым, добавил,
- И делов то осталось часов на пару: одну матку закинуть, да в замок положить.
- Так, его же срубить еще надо, - едко сомневался Серый, - замок ентот самый: птичкин хвост.
- Ласточкин, Серость, ласточкин! – поправил Бугор, и, усмехаясь, добавил:
- Вот ты и срубишь.
- Так я ж не умею, - опешил Серый, - тут же мастер нужен, вроде Ваньки-Иисуса.
- Ни хрена: научишься! – категорично отрезал Бугор, - Я покажу, а ты срубишь.
- А наверх? – не унимался Серый, - Как же мы эту «дуру» вдвоем «на дело» пялить будем?
- А так! – Бугор начал злится, - Вот, Леший придет, он и подсобит. И где его черти носят?!
- Ага, - заканючил Серый, - придет Леший, как же: к вечеру на рогах…
Это было уже лишним. Серый сам напросился. Бугор разом вышел из себя, и на бедовую голову собеседника вновь обрушились отборные ругательства и угрозы. И не миновать серому бедолаге тяжелой оплеухи, если бы не...
- Смотри-ка, глянь! Вон он, идет! – одной рукой Серега прикрывал опухшую голову, а другой махал на дорогу, - Плетется, бес, на помине легок!
Бугор с сожалением опустил занесенный кулак и с надеждой «на чудо» обернулся назад:
- Ну, слава Богу – Леший идет!
Это и впрямь походило на чудо. Чудо-юдо.
- Идет-бредет-качается, - довольно прокомментировал помилованный Серый, - ишь ты, как штормит то его: ужо, никак, «поправился» зараза.
Бугор молчал. Он снова усиленно чесал щетинистое горло, а его интуитивное нутро убедительно бурчало, что Леха идет не пустой:
- Ну, и где тебя бесы носили? – и, не дожидаясь ответа: Не томи - принес уже?
- Обижаешь, Бугорушка! – осоловелое лицо ходока, лучезарно сияло желтозубым металлом. Отдышавшись, он ласково погладил себя по оттопыренному животу и хвастливо растопырил пальцы:
- И где такое видано, в натуре, чтобы Леха-Леший порожняк из дела гнал!
Чудотворный процесс достиг своей кульминации. В тишине затаенного дыхания на свет явилась пузатая зеленая бутыль с драгоценной мутной жидкостью. Леха ловко ухватил фиксой пробку и торжественно преподнес сокровище бригадиру:
- Чистый, як слеза невесты! Горит-полыхает, от похмелья спасает: не пьем, а лечимся! Ага!
Вновь на мгновение стало тихо…
- О-о-о-х, Живительная влага! – с чувством выдохнул отпивший Бугор, протягивая бутыль Сереге. Тот прицелился, приморщился, дыхнул, глотнул, закашлялся, и, выпучив ошарашенные глаза, восторженно просипел:
- Огненный вода!
Подельники дружно загоготали. Жизнь становилась все прекрасней, небо - голубей и, даже, позабытый аппетит проснулся и требовал свое. Леха сообразил это первым:
- Да погодите вы, ироды: щас мы это дело все кулюторно организуем.
С ловкость фокусника он принялся выворачивать свои многочисленные безразмерные карманы. В одно мгновение на смятой газете-самобранке весело закрасовались огурчики-помидорчики, лучок-чесночок. Хлеб, соль, сало, стаканы…
Приняв по второй, сотоварищи закурили. Тишина благоухала гармонией, и ворона снова было открыла клюв… Но:
- И где ж ты взял богатство то это? – подобревший бригадир благодушно, но строго требовал отчетности: - Украл поди? Нет? А на какие такие шиши?
- А на те самые! Которые мне никто не давал, - в сердцах обиделся Лешка, но быстро остыл: - Добром взял, «на веру»!
- Понятно: бабка Вера, значит, дала! – с готовностью поверил мгновенно захмелевший Серега.
- Даст она, как же: жди! – злобно огрызнулся Леший, - Кончилась твоя Вера, нет больше веры, была и вся вышла!
- Неужто представилась старая! – Бугор даже перестал жевать и поперхнулся.
