Пережитое

ПЕРЕЖИТОЕ

Лирика



Азовский А.А.

Двухтысячный год - трижды юбилейный год для поэта Анатолия Андреевича Азовского: 6 декабря 1940 года он родился, 40 лет назад начал писать стихи, и, наконец, в этом году издал 10-ый сборник своей поэзии.
В книгу «Пережитое» вошло далеко не всё из написанного Азовским за 40 лет, но в ней чётко прослеживается жизненный путь поэта - человека, который и о Великой Отечественной войне знает не понаслышке, и на «Великих стройках Коммунизма» не туристом побывал, и на своей шкуре испытал все «прелести» перестройки общества одной формации на другую.
В настоящее время Анатолий Азовский трудится педагогом в школах города Полевского, учит детей азам стихосложения, прививает им любовь к Поэзии, и сам активно работает в ней.

* * *

И грусть, и даль даны от Бога
Душе российской,
только жаль,
Что грусть - извечная дорога
В никем не меренную даль.
26.08.1998

Вместо предисловия

Когда лет в тридцать я раскладывал, оглядываясь назад, своё пережитое на этапы-разделы, уж больно много набиралось у меня этих разделов: и детские годы, «войной опалённые», и юность со строительской романтикой, и служба в армии, и... В общем, до тридцати разделов, точно, набиралось!
Когда мне исполнилось сорок - уже только двадцать разделов вмещали всё то, чем я жил. А в пятьдесят - мне и десятка их достаточно было.
И вот дожил я до шестидесятилетия своего. И что? Да теперь я свои «этапы большого пути» спокойно разбил всего на три раздела: жизнь моя до переезда с Урала на Дон (в марте 1971 года), донские мои перипетии (с марта 1971 по декабрь 1987 года) и, наконец, всё то, чем я живу и дышу после возвращения на родину (с декабря 1987 года).
На последнем этапе хотелось бы, конечно, подольше не только костями «поскрипеть», но и пером, да как уж Бог даст.

Анатолий АЗОВСКИЙ
28.05.2000 г.

* * *

Ещё и снегу не пора
Унять своё цветение,
Но входит в комнату с утра
Сирени привидение.

Во всех сегодняшних делах
Сквозит её присутствие:
В душе звонят и зов крыла,
И всех удач предчувствие.

И пусть январь в окне горит -
Взорвётся слово почкою,
И первый стих заговорит
На языке листочковом.
1966
* * *

Эти светлые дни, тишина и безветрие,
Да кричащая лебедем белизна...
Ты простишь ли когда
мне былое безверие,
Белокурая девушка Зима-Зима?

Не от скуки с годами становятся умными,
Но всё реже и реже я слышу теперь,
Как ты ходишь, скрипя
белоснежными унтами,
Под окошком моим на морозной тропе.

Было время, когда я кричал тебе:
«Здравствуйте!»
И с открытой душою с крылечка сбегал,
И живительный воздух,
холодный и царственный,
Беззаботно и жадно всей грудью вдыхал.

Окружала меня ты лесными невестами -
Каждой веточкой малой звенели они!
И летели под лыжи, задорно и весело,
Беспечальными звёздами светлые дни...

Знаю я, не измерить годами-минутами
Эту жизнь, но с одним обращаюсь к тебе:
Ты подольше скрипи
белоснежными унтами
Под окошком моим на морозной тропе.
1963
Ночная окраина
Альфреду Гольду

Здесь переулки мглисты и пусты,
Здесь никого не встретишь до зари.
Лишь, головы угрюмо опустив,
Бредут гуськом вдоль улиц фонари.

Им до утра качаться и нести
Свою тоску в зрачках стеклянных ламп.
А где-то город машет позади
Неоновыми крыльями реклам.

Там даже в полночь вечер не затих!
А тут - всё спит, всё замерло впотьмах.
Но раньше, чем в квартирах городских,
Здесь окна зажигаются в домах.

И пусть в тоске по улочкам пустым
Бредут сквозь мрак ночные фонари.
Но, может быть, они огнём своим
И зажигают полымя зари?
1963
* * *
Володе Дагурову

За окнами куражится зима.
Она сегодня с полночи сердита,
И как увлечься книгою открытой,
Коль ночи тьма совсем сошла с ума?

Зима, видать, предчувствует весну,
Как будто знает - мало ей осталось...
Неужто я, когда наступит старость,
Как и зима, куражиться начну?

До той поры мне лучше б не дожить,
А то ведь даже грустно и представить,
Как буду я с самим собой лукавить:
О молодости мне ль пока тужить?

А молодости той - и след простыл...
Но, Бог ты мой, откуда эти мысли?
Ещё не годы надо мной нависли,
А лишь зимы последний снежный пыл.

Ведь утром встану, гляну за окно,
Увижу - «ель сквозь иней зеленеет»,
И солнце на пригорке лапы греет,
И мне ещё немало дней дано!
1964
* * *

Вдаль ведёт лыжня.
Ровен поскрип лыж.
А вокруг меня
Распростёрлась тишь.

А вокруг меня
Частый ельник спит.
Вдаль ведёт лыжня.
Тихо снег скрипит.

Вдаль ведёт лыжня:
То в овраг сбежит,
То, мечтой дразня,
На угор спешит.

Довела меня
До твоей избы.
Повела лыжня
Дальше две судьбы.
1970
Мартовское
ожидание

Погода и настроенье мартит,
Хочется чувствовать жизнь.
И первая капля с крыши летит:
Дзинь!

И первая кошка, то ль от стыда,
То ль от блаженства, всю ночь
В мир запускает, не опасаясь суда,
Крика мартовский нож...

Что бы придумать? Чем бы привлечь?
Где ты? Откликнись. А-ау!
Ведь для тебя я запряг эту печь,
Еду косить трын-траву.

Я ещё виды почти не видал,
Вместе посмотрим на них...
Месяц сосулькой с неба упал
В стих.
1963
Пробуждение

Два часа ночи.
Ты спишь, а быть может, не спишь.
Ходит по комнате
В тапочках войлочных тишь.
Ходит по городу
В звёздной накидке весна.
Свесила голову
В темень окошка луна.

Два часа ночи.
Ты спишь, а быть может, не спишь.
Слушаешь молча,
Как звёзды срываются с крыш.
Слушаешь молча,
Как сердце кого-то зовёт...

В два часа ночи
Запел на реке ледоход.
1965
Майские
наброски

А май совсем не мается,
Когда от ветерка
На небе синь вздымается
И пляшут облака.

Когда звенят монистами
Берёзки день-деньской.
Когда грачи неистово
Кричат наперебой.

Когда ручей, по-вешнему
Весельем обуян,
Поймал деревню здешнюю
В серебряный аркан.

Когда все дни - из радуги,
Когда через плетень
Бросает грозди радости
Пахучая сирень.
1962
* * *
В.П.

В май зелёный, в май вихрастый
Мы встречались над прудом.
Синий вечер кистью красной
Строил нам воздушный дом.

Волны тихо набегали
И ложились на песок.
Звёзды первые мигали
Там, где чёрен был восток.

Как в кустах тогда прибрежных
Разрывались соловьи!
Как в глазах твоих стонежных
Трепыхался свет любви!

И о наших чувств гармонии
Говорили мы без слов...
Как об этом мне не вспомнить
Даже через сто годов?
1963

* * *

Ударил глухо рельс,
и по ночной равнине
Волною пробежал и замер звук.
Проснулся стан
в штрихах туманных линий,
И выскочил костёр из чьих-то рук.

Стремглав зверёк
встревоженный запрыгал,
Прорвав тягучей темноты кольцо.
И солнце, ожигаясь, в росных брызгах
Ополоснуло сонное лицо.
1962

* * *

Купается окно в чужих рассветах...
- Любил?
- Люблю!
Но хочется давно
Лишить её и памяти, и света.
Когда-нибудь с решимостью поэта
Я сердце камнем запущу в окно,
Чтоб вдребезги - и То, и Это!
1966

* * *

Закат стекал по капелькам с весла.
Над глубиной покачивалась лодка.
В твоих глазах остатками тепла
Ещё любовь посвечивала кротко.

Ещё тебя суконный мой пиджак
Оборонял от свежести вечерней,
И было мне совсем не просто так
Казаться и улыбчивым, и верным.

Но уж созрели горькие слова,
А, коль созрели,
долго ль им сорваться?..
На берегу привставшая трава
Могла в тот вечер нас не опасаться.
1968

* * *
Тамаре Чуниной

А затоны осиротели -
Гуси-лебеди улетели.
Как кричали они над водой!
Как стращали и нас бедой.

Ты поверить им не хотела,
Ты о чём-то весёлом пела.
Но молчали, скрывая страх,
Все печали в твоих глазах.

А теперь вот под небом серым
Я кружусь по осенним скверам,
Как под ветром кружит листок...
Кто об этом подумать мог?!

Видно, в нашем сердечном деле
Тоже лебеди улетели.
И печали в глазах твоих
Отмолчали за нас двоих.
1967
* * *
Т.Ч.

Ты казалась мне Несмеяной
Из какой-то ребячьей сказки.
Я придумывал этой сказке
Краски новые и судьбу.
Я тебя уводил в рассветы,
Я тебя одевал в туманы.
Ты, счастливая, как ребёнок,
Бесконечно верила мне.

Только жизнь далека от сказок -
В ней волшебных чудес не встретишь:
Ты простыла в моих туманах,
Потому что туман - не манто.
И теперь ты не веришь в сказки,
Ты не веришь в хрустальный терем -
Ведь и комнатки, даже куцей,
Я не «выбил» для жизни с тобой.

И сейчас, как старик у моря,
Я стою у разбитой сказки,
Той, что бережно называли
Мы когда-то: наша любовь...
Ты прости мне мои рассветы,
Ты прости мне мои туманы,
Ты прости мне и эту сказку,
Что сложилась с плохим концом.
22.07.1969

* * *

На росстанях на дальних,
Я знаю сам, -
Весной сильнее тянет
К родным местам.

Там детство пробежало
Березняком
В одежде обнищалой
И босиком.

Быть может, прячет где-то
Тот березняк
Следов моих отметы,
Как дружбы знак.

И ждёт он не дождётся,
Какой весной
И блудный сын вернётся
В свой дом родной

Я в край тот, как берёзка,
Корнями врос,
И потому непросто
Мне без берёз.
1963

* * *

Воскресный день делами занят.
А где-то в отчей стороне
Живёт себе лесная заводь,
Совсем не помня обо мне.

Над ней сейчас парят стрекозы,
И с крутизны береговой
Спускаются к воде берёзы
Известной им одним тропой.

Там караси жируют в иле,
Слетают с неба облака,
И чашечки прибрежных лилий
Покачиваются слегка.

Непуганые крячут утки,
И лоси бродят по кустам...
Сейчас бы - хоть на полминутки! -
Внезапно очутиться там.

Я наклонился бы с волненьем
Над чистой гладью озерца
И вдруг увидел отраженье
Того, былого, сорванца...
1969

* * *
Николаю Рубцову

Бродит память по своим дорожкам
Всё вокруг да около тех мест,
Где когда-то с деревянной сошкой
Наступал мой дед на тёмный лес.

И плывут, плывут ко мне туманы:
Вижу - солнце из речонки пьёт,
Тополя в зелёные карманы
Напихали гомон воробьёв...

Это там моё гуляло детство,
Словно жеребёнок на лугу.
Почему же я своим наследством
Нынче погордиться не могу?

И когда зовут меня: «Деревня!» -
Я смущаюсь, словно виноват,
И спешу у городских доверье
Заслужить, они ж на хвате хват!

И под них подделываясь робко,
Я по их законам и живу.
Даже суп картофельный похлёбкой
И во сне уже не назову.

И меня теперь уж не заманят
Ни деревня наша, ни поля...
Для кого ж хранят в своих карманах
Воробьиный гомон тополя?
1966
* * *

Я когда-нибудь всё же возьму и уеду
Навсегда
из прокуренных городом дней,
И тогда даже память устанет по следу,
Как легавая, гнаться за тенью моей.

Я уеду в поля, где под самою синью
Жаворонок,
цепочкой рассветной звеня,
Держит в маленьком клювике
песню России,
Позабытую песню далёкого дня.

Будет запах полыни
дурманить сознанье,
Будут люди лопатить зерно на току.
И подъеду я к ним,
и скажу им: «Поляне,
Я без вашего жита прожить не могу.

Научите меня, как пахать и как сеять
И как честью славянской
в труде дорожить,
Научите, поляне, ведь в новой Расее
Отучили крестьян
по-крестьянскому жить...»

Мне помогут с коня
опуститься на землю,
И босая крестьянка с ковыльной косой
Поднесёт мне воды,
словно крепкого зелья,
И попросит испить
за свиданье с землёй.

И в седой луговине отчаянно грустно
Станет мой жеребец
призывающе ржать.
А я буду дышать хлеборобною Русью,
Необманутой Русью я буду дышать.
1968

Художник
Евгению Ильину

Я ухожу...
Мольберт с усмешкой едкой
Мне смотрит вслед.
Так трусу смотрят вслед.
Я ухожу... Листок с осенней меткой,
Как рот открытый, жадно ловит свет.