- Ага, как же: жди! – повторился желтозубый Леха, - Вера, она еще всех нас переживет, а своего дождется! Верит ведь старая, что отдадут! Надеется…
- Надежда! – ни с того ни с сего снова брякнул Серый, - Надежда умирает последней!
- Угадал, братан! Угадал, - засмеялся Леший и пояснил недоумевающему бригадиру, - тетка Надя кредит выдала.
- Как же ты ее то уболтал? – изумился Бугор, - ведь мы же ей и так немало задолжали.
- Так я того: залог оставил! – вполне резонно пояснил Леха.
- Какой такой залог? – заподозрил неладное бригадир.
- Дружбу! – не моргнув глазом, выдохнул Алексей.
Бугор изумлено вскинул брови и стал подозрительно обзирать площадку. Так и есть: пилы-дружбы нигде не было видно.
- Ах ты, черт плешивый! Лешак окаянный! Сатана! Струме-ент пропивать?!.
- Так я ж, того: для всех старался, - Леха рванул на груди рубаху, - И пила пока не нужна, и Ванька-Иисус сам сказал: одним топором, грит, управится.
Бугор передумал гневаться и засомневался, а Леха, тонко чувствуя момент, протянул наполненный стакан:
- А чё, брателло, сам подумай: к вечеру расчет получим, долги раздадим – дружбу вернем! Все путем будет. И деньги будут, и дружба будет, и любовь…
- Какая, на хрен, любовь?!. – хором прогудели сотрапезники.
- Та самая, любимая! – Леший наглядно изобразил в воздухе образ, больше напоминающий гитару, и мечтательно вздыхая, добавил: - Без которой нам, мужчинам, ну никак не обойтись!
Потом любвеобильный мужчинка плотоядно облизнулся, и, сделав совсем уже неприличный жест, лукаво подмигнул бригадиру: - Любо-овь…
- Любка вернулась!? – рявкнул навдруг порадованный бригадир, с надеждой заглядывая в плутоватые Лешие глаза. И прочитав там вполне утвердительный, ответ восторженно прошептал:
- Люба-аня!..
- Люба-Любушка-Любовь в сердце будоражит кровь, - замурлыкал лукавый: Вчерась еще объявилась, у бабки своей жить будет, у Марьяны. Так что: персональный тебе привет и приглашение.
- Где ж была то она, все лето почитай пропадала? – прикрыл глаза Бугор.
- Так это, грит: в центр ездила, на заработки калымить, - заиграл пальцами Леший, - так что она у нас теперича, ну полная профессионалка. Так и сказала: я, грит, с вами мужиками теперь буду строго-настрого общаться: есть деньги – есть Любовь. Нету денег – отдыхай! И никаких кредитов: любви, грит, в долг не бывает.
- Вот, стерва! – сплюнул на ноги суровый бригадир.
- Да ладно Бугор, чё ты: не гони! – словно за себя оправдался Леха:
- Сам знаешь времена чичас такие: все за деньги…
- Ничего: ночером посмотрим: кому, чего и за чего, - ухмыльнулся Бугор.
- А чё смотреть то, Бугрина ты наш: баба то в самом соку – грех на такую грошей пожалеть. Ей ведь тоже и покушать, и одеть чего надо. Не коров же ей доить: сам подумай. Она ж в городе за ночь больше, чем вся ферма за день надаивает.
- То же верно, - грустно выдохнул бригадир, принимая наполненный стакан, загрустил:
- Не мы такие – жисть такая.
Умная ворона напротив часо закивала носатой головой. Видимо ей тоже жилось несладко…
- Да не тужись, брателло, не горюй: расчет ведь нынче. При бабках будем, и при девках значит: значит при любви, - Леха откинулся назад и нестройно загорланил: «Кольца и браслеты, юбки и жакеты…»
- Так а че же мы тогда сидим? – закусывая спросил нетерпеливый бригадир и перевел взгляд на Серого: - А ну поставь уже стакан: хватит тебе сказал! Давай топор бери и гляди веселей! Веселей, твою в бога, в душу, ать!