Он задохнётся. Облетит. И будет
За ним, смеясь, гоняться сиверок.
Он упадёт. Его затопчут люди.
И кончится листка короткий срок...

Прости, листок.
Прости меня, кленовый.
Я, может, первым затопчу тебя.
Я, может, первым стёртою подковой
Вдавлю тебя в песок небытия.

Вдавлю, и вдруг
с твоим прощальным хрустом
Откроется мне истиной простой
Смысл бытия,
а, значит, - смысл искусства.
И я вернусь, решительный и злой.
1966

Скоморох
Любе Ладейщиковой

Я скоморохом был, а стал шутом.
И при дворе сиятельного князя
Моя работа - шуткой, как кнутом,
Раскраивать пиров однообразье.

Я на посулы вольный хлеб сменял.
И мой колпак гремит с утра до ночи.
Хмельные гости слушают меня
И всей утробой сытою хохочут.

Они к забаве сводят мой талан.
Мои остроты - трескотня сороки...
А где-то продолжают скоморохи
На игрищах, как встарь, смешить селян.

Законом за лихие языки
Запрещены их вольные концерты,
Но там, где появились их возки, -
Работы брошены, пустуют церкви.

И не сдержать запретами народ,
Не умалить хулою представленья,
Когда в нём Правда в полный рост встаёт
И души заставляет встать с коленей.

Но трудно, от крутых дорог устав,
За кров, за деньги, за утробный хохот
Не променять на звание шута
Высокое призванье скомороха.
1967

* * *
Вене Дружинину

Ходить. Выдумывать. Терзаться.
Надоедать редакторам.
Удачной строчкой умиляться.
Считать копейки по утрам...

Ну что ещё для счастья надо?
Не жизнь, а вольный бег реки.
Но надоело чьи-то взгляды
Стирать с затылка, как плевки.
1965

* * *
Феликсу Шевелёву

Ладью от берега отбило,
Но только вдаль не унесло,
Поскольку это в детстве было,
Где сказка - парус и весло...

Смешное детство, ты забылось.
И не забылось - как назло,
Меня от берега отбило,
Но только вдаль не унесло.
1966

Труба
Юре Трейстеру

А он любил за чаркой вспоминать,
Как трубачом служил он
в Первой Конной
И как умел в атаку поднимать
Своих друзей, теперь уже покойных.

Ну а труба в утробе чердака
Среди хламья ненужного лежала,
И пыль её помятые бока
Зелёным языком лизала...
1965

* * *
Юрию Лобанцеву

Мы пели в армии как надо,
Как нас учили петь в строю:
Чтоб рот - на ширину приклада,
Чтоб голос - пробивал броню.

Мы пели - облака качало,
Мы пели - был на то приказ.
И песня в небесах крепчала,
Но умирала песня в нас.
1966

* * *
«Искусство
принадлежит народу»
В.И.Ленин

А мне по всем приметам
Не долго быть певцом:
Стать на Руси поэтом
Трудней, чем подлецом.

Найдётся и оценщик,
И уж ему ль не знать,
Какою из рецензий
Тебя за шкирку взять.

Он вычеркнет искусно
Несдержанный твой стон:
«Принадлежит искусство
Народу, - скажет он.

- У нас - страна героев,
Для них искусство - строй!
Зачем же харкать кровью,
Когда ты сам - герой!»

А вдруг да это правда?!
Чего ж я не решусь
Греметь во все литавры,
Коль славу любит Русь?

Она ж всегда - под солнцем,
И нет у ней теней...
Гляжу с тоской в оконце,
А там тоска - грустней.
1965
Журавлёнок
«Танцует журка в зоопарке...»
Анатолий Пудваль

В зоопарке на склоне лета
Журавлёнок, теряя пух,
Каждый день за кусочки хлеба
Брачным танцем смешит толпу.

Он старательнее калеки
Демонстрирует «ремесло»,
И размахивает нелепо
Неокрепшим ещё крылом...

Но однажды, забыв о хлебе,
Он увидит, зрачком кося,
Как расклинит слепое небо
Улетающий вдаль косяк.

Журавлиные клики-звоны
Будут страстно куда-то звать.
И очнувшийся журавлёнок
Вдруг откажется танцевать.
1966

* * *
Лиле

«Как хороши, как свежи были розы», -
Читала ты, и голос твой метался
По нервам зала, словно бы не зная,
Кого ещё за душу ущипнуть.
Скучающий, пижонистый, случайный -
Я понимал, я чувствовал, я слушал.
А ты читала, и никто из зала
Не знал, что ты читала для меня.

«Как хороши, как свежи были розы», -
Читала ты, но я уже не слушал.
Я вспоминал. Передо мной светился
Счастливых дней далёкий ореол.
И всё, что было искренним и чистым
В совместной нашей неудачной жизни,
Вдруг ожило, повеяв ароматом
Друзьями купленных на свадьбу роз.

«Как хороши, как свежи были розы», -
Читала ты, а я сидел угрюмо
И думал о тебе, о наших ссорах,
О том, как всё меняет этот мир.
Ведь даже и любовь, подобно розам,
Давно погибла в серой вазе быта,
И никакой водой воспоминаний
Её теперь уже не оживить.
13.02.1968
Вечерняя сказка
Комары на закате кружатся
к хорошей погоде.
Примета

За окном, затеяв пляску,
Комариный столб кружит.
Расскажи мне, бабка, сказку,
Хоть какую расскажи.

Я готов до заряницы
Слушать тихий говор твой
И в любые небылицы
Погружаться с головой.

Ты мне снова о Прекрасной
Василисе расскажи.
Я когда-то думал: ясный
К ней, Прекрасной, путь лежит.

Да бывают неувязки...
Вот и хочется опять,
Как Иванушке из сказки,
Царь-девицу отыскать.

Где-то ж есть она на свете
В нашей русской стороне.
Ведь не зря же даже ветер
Всё о ней лепечет мне.

Ведь не зря, затеяв пляску.
Комариный столб кружит...
Расскажи мне, бабка, сказку,
Хоть какую расскажи.
1967
* * *
Валентину Ферулёву

Ещё кому-то нужен,
И кто-то нужен мне.
Ещё не обнаружил
Я истины в вине.

К покою не прикаян,
Кружусь по морю дня,
И штормам всех исканий
Ещё трепать меня...

Неужто будет время
Исчерпано до дна?
Волос моих горенье
Загасит седина.

И дух мой, не дождавшись
Желанных перемен,
Решит однажды сдаться
Одряхшей плоти в плен...
1963

Красавице

У тебя чертовски получается
Глазками чего-то обещать,
Только знаю я, ты не отчаешься
Дать обещанного, хоть бы часть.

И когда, покачивая бёдрами,
Ты рисуешь шаг свой, не спеша,
Я шепчу себе с усмешкой бодрою:
«Покорми глаза, моя душа».
1964

* * *

Пахло сеном так песенно-пенно,
Что пьянели на нём мы, лёжа.
А потом это самое сено
Равнодушно сжевала лошадь.
1964

* * *
К пятидесятипятилетию
В.Ф.Мошковой

Нет, не всё ещё потеряно,
Если даже за спиной
Вёрсты длинные отмерены
Той, единственно-одной.

Нет, не всё ещё утрачено
Даже с грустной сединой
То, что было предназначено
Лишь для юности одной.

И при нудных всхлипах замяти
Под озябшею луной
Держит цепкий якорь памяти
Мир, пронизанный весной.

И над всем, чем жить отмерено,
Пронесётся вдруг волной:
Нет, не всё ещё потеряно
Даже с грустной сединой!
1966

* * *
Коле Турыгину

По перелескам детства бродит память,
Дорогу находя по светлякам
К местам,
где ноги знают каждый камень,
И звёзды припадают к родникам.

Где дни проходят, травы не сгибая,
А звон косы - провис на тишине,
Где ключевая речка Полевая
По камушкам струится в душу мне.
1968

* * *
Валентине Прохоровой

Я видел тебя! Это - правда.
В осенней сквозной тишине
Явился твой образ однажды,
Как сон позабытый, ко мне.

И сразу запахло июлем.
Я слышал жужжанье шмеля.
И мысли тихонько коснулись
Заросшего временем дня.

Как мог я забыть про такое -
Про этот лесной уголок,
Где мы не искали покоя,
А жизни вбирали урок.

Там травы стояли - по пояс!
Там сосны - рвались из земли!
Там скорый, как дни наши, поезд
Мелькнул и растаял вдали.
1965

* * *

Есть наслажденье в тихой грусти,
Как утешение в делах.
И память о далёком чувстве
Тихонько слёзы льёт в кулак.

Не всё минувшее забудешь
И не на всё найдёшь ответ.
И затоскуешь вдруг о чуде,
Хотя чудес на свете нет.
1963

* * *
Сестре моей милой, Августе

Давно я не был в Полевском!
Мой городишко дымно-грязный
По лужам бродит босиком,
Когда весна шумит, как праздник.

В надрывах пасмурного дня,
В стозвонах музыки капельной
Он остаётся для меня
Всё той же песней колыбельной.

Прошли года, пройдут года,
Но память сердца не остынет,
И будет Полевской всегда
Моею главною святыней.

Не знаю, где, в каком краю
Придётся мне сойти в могилу,
Но знаю, родину свою
Последним взглядом я окину.
1965

* * *

Белым клювом стучит январь,
Воет ветер в печной трубе.
Не поставить ли самовар -
Чем ещё угодить себе?

Может, крепкой заварки чай
Сгонит холод с невольных дум
И научит не замечать,
Чем стращает ветер-ведун.

Ведь по крови я - славянин,
И не зря же, в конце концов,
Я среди городских теснин
Славил землю своих отцов.

Пусть она привечает меня
Снежным зноем крутых ветров,
Для тепла мне к исходу дня
Хватит даже вязанки дров.

Что ж ты, дедовский самовар,
Не споёшь, как давным-давно?..
Всё слышнее стучит январь
Белым клювом в моё окно.
1970

Забота
Отцу моему,
Андрею Ивановичу
Черноскулову

Я позабыл, как машут топором,
Хотя отец учил меня когда-то
Прадедовской науке - строить дом
Из дюжих сосен в полтора обхвата.

Учил, как подгонять к бревну бревно,
Чтобы зимой не выветрилось в доме...
Науку ту забросил я давно,
Топор не для моих уже ладоней.

Мне некогда и вспомнить о былом.
Но всё ж порой одно меня тревожит:
Как буду ремонтировать свой дом,
Когда отец топор держать не сможет?
1967

Колосья

Я был ребёнком, только свято
Храню я памятью души
Поля, где пали, как солдаты,
Колосья запылённой ржи.

Их мяли танки и пехота,
Огонь врывался в их полки.
И падали - за ротой рота -
Солдаты жизни - колоски.

Но каждый год они упорно
Вставали, смерти вопреки,
И подымались к тучам чёрным,
Как налитые кулаки.
1967

* * *
Покойной матери моей,
Евдокие Ивановне
Черноскуловой

Тот маятник давно поела ржа,
Но он, лишь только я глаза прикрою, -
Качается, как острие ножа,
Над всем моим сегодняшним покоем.

Ходили ходики:
тик-так, тик-так, тик-так...
Для нас с сестрой - так весело и бойко,
Для матери - невыносимо так
Замедленно и бесконечно больно.

Хоть далеко-далёко шла война,
Но маме всё казалось - где-то рядом.
И с ходиков стекала тишина
Тревожной и смертельной канонадой.

Те вечера мне ввек не позабыть,
Когда её предчувствия терзали.
Но чем тогда могли мы пособить?
Мы позже то, что было, осознали.

Когда от ран оправилась страна,
И у Кремля войска прошли парадом...
Тик-так, тик-так, окончена война,
Тик-так, тик-так, но эхо - где-то рядом.
1969

* * *
Бабушке моей,
Екатерине Григорьевне
Поповой

Выкатывала солнышко заря.
В печи огонь метался на поленьях.
А бабушка стояла на коленях,
На Чудотворца набожно смотря.

Потресканно и строго лик желтел.
Лампадка не по-доброму чадила.
А бабушка молилась и молила
У Бога для меня иной удел.

И в простоте душевной как могла
Ругала «растреклятого германа».
И были для меня новы и странны
Её слова из горечи и зла.

Но вот, поправив старенький платок
И пригасив чадящую лампадку,
Она преобразовывалась в бабку,
Какую я любил, как только мог.
1965

Чёрный хлеб
Сестре Ае

Я в детстве и тщедушный был, и робкий
Среди военных горестей и бед.
И чёрный хлеб
с картофельной похлёбкой
Не каждый день имел я на обед.

В четыре года много ль понимаешь?
И принимаешь, несмышлённо-слеп,
Хлеб, что делила так неравно мама,
Тот липкий, чёрный, тот военный хлеб.

Теперь уж мамы нет на белом свете,
Недолгим было мамино житьё.
И, может быть, её приблизил к смерти
Тот чёрный хлеб, что съел я за неё.
1966

Бабья роща
Анатолию Калинину

Трещал мороз, помолвленный с бедой,
Людской бедой, такой, что нету горше!
И к маю не осталось ни одной
Берёзы в заповедной бабьей роще.

Там до войны не рай ли был земной:
Цвели цветы, кукушки куковали,
И парни под притихшею листвой
До петухов девчонок миловали.

Но что же делать, коль беда пришла,
Коль нечем обогреть детишек стало?
И женщины рубили для тепла
Деревья там, где юность их осталась...

Но не одним же бедам гнёзда вить!
Когда осели годы горевые,
Решили люди рощу возродить,
Чтоб к небу ветки вскинулись живые.

Так пусть их беды будут миновать,
Пусть на века кукушки напророчат,
Чтобы парням девчонок миловать,
Чтобы не стала Вдовьей - Бабья роща.
1971

* * *
Машеньке

Такие холодища устоялись -
Душа осеребрится на ветру!
Мы звёзды сосчитать и не пытались,
Мы просто наблюдали их игру.

Любимая, откуда мы такие,
Что до сих пор не устаём мечтать?
А в холода над матушкой Россией
Все звёзды можно за ночь сосчитать.
1970

Метелица
Геннадию Алексееву

Снежная-преснежная, белая-пребелая
С гиканьем метелица
мчится вдоль дорог.
Жмутся по обочинам тени оробелые...
Эй, кому не весело, кто душой продрог?

Кто ещё надеется
- всё, мол, перемелется?
Жди-пожди - метелице сил не занимать:
По-над всем обыденным
нынче снеги стелются,
Завтра этой местности будет не узнать.

Выскребет и выбелит,
наведёт порядочек...
Что ж ты супротивишься,
русская душа?
От себя не спрячешься
за печали-радости,
Выходи-ка во поле ветром подышать!

Что там напророчили
дни твои бывалые?
Посмотри, на улице и ворон уж нет.
Самые отсталые листики опалые
Улетели с тополя посмотреть на свет...

Белая-пребелая, снежная-преснежная
С гиканьем метелица
мчится вдоль дорог.
Для кого-то страшная,
для кого-то нежная
Выдалась погодушка
в самый нужный срок!
1970

* * *

Над потерями, над успехами
Под заливистость бубенцов,
Сколько б лошади ни проехали, -
Мне светило твоё лицо.

В дали дальние, в снеги синие
Уходили чьи-то следы.
Сколько видел их по России я,
И на всех следах - тень беды.

И страшна она, тишь сосновая,
Но надежда звенит в груди.
Мать-дороженька бубенцовая,
Ты меня уж не подведи.

Да и вы, мои кони борзые,
Пошевеливайтесь давай,
Ведь и так уже мы запозднились,
И хоть волком тут завывай!

Но не зря же мы столько ехали,
И не зря же, в конце концов,
Над потерями, над успехами
Мне светило твоё лицо.
1966

* * *
Николаю Донцову

И мне дана звезда скитальца,
И мне, коль буду вспоминать,
Занять придётся где-то пальцев,
Чтоб все вокзалы сосчитать.

Но сколько бы ни колесил я
И по стране, и по судьбе,
Одно узнал, что вся Россия
В родной вмещается избе.
1986

* * *

Молодые года, как весною вода,
Так и рвутся: «Куда бы?.. Куда бы?..»
И сквозь ясные дни в даль сбегают они,
Где железные ждут их прорабы.

Обращённый назад,
не задержится взгляд
На лице... на пеньке... на речушке...
«Выбирал вас не я! Есть другие края,
Они здешнего края - получше!»

Эхо чётко вокруг разнесёт перестук
Пожираемых далью вагонов.
Тихо ойкнет трава,
тихо вздрогнет листва
На знакомых ещё перегонах.

И пока далека ностальгия-тоска,
Та, что ввек никому не осилить.
Но и там, позади, но и там, впереди,
Всё - Россия, и всё - для России!
1983

Первая атомная
Моим товарищам
по строительству
Белоярской ГРЭС (ныне АЭС)

На стройке Атоммаша в Волгодонске
Вдруг вспомнил я свои семнадцать лет,
Когда впервые топором отцовским
Стал зарабатывать себе на хлеб.

И на такой же стройке Всесоюзной
(На ней тогда сходился клином свет!)
Порою думал: здесь я самый нужный,
Незаменимый, в общем, человек.

А как гордились мы святою верой
Не в то, что строим - чудо из чудес,
А в то, что это будет самой первой
На всей планете атомная ГРЭС...

На жизнь на всю та вера в нас осталась!
И мне теперь не грустно знать о том,
Что наша ГРЭС сегодня оказалась
Ведущей лишь в масштабе областном.

Ведь знаю я, что был тогда- не лишним,
И счастлив тем, что каждый день с утра
Звенел топор мой в самой гуще жизни,
И жизнь звенела в песнях топора!
1973
Воспоминание
Венедикту Станцеву

А как же это было всё?
А было очень просто:
Мне военком повесткою
Приказ дал - быть в строю.
И вот, причёска модная
Слетела, как короста,
Чтоб оголить до истины
Головушку мою.

Ещё в ушах прощальные
Слова родных аукали:
- Я буду ждать...
- А всё ли взял?..
- Смотри, не подведи...
А даль уже распочали
Колёса перестуками,
И мысли беспокоили:
Что будет впереди?

А впрочем, что загадывать?
Нас мчит машина умная:
Куда не надо, всё равно
Она не завезёт...
С азартом мы горланили
Стиляжьи песни буйные,
И был совсем неясен нам
Солдатской жизни ход.

Ещё до генералов нам -
Тянуть не дотянуться,
Ещё служить придётся всем,
Как медным котелкам.
И неизвестно было нам,
Где «рябчики» пасутся
И сколько ложек «выдадут»
Хорошим едокам.

Но это всё узнаем мы
И даже очень скоро,
И я тогда не хуже всех
Сумею доказать,
Что автомат под номером
120040
Мишени, как положено,
Способен поражать!
8.05.1978

Остановленное
время
В 1961 году лежал я,
только что комиссованный
из рядов армии,
в Камышловском госпитале
инвалидов Отечественной
войны

Тот монастырской кладки дом,
Те сосны, те тревоги
Давно остались там, в былом,
На том конце дороги.

Но только галки закричат,
Как вспомнятся мне снова
И дом тот каменный, и сад,
Тот редкий сад - сосновый.

Там страшно было в час ночной
Проснуться между снами:
«Огонь!» - кричал один больной,
Другой скрипел зубами.

А утром снова зной войны
Влетал с былым напором
В рассказы Мишки-старшины,
В хмельную боль Майора.

И только мне, в сороковом
Рождённому «салаге»,
Что было вспомнить о былом -
О пацанячьей драке?

Тогда я в будущие дни
Светил для них мечтами.
Но как болезненно они
О будущем молчали!

Как будто время столько лет
Кружилось тут на месте
Вокруг солдатских бед-побед,
Вокруг письма невесте.

Был дом, казалось, начинён
Войной - вот-вот взорвётся!
...Наверно, госпиталем он
Давно уж не зовётся.

Но только галки закричат,
Как вспомнятся мне снова
И дом тот каменный, и сад,
Тот редкий сад - сосновый.
1981

Байконур

И ни в каких анналах пропылённых
Ты наших скромных
не найдёшь имён...
Солдатским потом
крепко просолённый,
Воистину железным стал бетон.

Его мы куб за кубом средь пустыни
В опалубку вливали на века.
И солнце прожигало наши спины,
И миражи рыжели от песка.

И если механизмы виновато
Молчали в самый яростный момент,
Мы больше полагались на лопаты -
Испытанный и верный инструмент.

Пускай не всё у нас бывало гладко,
Но я не скрою гордости своей:
Ведь превратилась
наша стройплощадка
Во взлётную площадку кораблей!

И пусть простят учёные солдату,
Коль я скажу о прошлом, не таясь,
Что это с той стройбатовской лопаты
Космическая эра началась.
1977
* * *

В краю, где держат небосвод
Леса, простёртые без края,
Мы через дебри прём вперёд,
А где «вперёд» - никто не знает.

Не вразумляет нас и тьма,
Вот-вот накроющая дали,
И компас наш сошёл с ума
В плену магнитных аномалий.

Ещё не каждый осознал
Всю подступившую опасность.
Ещё берёзок белизна
Нам освещает путь неясный.

Ещё мы гоним на «потом»
К нам в души рвущиеся мысли
О том, что сбились мы, о том,
Что к цели выбранной не вышли.

О том, что как бы не пришлось
Путь пройденный не нам итожить.
И даже русское «авось»
На этот раз нам не поможет.
1977

* * *

Если нет на земле чудес, -
Ленью разум не озарить.
Если мир этот - тёмный лес,
Надо тропку свою торить.

Если хочется, да невмочь,
Надо правде в глаза смотреть.
Если тянется долго ночь,
Сказкой душу не обогреть...

Только в это ли верить мне,
Если помню, как у меня
Распирало грудь по весне
От всесильной веры в себя!

Видно, кончился, вышел срок,
Онемела душа от ран,
И, наверно, лишь твой порог
Для надежды мне Богом дан.

Развяжи меня. Разреши.
Укрепи, добротой дыша.
Где ещё для больной души
Улыбнётся сквозь боль душа?
1985

* * *

А мне казалось, я уже забыл,
Как выглядит лесная медуница,
Как из-под самых ног взлетает птица
И криками уводит от гнезда.

Как по ночам далёкая звезда
На лучиках покачивает землю,
И запах трав дурманит крепче зелья,
Настоянного тыщу лет назад.

Но, как и прежде, хрупкий росопад
Желанно охолаживает ноги,
И, как мальчишка, прямо без дороги
Бегу я, сам не ведая куда...
1972


* * *

В эту звёздную ночь
Ни заснуть, ни взгрустнуть невозможно:
Всё, что есть за душой, -
Так и просится в песню попасть!
Задохнуться б сейчас
Кутерьмою железнодорожной,
Иль, как в детстве далёком,
На сад бы соседский напасть...

Мне ещё не дано
Подчинять каждый шаг свой расчёту,
Осторожность пока
Не свила в моём сердце гнезда.
И гремят сквозь года,
Прорываясь не к ленте Почёта,
А к полоске зари
Продувные мои поезда.

Я ещё не привык
Тасовать невесёлые мысли
О бессилье своём
Перед натиском дней и годов.
Не от возраста, нет,
Человеческий дух наш зависит,
А от склада души,
От глубинных её родников.

Так пускай новый день
Не обделит меня синевою,
Ясноликое солнце
Пускай окрыляет меня...
Я встречаю рассвет
Не с поникшей от дум головою,
А с открытой душой,
Как и прежде, мечтами звеня.
1978

* * *

Лебеди сегодня улетали -
Южный край трубил им вдалеке.
Долго голоса их припадали
Мукой неземной к земной реке.

И когда вдали замолкла стая,
Лес оглох в разгуле тишины...
Оглушённый, с чем же я остался,
Чем заполню дни свои и сны?

Как приму за лебедей - метели,
Если и надежды улетели?
1983
* * *

Бывало, всякое бывало,
Но почему-то мне всегда
Одной минуты не хватало,
Чтоб всё осмыслить. И устало
Я мучился потом года.

Не вовремя в любви признался.
На первый поезд не поспел.
Проститься с мамой постеснялся
В тот час, когда осиротел.

И стало уж порой казаться,
Что обойдён природой я,
Что мне вовек не разобраться
В глубинном смысле бытия.

Что не смогу, в себе изверясь,
Совет кому-то путный дать.
Что не способен в полной мере
Ни радоваться, ни страдать.

Не потому ли, как спасенье,
Я боль былую берегу
И пережитые мгновенья
Сто раз переживать могу?
1979

Русская память
Юрию Иванову

Под Козельском деревня одна
Называется странно - Дешёвка.
Нынче просто менять имена,
Были б только права да сноровка.

Что ж бездействует местный Совет?
Изменил бы деревне названье.
Ведь семьсот пятьдесят уже лет,
Как Дешёвка несёт наказанье.

Не припомнит окрестный народ,
Как она называлась когда-то,
До того, как Батыя приход
Самой чёрной запомнится датой.

До того, как ударят в набат
Все церквушки козельской твердыни,
И за братом подымется брат
Защищать и детей, и святыни.

Только этой деревни жильцы
Порешат от беды откупиться,
И косые Батыя гонцы
Смогут здесь и поесть, и напиться...

Всё сгорело в Козельске дотла -
Даже крик не услышать живущим.
Только память из праха взошла
На погибель ордынцам грядущим.

Эта память заставила вновь
Град Козельск возродиться из пепла,
Чтоб святая к Отчизне любовь
В русских душах на верности крепла.

Но осталась, как чёрная тень,
По соседству деревня Дешёвка.
Краше нету вокруг деревень,
Только жить в ней, наверно, неловко.