Он выудил из кострища подходящий уголек и изобразил на ошкуренном бревне жирный фронт работы: «От сель вот и до сих пор кантуй давай на два пальца.»
- Ну, а мы с Лешиком замок пока мастерить будем: Птичкин хвост! Вставай Леший-черт!
- А чё сразу Леший-то? – мрачно отозвался недовольный Леха, - Ванькина это работа, исусика. Чё это я его недоделки исправлять то должен: у меня, пардон, другая спесылизация, по хозяйству я, по снабжению я …
- Ну, все: кончай базар! – бригадирские интонации звякнули железом: - За работу черти!
Мерные удары инструмента и дружная слаженная работа до того понравились черноперой наблюдательнице, что она снова раскрыла свой носатый клюв: - Кар-р!
- Все, шабаш: перекур! – первым не выдержал Серый, - сердце чёй-то ну совсем застучало.
- Ладно, покури, - сдался вспотевший бригадир, - а мы с Лешиком пока горло промочим.
Понятливый помощник быстро начислил по сорок капель и, протягивая стаканы, спросил:
- Нет, а правда, Бугор: куда это ты Ваньку то отправил? Попался он мне навстречу, бездельник: идет-шагает, дороги не видит, что апостол по воде! Я ему: «Здоров, брателло!», а он мене: «И ты брат, тоже здравствуй!» И лыбится, главное, лыбится, как идиот.
- Вот именно: иди в рот! – Бугор выразительно постучал по виску надкушенным огурцом и мрачно пояснил: Все - капут Ваньке, допрыгался дурень: крыша поехала – спятил Иисус!
- То-то, то-то я смотрю: чёй-то с ним не то, - понимающе закивал головой Леха:
- Сияет весь довольный, как рубь юбилейный!
- Много ли дурачку для счастья надо…
- Вот урод блаженный! – шляется счастливый, радуется - а мы тут за него вкалывай.
- Ничего, - успокоил злопамятный бригадир: вернется – посчитаемся – все отработает!
- А ведь я тебе говорил, Бугор: зря ты ентого фраера балуешь. Он мне сразу не понравился. Блаженный он. От них, иродливых, все проблемы на земле: в любой момент фарс выкинуть могут. Да мало ли чего больную бошку взбредет. Повидал я таких по жизни. Такой взбычает: в один миг горло перережет, глазом не моргнет.
- Ну, ты и хватил Леший! – буркнул Бугор, напряженно ковыряясь в зубах.
- А чё? - не сдавался Леха: ночью подкрадется к тебе и зарежет, как барана. Кто знает, что у них на уме.
- Да нет, Иисус, он хороший, добрый! – неожиданно подал голос Серега: Только зря ты ему приказал это дерево срубить, - серый мрачно кивнул на свежее оструганное бревно.
- А причем тут древесина то? – усмехнулся Бугор: Нам ведь не хватило одной лесины на матку. Ведь пропили резерв то.
- Но не из этой сосенки - она особенная! – взвизгнул Серега, и те двое опешили:
- Да сосна, как сосна: вон в лесу их сколько…
- То в лесу, а то здесь в саду, - причитал Серега: Заколдован сад этот и сосна эта - тоже.
- И чем же таки она заколдована? - хихикнул было Леха.
- А тем! – озираясь прошептал Серега: Живая она, жи-ва-я…
Настала пауза, и всезнающая ворона снова утвердительно закивала мудрым клювом. Однако в друзьях подобного согласия не нашлось:
- Ты чё, Серость, тоже рехнулся никак: да все деревья везде одинаковы и здесь, и в саду, и в тайге.
- А может, - захлебнулся озаренный Сергей: может быть ее дед твой еще садил, или прадед какой, Назаровский. У вас же здесь: все на хуторе родня…
Бригадир вдруг весь померк и съежился. Его взор потускнел, а рука машинально потянулась за стаканом. О своем дедуле он знал только одно: сгинул дед-Назар на каторге, где-то за Байкалом.
- Да, ладно, браттелло, скажешь тоже живая! – криво улыбаясь, встрял Леший, - Так мы давай из нее того: Буратину сделаем!