Я бы лично сбежал из неё -
Дня бы, часа не выдержал даже!
Но всесильно, видать, бытиё:
Каждый дом здесь резьбой обнаряжен.

И, такие ж имея права,
Ходят люди, при встречах склоняясь.
А когда им кричит пацанва:
«Эй, дешёвки!» - молчат, улыбаясь.

И какой ни летел бы в них ком,
Не меняют деревни названье,
Будто знают о чём-то таком,
Отчего и крепко мирозданье.

Отчего не смогли и века
Их терпения переупрямить.
Может быть, потому и крепка
Многотрудная русская память.
1987
Родословная

В темноту упёрлась память, и слова
Не окликнут, не приветят никого...
Не Иван ли я, не помнящий родства?
Ведь из предков - знаю деда одного.

Знаю только,
что крестьянских я кровей,
Что лишь тем и примечателен мой род -
Хлеб растили, поднимали сыновей
Мои предки на земле из года в год.

Да и сам я от рождения - мужик,
И крестьянские понятья у меня:
Был бы хлеб, а остальное - набежит,
Были б руки, и ответит им земля.
1979
* * *

На Дону теперь уж казаков
И с огнём средь бела дня не встретить.
Красный звон серебряных подков
Отзвенел в седых степях столетий.

Лишь остались в сказках стариков
Атаманской вольницы приметы:
Южный ветер новые обеты
Шлёт на север с тихих берегов.

А былое, смолкшее давно,
Лишь порой покажется в кино -
Кони будто в будущее мчатся!

Опустились шашки казаков
В ножны ускакавших вдаль веков
У ноги Истории качаться.
1976

«Пчёлушка»
Виктору Шевченко

Яровые во поле посеяны.
Отстоялись дни на тишине.
Заиграй-ка песню, Алексеевна,
Алексеич, подыграй жене.

Заведите песню с ладом-умыслом,
Да сплетите так в ней голоса,
Чтобы я под грустную - задумался,
Чтобы под весёлую - сплясал.

Цветом снеговым жердёлы* пенятся,
Груши плещут ярью лепестков.
И на кипень эту ли, на песню ли
Вылетают пчёлы из летков...

Сколько раз слова простые, русские
Вызволяли душу из тоски,
Коль садилась «Пчёлушка» на грустные
На людские чувства-лепестки.

Да и что ж теперь, когда отсеялись,
Нам не спеть в короткой тишине?
Заиграй-ка песню, Алексеевна,
Алексеич, подыграй жене.

И плывёт, плывёт во чисто полюшко
Песня - боль и радость на Руси...
Эх, казачье чудо - песня «Пчёлушка»,
Мёдом и меня не обнеси!
1979
___________________
* Жердёла - абрикосовое дерево
В засуху
Анатолию Ансимову

Жар ползёт по степи,
Выжигая и травы, и злаки.
Хоть на тучку б намёк!
Хоть бы бледная тень ветерка!
И, вконец обессилев,
Молчат хуторские собаки,
Жмутся овцы друг к дружке,
Совсем обмелела река.

И кричит, и хрипит,
От машин распылившись, дорога,
По которой дойду я,
Не знаю когда, но дойду
До самой канцелярии,
Видно, заснувшего Бога,
Грохну дверью к нему:
«Не пора ли, Всевышний, дождю?»

А по радио вновь
После песенки складной, эстрадной
Бодрый голос спешит
И остаток надежды забрать:
Мол, в ближайшие дни
Ни к чему опасаться осадков,
Загорайте-ка, граждане...
Сколько ж ещё загорать?!
1972

Перед грозой
Володе Андрееву

Утро. Росный перезвон.
Солнца лик лилов.
И лежит, как шашка, Дон
В ножнах берегов.

Наплывают облака,
Тишины полны...
Что-то будет, а пока -
Ни одной волны.

Что-то будет, а пока
Все буи вольны
Обозначивать бока
Стрежня-быстрины.

И привычные струит
Воды тихий Дон.
Но недаром так парит
Вот уж столько дён.

И не зря по-над рекой
Стелются стрижи...
Быть грозе! И непокой
Рвётся из души.
1973

Гостеприимство

Ах, какая была безоглядная осень,
Разудалая осень какая была!
Шапки оземь деревья,
как молодцы, бросив,
Аршака приглашали
к накрытым столам.

Караванами гуси шли важно на закусь,
Улыбались сазаны, подставив бока.
А известный пропойца,
сиятельный Бахус,
Разлюбезно для гостя наполнил бокал.

Сединой потрясало лохматое небо,
Ерепенясь, кричало: куда, мол, до нас!
Но Аршак Аршаком бы,
наверное, не был,
Окажись он в отставших
единственный раз!

Возвеличь его, осень, за подвиги эти,
И в полон уведи на аркане волос...
Чем богата земля, тем богаты поэты.
У какого народа не так повелось?!
1978

Коваль

А сколько он коней перековал -
Сгони в табун,
и хватит Первой конной!
И уж совсем не думал, не гадал,
Что умереть не сможет он спокойно.

Что доживёт до самых горьких дней,
Когда поймёт - не вырастет наследник,
Когда поймёт, что он уже последний
Из вековой породы ковалей.

И дожил вот... Хоть тресни от того,
Что годы с каждым часом тяжелеют.
А лошадей ковать, кроме него,
Никто в колхозе больше не умеет.

Да и каких там, к чёрту, лошадей -
Две пары кляч, заезженных донельзя...
И тянет груз невыносимых дней
Старик-коваль, согнутый не болезнью.

Куда б уйти от сухоты-тоски,
Чтоб снова пережить, что было живо?
Перед глазами мчатся дончаки,
И ветер им развихривает гривы.
1972
* * *
Т.Ч.

Наступила пора откровенья,
Но среди опустевших лесов
Одичалое эхо в смятенье
Не разбудит ничьих голосов.

Всё плотней надвигаются тучи.
Глохнут зори от их тишины.
Так с каких же ты светлых созвучий
Вновь сошла в мои поздние сны?

И опять я в былом пропадаю,
Каждый миг, как святыню, храня.
Потому и к ногам припадаю
Подступившего нового дня.

Потому на притихшей опушке,
Где ещё по-сентябрьски синё,
Всё мне слышатся зовы кукушки
И глухие рыданья её.
1974

* * *

Вот и отлистало бабье лето
Алый календарь залётных зорь...
Любишь ли? Любила ли? Об этом,
Если б знал, не начал разговор.

Никогда не знал я, чем ты дышишь -
Ты молчать умела о себе...
Или был я глух и не расслышал...

Нежный свет давно погасших вишен
Еле виден на моей тропе.
1983

* * *

Не забыла ли ты, как закатный
Разливался огонь по степи,
Как шумели вдали перекаты,
На речной задыхаясь цепи?

Соловьями тогда обозначен
Был любой подступающий миг.
И пошли мы с тобой за удачей
Сквозь закатный огонь напрямик.

Не смущали нас поздние росы
И туманов простудных разброд.
Обходя стороною покосы,
Сквозь огонь находили мы брод.

И никто наши планы не спутал -
Сумрак вовремя к нам подступил.
Даже месяц, стесняясь как будто,
В нашу сторону не посветил...

Для кого ж теперь тот разлюбезный
Соловьиный слепящий раскат?
Для кого по степи поднебесной
Ярь-огонь разливает закат?

Обожжённые, мы ли забудем,
Как пришёл беспристрастный рассвет,
Как в пылу набегающих буден
Мы узнали - в огне брода нет.
1984
* * *

Давно дожди прошли грибные,
Давно и ягоды сошли.
Луга былые заливные
Под плугом дни свои сочли.

Да и ручей, когда-то бойкий,
Совсем не в силах перейти
То место, где кричали сойки,
Где встал я на твоём пути.

Я ничего забыть не в силах!
А потому опять бреду
Сюда, где мечется в осинах
Огонь осенний, как в бреду.

Летают нити паутины
Той, что сплетались в летний час,
Когда не думали осины,
Что им сгореть придётся враз.

Когда у самой лесокромки,
Вдали от городских дымов,
Ломались жалкие обломки
Не испугавших нас громов.
1984

* * *

Не назовёшь ли другом ситным,
Когда пройдёшь по склону дня,
Когда подругам любопытным
Не скажешь даже про меня?

Когда из глаз твоих, ослепших
От пыли налетевших бед,
Две слёзки, две осиротевших
Протянут к долгой боли след...

Мы шли путём уже пробитым
До нас прошедшими людьми,
И был грядущий день закрытым
Для запоздавшей к нам любви.

Но только вовсе не об этом
Мы думали, в мечтах паря:
Порой казалась нам рассветом,
Увы, вечерняя заря.

Порой казалось нам, что счастье
Куют за Доном соловьи.
Нельзя же просто, из участья,
Так в наковальни бить свои.

Копились на былинках росы,
В западках сумрак матерел.
И были тени не по росту
Древесных вызвезденных тел.

И плыл по Дону разодетый
В огни и сказки теплоход
Туда, где медленно, запретный
Для нас с тобой, алел восход.
1983

* * *

И холод стоит собачий,
И уголь выходит весь,
И сам я с душой незрячей
Хожу, словно чёрная весть.

«Со мною беда случилась», -
Соседу сказал. Молчит.
«Со мною беда случилась», -
Соседке сказал. Молчит.

Звонить попытался в Ригу,
Но вышло - съездить быстрей.
Попробовал сесть за книгу,
Но фигу увидел в ней.

Ушёл из пустого дома.
В пустой возвратился дом.
И ждал. Ну, хотя бы грома,
Да где он зимою, гром?
1984

* * *
Дмитрию Пэну

Май ударил в берёзовый пень,
И взметнулись тугие побеги.
И стоял очарованный день
И вдыхал запах прели и неги.

И молчала над лесом лазурь,
Дальним облачком чуть омрачаясь.
Убегали цветы от косуль
Под защитный огонь иван-чая.

И готов был шиповник расцвесть,
Да стоял и гадал на опушке:
Что же это за грустную весть
Разносили по лесу кукушки?
1984

Музыка

Ты с превосходством поучала,
Что в музыке есть два начала:
Одно - добра, другое - зла.
Но для меня была, как плаха,
Суровая токката Баха -
Не для меня она была.

Косились нервные соседи
(Какие-то «сеньоро-леди»),
И было мне не по себе
От этих светских поучений,
От этих едких пресечений -
От них я вовсе огрубел.

- Ну, хватит! - обрубил я внятно,
И, видно, стало ей понятно,
Что я послал её к чертям.
Она обиженно затихла,
Как будто дали ей поддыхло.
И враз всё встало по местам.

На сцене куцый человечек
Сутулил над роялем плечи.
Соседи прятались в себя.
Ходила музыка по залу
И что-то строго выражала,
Казалось, тоже всем грубя.

Но вдруг она как будто стихла
И всей душой - к моей приникла,
Подбодрив ласково: «Держись!»
Видать, не нравилось ей тоже,
Когда по полочкам разложить
Пытаются чужую жизнь.

И для меня понятно стало,
Что мы с тобою - два начала
(Неважно, кто - добра, кто - зла),
Что между нами шла всё время
Борьба в житейской нашей теме,
С твоим успехом, явно, шла.

Но неожиданным финалом
Токката Баха зазвучала,
Жизнь оголив при вираже.
И музыки святая сила
Срывала фальшь и приносила
Желанный катарсис* душе.
1980

___________________
* Катарсис - очищение
В зоопарке

Под солнцем предвечерним разомлев,
До судорог зевая от безделья,
Стареющий, с помятой гривой лев
Лежал в углу своей железной кельи.

Лев на царя зверей не походил.
Он смирно ждал урочный час кормленья.
И тем, кто мимо клетки проходил,
Ни страха не внушал, ни умиленья.

Лишь холодок во взгляде жил пустом.
Но вот, почуяв близкой пищи запах,
Поднялся лев, забил тугим хвостом
И когти стал острить на мощных лапах.

И первый рык возник в утробе льва
И перерос в рычанье громовое.
И, признавая львиные права,
Притихло в зоопарке всё живое.

Казалось, что и в Африке самой
Насторожённо замерла саванна.
И кто из нас, сгрудившихся толпой,
Здесь гостем не почёл себя незваным?

А лев рычал... Но почему с тоской
Мы о себе подумали привычно,
Когда он над казённою едой
Склонился, как над вольною добычей?
1982
* * *

Среди людей замёрзнуть трудно,
Когда в тебе горит огонь,
Когда ты чувствуешь подспудно,
Что души всех согреет он.

Но не садись судьбе на плечи,
Гордыней дух свой не калечь -
Ведь даже в доброй русской печи
Одно полено не разжечь.
1974

* * *

Ну что тебе про жизнь свою сказать?
Живу я уподобленный графину:
Любая б... за глотку может взять,
Любой дурак - вверх ж... опрокинуть.
1979

* * *

Я часы свои пропил,
Был со мной этот грех...
Сколько жизни загробил -
Вся душа из прорех!

А теперь вот попробуй
В свои силы поверь.
Может, час мой и пробил -
Как узнаю теперь?
1976

* * *

Был и дерзок, и смел...
Прежним стать - не сумею.
Осмотрел, что имел, -
Ничего не имею!

Только пыль под рукой,
Да зола за душою,
Да сплошной непокой
Над дорогой большою
1984

Речка Гремечка
Прекрасному певцу -
Александру Ведерникову

Мимо Мокина села
Протекает речка.
Сколько звонкого тепла
В имечке - Гремечка!

И согласна тишина
С этаким названием:
Вся озвучена она
Радужным журчанием.

Не скудеют родники
На лесистых кручах -
Так звонят в свои звонки,
Что не надо лучше!

Звоны сыплются окрест,
Тесно им средь ельников...
Говорят, из этих мест
Александр Ведерников.

Говорят, и неспроста, -
Здесь воды напейся,
И в душе годов до ста
Не замолкнет песня.
1972
* * *

На Ермаковской улице
Наташенька Ермак
Опять всю ночь сутулится
Над строчками впотьмах.

Сидит, как в оккупации,
Средь образов своих.
А за окном - акация
Ну вся, как белый стих!

Вовсю весна невестится,
И звонят женихи.
Ну как же тут засветятся
Сурьёзные стихи?

Чудачка ты, Наташенька,
Святая простота -
Лирическая пашенка
Не так уж и проста.

К чему они, о вечности
Тоскливые стихи,
Когда весна невестится
И манят женихи?

Не это ли поэзия?
Вначале разреши
Пройти себе по лезвию,
Тогда уж и пиши.

Ведь будут дни таковские -
Ни пуха, ни пера.
Лишь темы философские
Терзают ум с утра.
1987
* * *

Говорят, что у скворца
От начала до конца
Песня вовсе не своя
Про родимые края.

Будто он в чужих местах
У других у певчих птах
И коленца, и щелчки
Позаимствовал с тоски.

Ну и что же, ну и что?
Кто сказал про это, кто?
Что за выдумщик народ...
Тихо! Скворушка поёт.
1971


* * *

В Полевском, тихом граде районном,
Я других музыкантов не знал,
Кто б с такой глубиной затаённой,
Так душевно на флейте стенал.

Трепетали и плакали звуки.
Я за ними следил, не дыша.
И медовою болью душа
Исходила от флейтовой муки...

Ну зачем я увидел его
В тот ручьями просверленный вечер?
Ах, какое тогда торжество
Излучало его красноречье!

И смотрел он победно в глаза
Не ушедшей по снегу косули.
Ничего я ему не сказал -
Ведь слова, к сожаленью, не пули.

С той поры, хоть убей, не могу
Слушать флейту - душою болею!
Всё мне кажется - жалобно блеет
Та косуля на чёрном снегу.
1972

* * *

Теплынь... Зиме давно, по сути,
Пора замаливать грехи.
А у меня вторые сутки
Пурга не улеглась в стихи.

И чем помочь себе не знаю,
Хоть у ручья спроси теперь.
Но все ручьи лесные к маю
Буравят путь через апрель.

Весь край давно весной разбужен!
И как некстати мой побег
В былое... Ну кому он нужен,
Прекрасный мой вчерашний снег?
1971

Изюбр
Филиппу Сухорукову

Изюбр трубил. Изюбр изнемогал.
Он всю тайгу, наверно, обежал.
Он жизнь свою,
весь гулкий пыл в крови
Отдал бы за мгновение любви.
Отдал бы за единый смертный бой,
Чтоб умереть,
иль род продолжить свой.

Но падала на грозные рога
Безмолвием убитая тайга,
И только эхо сквозь осенний свет
Раскатисто картавило в ответ
А он трубил, он весь изнемогал,
Он всю тайгу рогами разорвал!
И вдруг услышал где-то в стороне
Такой же трубный вызов тишине...

Охотник ждал. Он терпеливо ждал.
Он трое суток зверя вызывал.
Рожок его, не чувствуя вины,
Врывался трубно в дебри тишины.
Врывался песней, песней о любви -
О самом тайном таинстве в крови...

Изюбр трубил.
Он к схватке был готов.
Струилось утро меж крутых рогов.
Но из кустов, безмолвием звеня,
Ударили навстречу два огня.
Ударили - и закачался лес.
Ударили - и белый свет исчез.
И стон предсмертный
выдохнула грудь...

Как это страшно - песней обмануть!
1972
* * *

На случай никогда не уповал,
Хоть и не всё давалось мне стараньем.
И каждое прозренье добывал
Уж коль не озареньем, то страданьем.

За каждый шаг, за каждый светлый миг
Расплачивался жизнью и любовью.
И пусть не всё, чего хотел, достиг,
Но суть постиг и памятью, и кровью.
1985

Клятва на Слове

Если я, откинув гордость,
Буду вить стихи из лести,
Встанет Слово комом в горле
И умрёт со мною вместе.

Если я своих знакомых
«Не узнаю», став известным,
В горле встанет Слово комом
И умрёт со мною вместе.

Если стих в раздорах новых
Станет лишь орудьем мести,
Комом в горле встанет Слово
И умрёт со мною вместе.

Если грозный час нагрянет,
Но забуду я о чести,
Слово комом в горле встанет
И умрёт со мною вместе.
1978

* * *

Пройду мимо тебя и восхищусь
Творением диковинным природы.
Но в грешных мыслях всё ж не заблужусь -
Куда уж нам? Промчались наши годы!

И этот день, что осенью пропах,
Уже ничем не обнадёжит душу:
Я знаю, что пригонят скоро стужу
Ветра, вспугнув моих последних птах...

А ты идёшь, и осень для тебя
Пока не носит грустного подтекста.
Знать, есть под серым небом октября
И для весеннего явленья место.

Но извини мой тихий грустный взгляд
И не ответь недоумённым взглядом.
Поверь, и я когда-то листопад
Считал обыкновенным листопадом.

И дорогую девушку свою
Я в осень заводил, как в дивный терем.
И вот сейчас, у жизни на краю,
Жалею, что и след её затерян.

Она была такою же, как ты...
Эх, проходите, девушка, скорее:
Хоть красота, я знаю, не стареет,
Да нам с годами не до красоты.
1978
* * *

Отлистала осень листья,
Сорвала последний лист,
И деревьев скорбных лица
На одно лицо слились.

И под серой глыбой неба
Захотелось мне, как встарь,
Светоносной силой снега
Снять с души уставшей хмарь.

Только юг, увы, - не север,
Снегопада здесь не жди!
И зимой тут небо сеет
Всё дожди, дожди, дожди...

Так чего ж о невозможном
Горевать и душу рвать?
Уж давно осталась в прошлом
Жизнь, где мог я снеговать.

Уж давно, как эти листья,
Дни в былое улеглись,
И любимых давних лица
Все в одно лицо слились.
1981

Ромашки

На лугу ромашки расцвели.
Столько их взбелело над зелёным,
Что от вящей щедрости земли,
Как себя не чувствовать влюблённым?

Чуть взгрустну - и снова наплывут
Те луга, не знавшие распашки,
На которых, глядя в синеву,
Были слишком добрыми ромашки.
1985

* * *

Средь полей, быльём заросших,
В днях, где был я молодым,
Ходит память-агрономша
По угодиям своим.

От её больших стараний,
Не смиряемых и сном,
Колоски воспоминаний
Наливаются зерном.

С каждым годом ей работы
Добавляет возраст мой.
И у ней - одни заботы,
Ну а льготы - ни одной.

Ходит, милая, хлопочет,
В тех деньках вздыхая вновь,
Где, как аленький цветочек,
Светит первая любовь.
1978

* * *

Приду когда-нибудь... Скажусь...
А ты меня и не припомнишь...
И темень разом день заполнит,
И я в двух фразах заблужусь.

«Ну что ж, прости», - и побреду
По тихой улочке от дома,
В котором был таким знакомым
В своём Семнадцатом году.
1972

* * *

Зачем в такую ночь густую
Ты вспоминаешься опять,
Как будто можно не впустую
Твой стук в окошко ожидать?

Зачем так слепо мы когда-то
К легенде древней отнеслись
О половинках двух разъятых,
Которым надобно сойтись?

Не знаю, с кем ты, как ты, где ты,
Но обложила мысль кругом:
А вдруг и ты не обогрета
Своим семейным очагом?

И ты души не залечила...
За что ж судьба, как двух слепцов,
Нас так безбожно разлучила,
Что не отыщешь и концов?

С тех пор - и в жизни не устроен,
И нет пристанища душе,
Хоть столько замков понастроил,
Что мало воздуха уже.
1984

* * *

Через годы, дай Бог, чтобы - ясные,
Вдруг спрошу я, прижатый к тоске:
Как живёте, Елена Прекрасная,
В коммунальном своём теремке?

Как живёте, Елена, как можете?
Всё ли так же красны простотой?
Всё ли чьи-то сердца вы тревожите
Азиатской своей красотой?

Не услышать мне слова ответного,
Только буду поверить я рад,
Что достигли вы в жизни заветного
Не ценою потерь и утрат.

Буду рад, если хоть на мгновение
Вы, припомнив о чём-то в былом,
С лёгкой грустью моё отражение
Вдруг заметите в сыне своём.
17.08.1977

* * *

Сентябрь прожгло предчувствие зимы.
И с каждым днём всё тяжелее мысли
Ещё совсем непожелтевших листьев,
Но услыхавших тихий зов земли.

Ну что ж, пора!
Я вижу не впервой
Тяжёлый сон осеннего распада.
В конце концов, и для меня когда-то
Пробьёт внезапно час последний мой.

И не страшит меня последний миг -
Ведь время
всех когда-нибудь попросит...
Но пусть моя нагрянувшая осень
По-золотому всё же прошумит!
1971

* * *

Ну сделай ты хоть раз обход души -
Моей души, смешной со стороны.
Но в ней искать порядок не спеши -
Какой теперь
найдёшь в душе порядок?!

Ты обойди страдания и сны,
Потрогай осознания вины.
Но только, попрошу я, не вставляй
Меж чувств моих
смирительных закладок.

Секретного не пробуй отыскать,
Заветного с тоской размежевать,
Додумать за меня, дорисовать...
Увиденное просто принимай -
Меня уже нельзя переиначить!

И, может, горькожданный твой приход
Какой-то смысл нежданный принесёт,
Ведь не случайно этот месяц май
Незрячего способен сделать зрячим.
1973

* * *

Гулко журушки прокричали,
Еле видимые вдали...
Никуда не уйти от печали
Неустроенной нашей земли.

А хотелось бы... Эх, и мне бы
Даль косую поднять на крыло
И в такую умчаться небыль -
Юным даже бы в ум не взбрело!..

А не лучше ли, успокоясь,
Ленью-матушкой обрасти?
Ерепенясь, в глухих запоях,
Как служанку, жену до воя
Сумасбродствами довести.

Если так, то зачем же снова
Еле видимый, звонкий клин,
Возвратиться за мной готовый:
«Улетим, - кричит, - улетим»?
1978

* * *

Старушка наша, добрая Земля,
Сегодня замерла на полукруге,
Когда по ней пошёл впервые в жизни
Мой первенец, кровинушка моя.

О, как сияло мальчика лицо!
Какое отразилось изумленье
В его глазах, ещё не отличавших
Добра от зла и от начал - концов.

Как молча волновались мы с женой,
Следя за тем, как осторожно ставит
Свои ножонки наше продолженье
И - будущность планеты всей земной!

Разноязыка радость бытия,
Но пусть сегодня празднуют все люди
Великий день - для них пошёл по жизни
Мой первенец, кровинушка моя.
1972

* * *

Вот и сказкам-чудесам
Сын не доверяет.
Вот уже к моим часам
Руку примеряет.

Вот узнал он, как читать
На часах деленья...
Видно, скоро им считать
Не мои мгновенья.
1976

* * *
Машеньке

А за окном - обвальный звездопад,
И бражный август бродит по посёлку.
И где-то соловьиха соловьят
Весенним трелям учит втихомолку.

Они споют, быть может, и для нас,
Когда весна их захлестнёт любовью.
И звёзды, что обрушились сейчас,
Над нашим вознесутся изголовьем.
1974

Отпуск на родине

Не вернуться мне больше сюда.
Видно, корни не крепкими были:
Позвала, поманила звезда,
И они свою землю забыли.

И прижился я в дальнем краю,
Там, где Дон, там, где солнышка много...
Но душа всё стоит на краю
У заросшего днями истока.

Ничего ей нельзя объяснить -
Что душе до каких-то миграций!
Ни постичь мне её, ни сломить,
Ни до тайн до её не добраться...

А сынишка смеётся во сне.
Пострелёнок! Наверно, у Дона.
Никогда не поймёт он вполне,
Почему на Дону он - не дома.

Видно, Дон для кровинки моей
Дорог так же, как мне - Полевая...
Вот и август! И стало светлей -
Полночь звёздами мир поливает.
1976

Верхне-Калинов

Как на хуторе на Верхнем на Калинове,
С тишиной полночной вечно не в ладу,
Все сверчки играют песни с переливами
У садов заавгустелых на виду.