- Ха-ха-ха…
- Ну, все баста, кончай перекур! - бригадир с силой отбросил окурок и резко поднялся на ноги: Матку ложить будем.
Жерди, поката, стропила. Две веревки, три конца. Вот она мужская сила. Для последнего венца: «Ну-ка хором, ну-ка дружно: еще взяли, еще раз». Если будет все, как надо, попадем не в бровь, а в глаз…
Не попали. Не смогли. Не сумели. Ошибочка вышла. Оказия. Просчет. Одним словом: матка не ложилась, замок не застегивался, пауза затягивалась. Как всегда, перед грозой…
- Ты, это, это, Бугор, погоди ругаться-то, - затараторил находчивый Леха. Он хорошо помнил главное правило. Так уж тут заведено: за чужие ошибки бьют, за свои – просто убивают.
- Она ведь, палка-елка, чуток совсем не влазит, зараза. Вот тут надо поправить, вот тут где-то потесать, обрезать немного и все в аккурат на место ляжет. Как будто здесь и было.
- И то верно, - выдохнул досаду, озверевший было бригадир, - чичас мы его наземь опустим и все исправим. А ну-ка по команде: И-и-и, Раз!..
Чего быть – тому не миновать. Где тонко – там и рвется. Грозу теперь не отвести.
На этот раз пауза была минимальной. Бригадир взорвался ядреной бомбой: - А-а-а-о-у-ы!..
Казалось, что сломалось не бревно, а он сам – пополам. Да и как в такое колдовство поверить: толстенная матка, едва коснувшись земли, сразу раскололась на две половины…
- Парррву! Парррежу! Парррешу!!! – озверевший от такой несправедливости Бугор быком носился то за одним приятелем, то за другим: - Где топор!? Уничтожу! Гады!
Дело принимало очень серьезный оборот. Даже знакомая ворона быстро снялась с любимой ветки и, пугливо оглядываясь, энергично замахала подальше. И кто знает, чем бы закончилась вся эта катавасия. Кто знает?..
Хозяин. Он приехал. Уже несколько минут наблюдал со стороны. Работнички его не замечали. Ему это надоело. Время – деньги, и он вылез и машины.
- Животные!..
Хозяин говорил много. Он умел говорить. Умел базарить, умел разводить. Мужички быстро поостыли, понурились и застыдились: как не спорь, не крути – виноваты. Виноваты во всем…
- Короче! – Благодетель откашлялся и подвел итог:
- Завтра лесовоз пришлю: заказ будет новый – срочный. Одну лесину сюда возьмете. Матку новую сделаете и сруб погрузите. Я к вечеру подъеду - проконтролирую. Ясно?!.
- А, а, а деньги?..
- Сказал же завтра приеду: успеете исправить – получите сполна. И еще, - он цинично усмехнулся и добавил: про премию забудьте, за лес, что пропили и за простой – с получки вычту. Все! – сплюнул, сдунул, хлопнул дверцей, сел в машину, был таков.
Тишина стояла мертвая гробовая. Хоть бы ворона какая чирикнула, что ли:
- Ни хрена себе – попали… И деньги накрылись, и дружба, и любовь…
Пригорюнились сотоварищи, загрустили. Лешка снова разлил по полной и, уныло щурясь на зубастый закат, протянул стакан бригадиру:
- Вот баклан, а! Такой вечер испортил!
Бугор машинально принял посуду, хлопнул одним махом и, не закусывая, с обидой выдохнул:
- И ведь, главное, видит же, гад: не нарочно мы, авария у нас, фарс-мажор.
- Баклан он, Бугор, ой Бакла-ан! – щедро подливал масло окаянный Лешак, - И как с людьми то разговаривает, падла: опустил ведь дальше некуда… И кого?..
Бугор сокрушенно заходил желваками, а Леший обиженно растопырил пальцы:
- Да нас, с тобой, Назарыч, даже там, за забором, за людей уважали…
Бригадир утер нос и с обидой проскрипел: ничего, придет день – посчитаемся!
- Так и я о том же, Бугорушка-а, - ласково нашептывал лукавый:
- Ты смотри: обнаглел гад совсем – без охраны ездит. Пора ему уже рамсы то поправить…
- Обидно, Леший, ох обидно! – подвывал захмелевший бригадир: из-за бревна какого-то, так оскорбить.