И не спится в эти полночи Иванычу.
Тихо сходит он с высокого крыльца
И садится на скамейку, как бывалыча,
И попыхивает «Астрой» без конца.

Бьётся в душу свиристение сверчковое
Так настырно, что не грех и осерчать.
Эх, раздвинуть бы
меха сейчас клинковые
Да ударить «Рассыпухой» по сверчкам!

Но давно уже ни свадьбы, ни гуляния
Не препятствуют сверчковой зной-поре.
И корёжит пальцы боль воспоминания
О заливистой до удали игре.

Звездопад по крышам редким
бьёт без устали.
У Иваныча от звёзд темно в душе.
А ведь первым гармонистом
был на хуторе,
Да, наверное, последним стал уже...

А сверчки, вовсю стараясь, переливами
Извещают подступающую степь,
Что на хуторе на Верхнем на Калинове
С каждым годом
всё просторней свиристеть.
1981

* * *
«Экономика должна
быть экономной!»
Лозунг

Экономика, стань экономной!
Масло - масляным, мокрой - вода...
В этом мире, под крышкою звёздной,
Человека найдёшь не всегда.

Что за притча с людьми приключилась:
Все в личинах, и всяк - по себе.
Даже дружбу заводят по чину,
Даже правде ломают хребет.

Кто-то пьёт, кто-то вновь словоблудит,
Кто-то молча взирает на всё.
И Россию по прихотям буден
Непонятно куда и несёт...

Ну чего я опять раскричался?
Ведь взорвётся сосед за стеной!
Я не помню, когда с ним встречался,
Он не вспомнит о встречах со мной.

И откуда пришло к нам всё это?
Разве к этому шли мы, спеша?!
Не ответа я жду, а привета -
К человечности рвётся душа.
1982
Дворник

Я стою возле зданья райкома,
Беспартийной душой загрустив.
Ну зачем же у этого дома
Дворник так озверело радив?

Вот растёт возле окон берёзка.
Перед праздником, как ни смешно,
Побелил он сыпучей извёсткой
С тополями её заодно.

То ль заняться ему было нечем,
То ли власть захотел показать?..
Вот ведь, взял красоту искалечил,
А зачем - сам не может сказать.
1977

Предел

Ночью проснёшься, и мысли
Вновь не позволят заснуть...
Вот и года мои вышли
Прямо на финишный путь.

Сколько ещё мне осталось?
Впрочем, не всё ли равно,
Если тоска и усталость
Скомкали душу давно.

Были когда-то и силы,
И молодые слова.
В думах о новой России
Крепла моя голова...

Где же вы, крепость и смелость?
Поиски Истины - где ж?
Съела вселикая Серость
Хлеб горькожданных надежд.

Даже теперь, когда ветер
Стал и свежей, и новей,
Только забота и светит:
Как бы поднять сыновей?

Как бы понять их, строптивых,
Как не обжечь их, родных,
Горечью злых и трусливых
Поздних прозрений своих?
1987
* * *
Володе Бузнякову

...И в прибрежной траве
Растерял свою прыть ветерок,
Нынче не с кем ему
Новостями речными делиться -
Вся листва отгорела.
На взлобке степной хуторок
Машет сизым дымком
Улетающим за море птицам.

В эту пору всегда
Я тоски превозмочь не могу,
И на голой косе
Невесёлыми мыслями занят:
Будто всё, что имел,
Я оставил на том берегу,
А над будущей жизнью
Морозная кружится замять.

Но пройдёт ещё день,
И задышит свежо небосвод,
И наивный снежок
Залепечет на белом наречье.
Всю печаль занесёт,
И тогда всё, как надо, пойдёт
В перепадной моей,
В зыбкой жизни моей
Человечьей.
1973

* * *

Где мой говор - родной, изначальный,
Где слова, что пришли не случайно?
Не забыл я, как летом дождливым
Не по лужам бродил, а по лывам.

Где тот мир?
Каждый день в нём - новина!
Паука там я звал - косиножка.
А моя продувная одёжка
Называлась чудно - лопотина.

В мире прошлом и мама с косою
Не красивой была, а баскою.
И до устали, самой предельной,
Люди робить любили артельно.

Не смотрели, кто окал, кто акал -
Всем хватало тепла и веселья!
И сосед не предлог, а заделье
Находил, чтоб зайти покалякать.

В мире том даже девка-Азовка
Выходила на зов мой немедля.
А теперь и сказать-то неловко:
Не вчера это было - намедни...
1984
* * *
Д.И.Глазырину

Избились, измаялись ноги
Пока добирался домой.
В России кривые дороги,
Нигде не пройдёшь по прямой.

А помню, зарёю разбужен,
Взбегал на Большой я Угор,
Где юной душой обнаружил
Простёртый до неба простор.

Сияли лазурные дали.
И было невмочь мне, когда
За лесом, спеша, грохотали,
Взрывая покой, поезда.

Собрался. Сорвался. Уехал.
И долго катилось вослед
Лесное пугливое эхо,
С ребячьих привычное лет...

Простишь ли, родная обитель?
Пригрей хоть на первых порах.
И пахарь я был, и строитель
Да только не в отчих краях.

Мотало меня и носило...
И горько, что в лучший свой срок
Кривые дороги России
Спрямить, как ни бился, не смог.
1988
* * *
Евгении Коньковой

Снова ночь подступает с востока,
Снова звёзды прояснили высь,
И куда-то далёко-высоко
Стаи мыслей моих понеслись.

И уже никуда мне не деться
От призывчивой тихой тоски
По кострам беспечального детства,
По журчальным напевам реки...

Свет мой, родина, как ты чудесно
Пережитое можешь вернуть:
Прозвенеть колокольчиком в песне,
Огоньком невозвратным блеснуть.

И душа с облегчением дышит
Тем же воздухом вольным, когда
Был таким он, что мог я расслышать
Всё, что шепчет любая звезда!

Снова слышу я звоны и шумы,
Снова прошлым волнуется грудь...
А речонка с журчаньем угрюмым
В темноте продолжает свой путь.
9.09.1999

* * *
Виктору Клюеву

Искал я клад горы Азов*,
С надеждой шарил в щели каждой
Пока не вычитал однажды,
Что клад тот - выдумка отцов.

На свете много мудрецов,
Что рады сказку сделать былью.
Они сровнять готовы с пылью
То, что светило в тьме веков.

Как хорошо, что тихий зов
Азовки-девки мне приснился,
Что я тогда не очутился
Среди неверов-мудрецов.

Но только как же вышло так,
Что мудрецы те нынче - в силе?
А я, безденежный дурак,
Всё верю в небыли, как в были.
21.12.1997

___________________
* По преданию в горе Азов
есть пещера с сокровищами,
которые охраняет Девка-Азовка
* * *
Тольке Черноскулову

Может, где-то совсем недалёко,
Может, где-то - рукой подать,
Бродит детство моё одиноко,
Только мне его не увидать.

Вот свистит - вроде, вовсе рядом!
Вот зовёт... Может, маму зовёт?
Хорошо ему - лес её спрятал:
Покричит, посвистит - и найдёт...

Мне бы так-то сейчас аукнуть,
Мне бы так-то сейчас посвистеть,
Чтоб на маму за всю-то разлуку
Хоть разочек ещё поглядеть!

Но не станут леса полевские
Открываться моей мечте:
Тут и сосны уже другие,
Тут и ели давно не те.
14.04.1999

* * *
Людмиле Плотниковой

И доля есть, а всё ж несчастлив,
И не один, но - одинок.
И то, что нужно б рвать на части,
Храню, как жизни всей итог.

И смысл ищу, где смысла нету,
Как будто было на роду
Написано, что мне по свету
Искать не счастье, а беду.

Ведь даже в днях пресветлых мая,
Когда был юн и полон сил,
Я, сам себя не понимая,
От счастья часто уходил.

И мне казалось: слишком просто
Не может счастье приходить.
И всё искал на перекрёстках
Судьбой мне скрученную нить.

Я был и принцем, и калекой,
И падшим демоном средь скал...
И прожил вот уже полвека,
А что я ждал и что искал?
3.03.1993

Вечер
Володе Блинову

Ну вот и вновь в речонке отразился
Заката свет. И редко соловьи
Среди черёмух свищут. В небо взвился
Порозовевший голубь... Чёрт возьми,

Какая красота вокруг творится -
Не выразить ни кистью, ни пером!
Из-за реки (и где ж он мог таиться?)
Туман ползёт. Со снегом-серебром

Его уже давным-давно сравнили.
Но этот - как живой. Он бел, курчав.
И - движется! Уже заполонили
Клубы всю реку. Словно обмельчав,

Она притихла. Где-то за завесой
Ещё журчит струя, но я уже
И взгляд отвёл:
ведь там, за дальним лесом,
Вдруг поезд прокричал! И на душе

Всё стало так, как в юности бывало, -
И тихо, и щемяще, и нельзя
Вздохнуть поглубже -
сразу б всё пропало:
Видения дорог былых... Друзья...
Эх, Боже мой! Куда умчались годы?..
А поезда наплывный перестук
Давно затих. И нет уж у природы
Ни дивных таинств, ни сокрытых мук.

Отчётливо я слышу в темноте
Журчание речонки. Средь черёмух
Опять запели... Нет, уже не те
Соловушки... Да и поют - другому.
12.06.2000

* * *

Я всё откладывал на осень
Одно желанье - просто жить
В каком-нибудь селе, меж сосен,
Где можно вволю потужить

О том, что раньше было время,
Когда себе мог разрешить
Не торопить души стремленье
К счастливой доле - просто жить.
8.08.1993

* * *
Тому, с кем и я бы пошёл
не только в разведку,
но и в контрразведку, -
Эрнсту Бутину

И появилась вдруг тропа!
И вновь - надежды свет.
Хотя душа ещё слепа,
И ждать-пождать рассвет.

Но убыстряются шаги,
И всё сильней в груди
Колотит сердце, хоть ни зги
Не видно впереди.

Но коль протоптана тропа,
Она не подведёт:
Пускай вертка, пускай крута,
Но к людям - приведёт!
28.12.1994

* * *

Утром взглянул в оконце -
Светом пронизан сад.
Значит, не скоро солнце
Скатится на закат...

Только я размечтался,
Глянь, а со всех сторон
Тучами обметался
День, и ударил гром.

А, наплевать! И это -
Божия благодать,
Если мне час рассвета
Всё ж привелось увидать.

Если не отболело
Всё, чем живу, греша,
Значит, и не отпела
В мире земном душа.
9.06.1994

* * *

Что жизнь моя без горестей былого,
Без радостей тех дней, где мог любить?
Уж нынче не подумается снова,
Что нет тоски, которой не избыть.

И то, что не сумел я позабыть,
Что стало мне теперь святей святого,
Всё рвётся, рвётся выявиться в Слово,
Как будто снова хочет жить и быть.

Как будто снова в муках и надежде
Оно придёт - пускай в иной одежде! -
И миру скажет: «Место где моё?»

А не ему ль бывали так знакомы
Неписаные времени законы,
Которых не меняет бытиё?
17.03.1993

* * *

Помудреть бы хоть немного,
Нрав и пыл свой поунять,
И со светлой верой в Бога
Всё, как есть, воспринимать.

Чтоб душа, не зная боли, -
Аж парила над землёй!
Чтобы мысль о лучшей доле
Не была, как нынче, - злой.

Мир земной не переделать,
Вечно он в Добре и Зле,
Вечно жизнь в его пределах
На крови и на золе.

Вечно Каин есть и Авель,
В каждой эре - свой Христос...
Что ж ты, пращур, мне оставил
Столько грёз и столько слёз?

Сам себе я непонятен,
Сам себе порою враг,
А на ближнем столько пятен
Насчитаю - просто страх!

Но очнусь, всмотрюсь, покаюсь,
Восхищусь, забыв о зле,
И скажу, не спотыкаясь:
Жизнь прекрасна на Земле!
24.08.1993
* * *
Володе Суренкову

Я день прожил, как поле распахал.
И ничего мне больше не осталось,
Как только ублажать души усталость
И вспоминать её былой накал.

О, как она таскала среди скал
Весь день свой плуг,
Забыв про лень и старость,
Как ей аукалось, как откликалось
На поле, где я молодость искал.

Где видел я одних лишь скал оскалы,
Но, не страшась, горя во весь накал,
Душа аукала, и оживали скалы,

И превращались вновь во дни былого,
Которое пожить решило снова
На поле, где я день-деньской пахал.
10.09.1995

* * *

Душа моя, смирись, покайся
И к дням былым не прикасайся -
Они ушли! А что ушло,
Не даст ни ласку, ни тепло.

Ведь пусто там, где ты когда-то
В сиреневых огнях ночи
Искала золото заката
И к зрелости ума ключи.

Не вспоминай, не увлекайся,
Смирись, в грехах былых покайся.
Тебе давно понять пора:
Не ищут искры от костра.

Но у души иные цели,
Душа не думает о теле.
Знать, вправду смертна не она,
А то - во что заключена.

Ну что ж, не долго ей осталось
Сидеть во мне, как на цепи...
Но при душе такой и старость
Не знает, как и подступить.
4.09.1995

* * *

А как там Волковы живут?
Надеюсь, так же славно:
И хлеб жуют, и водку пьют,
И любятся исправно.

Людмила, Виктор (чёрт возьми,
Как много в этих звуках!),
Вы были добрыми людьми -
Душа тому порукой!

Мне часто помнится о том,
Как молоды мы были
И гнали жизнь свою кнутом
По всей житейской пыли!

Пускай трещат: «Застой! Застой!»
А нам жилось и пелось.
И жизнь у нас была простой:
Мы жили - как хотелось!

И хоть давила власть на нас,
И шкуру с нас сдирала,
Но каждый день и каждый час
В нас молодость играла.

И что тут много говорить:
Что было - тем и жили...
Эх, всё бы снова повторить,
Да дни те - отслужили!
10.06.2000

* * *

Я призывал и Чёрта, и Христа,
А ты не шла. А ты ушла навеки.
Бурьян покрыл все райские места,
И в ручеёчки превратились реки.

Все клики изрыдали журавли,
И с неба облаков слетают глыбы...
Как ты жила? Как ты живёшь вдали
От каждодневной от моей от дыбы?

Уже с другой звезды - с конца того,
Другая жизнь мне помощь предлагала,
А ты живёшь, не зная ничего.
И дай то Бог, чтоб никогда не знала.
20.08.1993

* * *

«Не отвечу, не привечу,
Обойду за сотню вёрст,
Даже втайне не намечу
Столь желаемую встречу -
Ни к чему нам разговор!» -

И ходил - почти что рядом!
И никак «не замечал»
Ради глупого парада,
Как мила ты,
как ты садом
Шла - аж солнца луч дрожал!

Вот и вышло: мы - чужие,
Развело нас бытиё.
А теперь, хоть обнажи я
Сердце глупое...
Пустые
Годы сделали своё!
13.01.2000

* * *
Поёшь ли? Пьёшь? Глядишь
в глаза её
Своими марсианскими глазами?
Тамара Чунина
(из письма)

Как хотел я из Ростова
Написать тебе письмо,
Но в душе застряло слово -
И страдально, и немо.

Что же я хотел поведать?
Рассказать о чём я мог?
Мол, иду всё тем же следом...
Мол, не пью - давал зарок...

Боже мой, как мог я столько,
Жизнь любя, в полсердца жить?
Из какого мог восторга
Стих восторженный сложить?

Неужель таким был скрытным
И «косил» всё под глупца,
Чтоб ни Правды и ни Кривды
Не изведать до конца?

Как играл я вдохновенно!
Как я много «накосил»,
Что теперь игры той «сено»
И собрать не хватит сил.

Да и поздно... Слишком поздно
Правду в первый ставить ряд,
Ведь на кладбище все звёзды
Одинаково горят.
11.06.2000

* * *

Там, где не было счастья в помине,
Где одна лишь надежда сквозит,
Я в созвездье соткал твоё имя -
До сих пор оно в небе звенит!

Годы шли, то в дождях, то в туманах,
Вызревая до полной тоски.
Ничего, кроме боли обмана,
Не имел я от звёздной реки.

Все надежды мои опустели,
И засохли мечты на корню.
Так за что же мне, в самом-то деле,
Благодарным быть давнему дню,

Где и счастьем не пахло в помине,
Где соткал я созвездье своё,
Чтоб всегда твоё гордое имя
Освещало моё бытиё?
1991

* * *

Никогда не увижу тебя!
А, наверное, мог бы и видеть...
Тают годы, мечты торопя,
А душа изнывает в обиде.

Шаг ли, век ли теперь уж до тех
Еле внятных томлений и вздохов?
Если б смог, позабыл бы твой смех,
Разбросал бы по свету - на всех! -
Может, боль затянулась бы мохом.

Ах, не так! Как без боли мне жить,
Как о прошлом своём не тужить?
6.01.2000

* * *

Ужель любовь была лишь током,
Была лишь выплеском тоски,
Чтоб в напряжении высоком
Рождались песни и стихи?

Ужели я до смертной боли
Ни разу и не ощутил
Всю сладость жить и быть в неволе
Каких-то высших, горних сил?

Молчу. И тут совсем не скромность
Мешает сердцу говорить -
Всю святость, всю любви огромность
Словами в жизнь не претворить.
22.01.2000
* * *

Не смотри на меня, не смотри.
Ведь не я это в свете зари
Пред тобою лежу с бородой
Поувитой тоскою седой.

Посмотри на меня, посмотри:
Вот он - я! В яром свете зари
Пред тобою лежу молодой
С золотою вовсю бородой!
9.08.1993
* * *
Т.К.

Пришла ты от знакомых поздно.
В квартире стыла тишина,
И ты пред небом, еле звёздным,
Присела тихо у окна.

О чём ты думала, порою
Вздыхая? Где же ты была?
Какому грустному настрою
Свои виденья отдала?

В квартире всё - как в чаше полной,
Живи да радуйся весь век!
Но там, за стенкой, спит спокойно
Родным не ставший человек.

Ты столько лет мирилась с этим
И даже строила мечты,
Хоть знала, знала - только дети
Спасают жизнь от пустоты.

Но дочь давно уж вышла замуж,
И сын, закончив институт,
Уйдёт, наверное. А там уж
Совсем не будет жизни тут.

И станешь думать ты всё чаще,
Что для тебя здесь места нет,
Что, видно, вовсе не для счастья
Ты рождена была на свет.

В окошке - небо в тучах вязнет,
Уже исчезла и луна.
Лишь звёздочка одна не гаснет.
Ужель угаснет и она?
17.08.1993

* * *

Но эти осень и синица,
Но эти тучи и зарница,
Но эти мысли о судьбе,

Увы, могли не повториться,
Коль не сумела б озариться
Душа святым огнём к тебе,

Моя и радость, и беда,
Моя любовь - через года!
10.08.1993

Чаепитие

Ни углей уже, ни прав у самовара -
Нынче газ да электричество в правах...
Напои меня чайком своим, Тамара,
Что заварен был
на травах-волшебствах.

Я его за молоко сочту жар-птицы -
Ведь с душою может чудо сделать он!
И пожалует, пожалуй, заграница
К вашей чести за рецептом на поклон.

У тебя с такого чая годы-беды
И царапин не оставили в душе.
Даже дочкины подружки, непоседы,
Извелись, поди, от зависти уже.

Ах, прости за неуклюжее сравненье,
Пусть не держат девы гнева на меня.
Но неужто твой румянец - не творенье
Золотого самоварного огня?

Не от чая ль ты свои забыла сроки,
Ведь отчаянней тебя - и не найдёшь!
А коль выйдешь ты, как раньше,
- руки в боки,
То задором и безногих в круг введёшь.

Позабыли мы, не водкой наши предки
Взвеселяли многодумные умы,
Не из пьянки, а из баньки,
телом крепки,
Нагишом сигали в снег посредь зимы.

Кем же стали мы?
Ведь уж мечты сличаем
С идеалами заморских торгашей.
И в грехах себя послушно обличаем
Перед теми, коих надо бы - взашей!

Но не сам ли я за импортным товаром
Столько лет гонялся, загнанно хрипя?..
Эх, подлей чайку покрепче мне, Тамара,
Чтобы русским пуще чувствовал себя.

Чтобы с чаем этим стал я вдруг отчаян
И раскрыл бы, хоть себе, характер свой.
Да и сам-то разговор тут не о чае,
Чай ведь тоже
может пахнуть трын-травой.
16.08.1993

* * *

Где-то Климушкин Валерий,
Отряхнувшись от невзгод,
Чай с малиновым вареньем
Расчудесно с кем-то пьёт.

Мне б глоток такого чуда!
Только кто его припас?
Вот и корчусь от простуды,
Может, в свой последний час.

Вот и корчусь, понимая
После зимних непогод:
Никакая тётка Рая*
Мне здоровья не вернёт.

Были оттепели, были
И надежды юных лет,
Да морозы их прибили,
Не оставив даже след.

Потому в тепле весеннем
Уж не мне гонять чаи
И малиновым вареньем
Поправлять дела свои.
1992
___________________
* Тётка Рая - героиня рассказа
В.Климушкина «Чай с малиновым
вареньем»
* * *

У поэтов так заведено:
Чтоб стихи ложились в души прямо,
Перед выступлением дано
Пять минут блеснуть саморекламой.

Но не каждый может «я» да «я»
Людям говорить в глаза открыто,
То маня их в дальние края,
То дразня побаской ядовитой.

Есть поэты бойки, есть - тихи,
Есть такие - клоуна смешнее.
Важно предварить свои стихи,
Но вложить их в души - поважнее.

И кто знает, Бог тому судья,
Что запомнить слушатель захочет:
Или звон рекламы «я» да «я»,
Или боль невыдуманных строчек.
30.08.1995


Дирижёр
Владимиру Шильдту

Он болью был большой разлуки,
Когда всевластною рукой
То вызывал, то прятал звуки
И в хохот бури, и в покой.

И ничего не оставалось,
Как только в мир взлетать за ним,
Где даже капля изливалась
Каким-то звуком штормовым.

Там всё дышало и кипело,
Там вдруг ты чувствовал себя
То ноткой тонкою запевной,
То всем хоралом бытия.

И все заботы, все печали
Слетали прахом с высоты.
И звёзды ясные встречали
Твои заветные мечты...

И вот - последнее вздыханье.
И вот финальная струна
Оборвала своё звучанье,
И наступила тишина.

И невозможно было сразу
Вернуться в мир, где всё давно
Привычно разуму и глазу,
Где дирижёр любил вино.
26.08.1995

Случайная встреча
Памяти выдающегося
художника
Рокуэлла Кента

О, добрый, старый Рокуэлл,
Ты пел, как жил, и жил, как пел.
Твои отважные холсты
Полны суровой красоты.
И на любой картине я
В палитре яркой и скупой
Найду и ярость бытия,
И самородный голос твой.
Тогда на выставке твоей*
Я задержался, и один
Ходил, да нет - взлетал! пред всей
Вселенной, рвавшейся с картин.

О, добрый, старый Рокуэлл,
Я и дохнуть тогда не смел,
Когда столкнулись мы с тобой
Перед «Аляской» голубой.
С какою мукой видел ты,
Наверное, в последний раз
Свои суровые холсты,
Написанные в звёздный час.
Молчала рядом, грусть тая,
И Сара верная твоя.
Ведь всё на выставке своей
Ты завещал стране моей.

О, добрый, старый Рокуэлл.
Не знаю я, какой удел
Постиг с тех пор твои холсты,
Но как запомнился мне ты
С улыбкой мягкою своей,
С морщинкой над раскрыльем губ.
«О’кей, - сказал я. - Гранд о’кей!
Иль как там лучше, - вери гуд!»
И ты ушёл... Но вижу я
Твои межзвёздные края.
И для меня до сей поры
Звенят, лучась, твои миры.
3.09.1995
___________________
* Выставка состоялась в Москве
в конце 60-х годов в честь 85-летия
художника
Глотатель шпаг

Как просто стать на родине святым.
Чуть порази наивные созданья
Им непонятным фокусом простым,
И ты уже предмет их обожанья...

А шпага в глотку, видят все, - идёт.
Уже не слышно ахов изумленья.
Не умер ли вокруг меня народ?
Да нет, живёт.
Лишь рот раскрыл в волненьи.

Я столько лет пытался доказать
Вот этим людям истину простую,
Что жизнь - не сон,
Что дважды два - не пять,
Но все они плевались, протестуя.

Им верить надо! Хоть во что! И вот
За две недели вымученный фокус
Их изумил, им расшеперил рот.
И где же им во мне увидеть доку?!

Я стал для них на десять дней святым,
Коль буду жить. А коль умру - навечно!
Я поразил их фокусом простым,
А как отдать им сердце человечье?
2.09.1993

* * *

Опять из вечной немоты
Явились между строк
Твоё лицо, твои черты,
Твой милый голосок.

Опять укор в твоих глазах -
За всё, что я бы смог
Сказать тебе да не сказал
Хотя бы между строк.

Налезли годы на года,
И скоро выйдет срок
Тебя оставить навсегда
В семье сироток-строк.

И ты поймёшь до горьких слёз,
Как нежно я берёг
Тебя от всех житейских гроз
За вязью грустных строк.
6.09.1995

* * *
Девкам-Азовкам*

Загрустил... А давно ли девчонки
Приходили, читали стихи.
И глаза их, и бойкие чёлки
Вызволяли меня из тоски.

И казалось: им счастья - не мерять,
И мечталось: им жить - не тужить.
И хотелось всю душу доверить,
Все вопросы-заботы решить...

Где вы, школьницы милые, где вы?
Где стихи, что прославили вас?
Кто направо ушёл, кто - налево,
Кто всю душу на кочках растряс?