Вот именно! - подпевал возмущенно Леший: Сам то, гнида, эшелонами лес за кордон ворует, а тут за одну палку позорную удавиться готов…
- Да.. да.. да что там л-лес, - внезапно подал голос пьяный Серега: он же, гад, весь район к рукам прибрал, все у него в долгах, да в батраках. Христа на нем нету!
- Как же нету! - мгновенно сориентировался расторопный Леха:
- Да такого креста, что на нем болтается, у вашего попа отродясь не было. А цепь какая, а печати на руках!?. Эх, брател-ло! Да на это рыжьё, круглый год зимовать можно…
- Ты чё, Лешак окаянный, опять меня на «мокрое» подбиваешь? – смекнул наконец Бугор: Да, чтобы я, Ефим Назаров, еще один грех на свою душу взял!?
- Какой грех, Ефимушка, какой? – коварный Леша явно почуял добычу и жадно схватил ее след:
- Да и грех ли это, братцы: землю родную от кровопивцы мироеда избавить? Да тебе весь народ Назаровский в ножки покланяется. И батаны твои и дед покойничек. Зря, что ли батька твой фронтовик Калыму топтал. За народ ведь страдал сердешный. И мы его дело продолжим. С умом только надо, с умом. Я тут все уже просчитал: колодец здесь есть позаброшенный…
- Прокурор тебе насчитает, по полной! - резко осек подельника Бугор. Однако стакан взял, и особого протеста в его голосе уже не было.
- Какой прокурор, Бугорушка, типун тебе на язык! – настырный Леший извивался все телом:
- Да ежели чё, мы все на Ваньку Иисуса повесим: так мол и так, спятил хворой маленько, взбесился алкаш, с топором на людей кидался. Топор-то вон он лежит…
- Г-грех это, бе-без вины че-человека винить, - осоловело промямлил Серый заступник.
- Без вины? – от праведного своего возмущения Леший, аж подскочил:
- А кто во все виноват, что вышло так!? Кто товарищей подвел, в беде бросил? Долю его завтра на троих попилим, а если явится, я сам ему, фраеру, растолкую.
- Решено: Ваньку рублем накажем, - справедливо согласился бригадир.
- Да и нам, Буго-ор, лишний рубль то лишним не будет! – заулыбался золотом Леший:
- Нет, ты только прикинь, Бугрина: джипяру хозяйскую в город сплавим, на запчасти. Там же ксивы новые справим, прикинемся по моде… И на юга, зимовать. У меня ведь, в натуре, все везде схвачено: Эх, мальчики, да вы молодчики!...
Бугор усмехнулся. Недобро. По звериному. Затем шумно потянул носом и подвел черту:
- «Мочить» его не будем. Разговор составим. На сухую. Пусть базар держит!
- Канешна, Назарыч, конечно! – довольный Леший счастливо оскалился, и его растянутые дрожащие губы краснели в предвкушении настоящего дела. Уж кто-кто, а он то прекрасно изучил повадки своего старшего подельника:
- Пусть ответит падла за обиду. Прощенья попросит. А мы ужо поглядим, как масть ляжет…
- Но если поведется с-сука!? – бригадир яростно сверкнул глазами, и так сжал здоровенный кулак, что от страшного потустороннего костяного хруста вздрогнул закимаривший было Серега:
- Вы чего, мужики?. Вы чего?!.
Он растерянно посмотрел на застывшего в неистовой злобе бригадира, потом на кривую ухмылку довольного Алексея, потом снова на сжатые бугровские кулаки и внезапно протрезвев, робко промычал:
- А может?.. Может…
- Не может! – отрезал Леший: Ты чё думаешь, Папа-Карла?! Мы тут, до белых мух шутки шутить будем?..
Но Сергей уже ничего не думал. Он медленно поднял свои дрожащие руки. Долго-долго разглядывал их, и, наконец, убедившись, что на них нет чужой крови, тихо вздохнул:
- Злые вы… Уйду я от вас…
 
 

Женя Влас. 2005 г.