Как хотелось бы чем-то помочь вам:
Остеречь, подбодрить, удержать...
Ночь грядёт! Что сулит эта ночь нам?
Но не стоит заране дрожать!
23.01.2000
___________________
* Девками-Азовками прозвали юных
полевчанок московские поэты на фестивале
«Тавдинская ветка» в 1995 году
* * *
Наташе Денисламовой

Давай-ка, милая, припомним тот денёк,
Когда впервые ты залезла на пенёк
Поэзии российской - бедной жертве
Очередной планетной круговерти.

Но тот денёк - не тот прекрасный день,
Когда в Тавде, под фестиваля звень,
Ты поднялась на сцену - кроха крохой -
И покорила всех до тихих вздохов.

Денёк тот был и весел, и бурлив -
Ведь был ваш класс упорно-шаловлив.
Но что возьмёшь
с детишек-первоклашек,
Вот с этих вот Тимуров да Наташек?

Но как спешили вы «в лесу цветок
Найти и рифмой посадить в горшок»*,
Да так, чтоб он завянуть не успел,
Да так, чтобы стихами вдруг запел!

И первой ты нашла! И это твой цветок
Так складно пересажен был в горшок.
И знаю я теперь, что будешь ты
Всю жизнь искать такие же цветы!
16.01.2000
___________________
* Задание на уроке стихосложения

* * *
Мы все глядим на этот мир
В цветные призмы.
Евгения Фарненкова

Пиши, Евгения! Спеши
Запечатлеть мгновенья жизни
Пока через цветные призмы
Ты видишь этот мир.
Пиши

И знай одно, что не всегда
Таким прекрасным он бывает:
Ведь мир от юных глаз скрывает
Свои каверны...
Но года

На место расставляют всё!
И дай то Бог, чтоб ты подольше
Не знала горестей погорше,
Чем я когда-то знал в лицо.
15.01.2000

* * *
Ане Мутовкиной

Рождаться в тайне всё должно -
И замысел, и... человечек.
Иначе в мире бы давно
И удивляться было нечем.

Ведь только таинство для нас
Святым пока что пребывает.
Так пусть же скрытным будет час,
Который тайну раскрывает!
23.01.2000
* * *
Сыну Евдокиму

Как доли без беды,
Нет воли без печали -
О том ещё следы
Отцовских лет вещали.

Так почему ты им
Не придавал значенья,
Когда мечтам своим
Искал предназначенье?

Ведь сколько у судьбы
Ни требуй лучшей доли -
Нет воли без борьбы,
Как счастья нет без воли.

И как бы ни хотел
Достичь заветной цели,
А силам есть предел
В любимом даже деле.

Гляди! Последний свет
Истачивают звёзды...
Не поздно ль вспомнить след
Отцовских бед? Не поздно?
3.04.1999

* * *
Георгию Баженову

А к вечеру даль покачнулась
От грома внезапного, и
Природа как будто очнулась
От жаркой и долгой тоски.

Забились вихрастые кроны,
Прибились к земле небеса,
И вот уж дождя перезвоны
Явили свои чудеса.

Греми погрознее, гремило!
Эй, молнии! Бейте сильней,
Чтоб душу тоска не сломила,
Чтоб жизнь трепыхалась бы в ней.

Не всё в этом мире погано,
Но всё - на века и всерьёз.
И можно до одури пьяной
Озоном дышать после гроз.
12.01.2000
* * *
Я думал, что седые, как святые,
На женщин и на девушек глядят.
Василий Фёдоров

Уймись, душа! Состарься, что ли.
Ведь это просто смертный грех -
Не чуять возраста неволи
И людям попадать на смех.

Ведь весь в морщинах, дед - и только!
Зачем же девушкам вослед
Гляжу и таю от восторга,
Как будто мне семнадцать лет?

Ведь не тупой, не извращенец...
И, чтоб закрыть раскрытый рот,
Представлю: вот идёт младенец...
Ан нет, - красавица идёт!
13.01.2000

* * *
Е.К.

А дни, увы, так быстро убывают,
Что с этим не поделать ничего.
А я опять порог твой обиваю,
Скорей всего, отсутствие его.

Нам так легко! И, видно, от того
Я в болтовне про возраст забываю.
Каким в тот миг счастливым я бываю!
Но это лишь до взгляда одного.

О, этот взгляд! Откуда ты берёшь
И холодка пронзительного нож,
И окрик глаз: нарушена граница!

Смущусь. Спущусь на должные года.
И вот уж вновь слова летят, как птицы.
Но что-то в них пропало... Навсегда?
10.09.1995

* * *

Прошептал: «Улыбнись», - улыбнулась,
Но прошла, как всегда, - стороной...
Только сердца улыбка коснулась -
Зазвенели все чувства струной!

И за ней по горячему следу
Припустил, словно конь молодой...
Не над ней одержал я победу,
Не над ней, видит Бог, - над собой.

Видно, годы души не задели,
Если чувства ещё горячи,
Если спать в одинокой постели
Надоело - хоть криком кричи!

Но о чём я мечтаю, страдая?
Ведь пора бы уже помудреть...
Эх, душа ты моя молодая,
Что ж ты телу дала постареть?!
27.02.2000

* * *

Я где-то у кромки дороги
Тихонько отстал, а тебя
Всё дальше весёлые ноги
Несли, километры дробя.

И как ни тоскливо мне стало,
Тебя осуждать я не стал
За то, что ты так не устала,
За то, что я так вот устал.

Плохой из меня был попутчик!
Зачем же ты шла, прировнясь
Ко мне, хромоножке, и прутик
Кусала, чему-то смеясь?

Зачем, обогнав, ещё долго
С тоской непонятной в глазах
Глядела назад, и заколка
Блестела в твоих волосах?

Иди, если так захотелось,
И дело, чтоб жить не тужить,
Спеши поскорее доделать,
А мне... Ну куда мне спешить?
23.01.2000

* * *

Хоть грустно мне смотреть
На облик свой реальный,
Но здесь - лишь часть меня,
А в помыслах я - в дальней
Знакомой только мне
Заветной стороне,
Где всё подчинено
Беспрекословно мне.

Вот вижу я:
Закат, опять сменив одежды,
До звона окрылил
Мои мечты-надежды,
Но сам он,
Хоть в каком ни предстаёт огне,
Со всей своей красой
Подвластен только мне.

Вот слышу я, как вдаль,
На самой грустной ноте,
Душа твоя летит
В немыслимом полёте.
Но, как ни изнывай
Твой голос в тишине,
Тебе и дела нет,
Что ты поёшь - лишь мне.

Неужто ты и тут,
Где я хозяин, вроде,
Опять вольна во всём,
Как птица на свободе?
И даже здесь, в моей,
Лишь в мысленной стране,
Ты не принадлежишь
Ни времени, ни мне?
21.01.2000

* * *

Как тихо, как радостно стало,
Что даже тревожно уже:
Как будто бы жизнь перестала
Совсем прикасаться к душе.

И только мечты-ожиданья,
И только надежд кутерьма
Ещё говорят, что сознанье
Не вовсе лишилось ума.
31.05.2000

* * *

И день прошёл, и небо стало ниже,
И мысли грустные мои
Уже прохладный ветер мнёт и лижет,
Хоть их в душе все затаи.

Уж лучше б их совсем умом-сознаньем
Не трогать, не перебирать...
Неужто старость - Бога наказанье
За всё, что мог от жизни брать?

И ничего уж больше не осталось...
Шалишь! Осталось кое-что!
Осталось то, что и придира-старость
Не отберёт уж ни за что.

Вы все со мной, души моей спасенье, -
Воспоминания мои:
Вы - и заветный ветерок весенний,
И в сером небе журавли.

Вы - чудо то, что я назвал любимой,
Вы - всё святое на душе...
Ах, почему так жизнь неутомима:
И день прошёл, и - ночь уже?..
28.08.1993
* * *
Марине

Не глаза у тебя - мирозданье!
Из глубин, из стодавних времён
Женской тайны лукавой сиянье
Чуть блеснуло, и я - покорён.

И ни возраста нет, ни печали,
Ни забот о насущном куске -
То ли скрипки в душе зазвучали,
То ль сирена исходит в тоске.

Да и мир стал совсем невесомым,
И пронзительней звёзд вспыхнул свет.
И всё тело дрожит от истомы,
От желанья того, чего нет.

Бог ты мой! И за что это счастье -
Восхищаться земной красотой
И не знать, то ли жить, то ль прощаться,
То ль умчаться в твой век золотой?

Мне б истаять под взглядом манящим,
Мне б забыть, что развязка - проста:
Всё на свете, увы, - преходяще...
Но не чары твои, Красота!
7.06.2000

* * *

Такая только ты одна на свете
И, сколько б я ни думал, ни гадал,
Мне не узнать:
тебя ли в жизни встретил,
Иль, просто, - о придуманной мечтал?

И как сейчас мне ни было бы грустно,
Смешно, наверно, в возрасте моём,
Как в микроскоп,
рассматривать те чувства,
Какие знал - и нынче, и в былом.

Смешно судить: вот эту пожалел я,
А с этой вот такое испытал,
Что не забыл и с горького похмелья,
С каким огнём играл и трепетал.

Не испытал я счастья однолюба
И не считаю это за беду,
Поскольку не шуршанье слушал юбок,
А видел в каждой женщине мечту.

И, может быть, Тебя я и не встретил,
Но буду до последних дней шептать:
Такая только ты одна на свете -
Одну лишь мог такую Бог создать!
15.02.2000

* * *
Николаю Кузину

Широко распахнут окоём,
Неспокойны и туманны дали.
Где-то там, за низеньким холмом,
Журавли надрывно прорыдали.

Подожди, помедли, не спеши,
День, хоть и помечен ты закатом, -
Может, вновь окликнут боль души
Журавли прощанием крылатым.

Может, вновь до самой глубины
Потрясут сознанье эти звуки,
Что считают с древней старины
Символом печали и разлуки.
23.01.2000

* * *

Не хватило солнца для заката,
Не хватало тучи для дождя.
И судьба притихла воровато,
Жизнь мою вкруг пальца обведя.

Всё, о чём грустилось и мечталось,
Отлетело прахом из души.
И скорей бы... Сколько там осталось
Пережить надежд пустых и лжи?
1991

* * *

Когда задохнётся
в душе моей сказка,
Когда вдруг привычною
станет мне маска,
Когда превращусь я
для друга в партнёра, -
Мне даже с собой не начать разговора

О том, что за сказкой
душа была скрыта,
О том, что под маской
- вся рожа избита,
О том, что противно
за тридцать рублей
Продать иль купить
пару верных друзей.
1992

* * *
Виктору Кузнецову

Как стало грустно! Ведь уже
И словом поделиться не с кем:
Один упрятался в душе,
Другой нахальным стал и резким.

Да что же это?.. Трудный час
Людей всегда сближал, а нынче
Как будто подменили нас,
И каждый злом каким-то взвинчен.

- Послушай, друг, я всё ж хочу
Одно понять: что с нами стало?
Но взгляд ответный и свечу
Задует! Иль - моргнёт устало.

Да что за страшное кино?!
Куда же мир души мы дели?..
А в небе облака без цели
Летят... Куда? Им всё равно.
4.04.1999

* * *
- Господин Президент,
ваше слово. Кнопка ждёт...
Юрий Иванов
«Страсти Господни»

Звенят слова с пустой основой
И дребезжат в эфирной мгле...
Чужой услышит наше Слово,
И что поймёт он о Земле?

Что он подумает о людях
По этим песням, этой лжи?
Ведь по словам тем тоже судят,
Где ни ума нет, ни души.

А ведь слова-то там, далече,
С таким трудом рождали мы,
Что, может, было нам полегче
Пробиться в космос, в царство тьмы.

И родилось-то наше Слово,
Чтоб жить помочь нам и любить...
А вдруг оно уже готово
За глупость нашу нас убить?
8.06.2000

* * *

Для идеи, как для чуда,
Нужен свой всегда Христос
И, конечно же, Иуда,
Чтобы с места стронуть воз.

Вот сейчас он поцелует
Сына Божьего, и - всё!
И закрутится, ликуя,
Новой эры колесо.
31.08.1995

* * *
Александру Чусову

И без радостей, наверно, можно жить.
Только чем тогда на свете дорожить,
Если память даже мига не оставит

Из того, что было дорого всегда,
Из того, что не посмели и года
Ни стереть,
ни горькой славою ославить?
2.01.2000

* * *
Ювеналию Глушкову

Эх ты, жизнь-жестянка, -
Дохлые дела:
Словно марсианка,
Молодость прошла.

И под вой метели,
Не сронив следа,
Быстро пролетели
Зрелости года.

А душа всё шепчет,
Всё чего-то ждёт.
Ей, конечно, легче
Видеть давний год.

Как тогда всё пело -
Лучше, чем в кино!
И душа, и тело
Были заодно...

Хватит! Посмотри-ка
В зеркало, душа:
От былого шика
Нет уж ни шиша.

Всё лицо в морщинах,
Взгляд стал - стон руин...
Спрячься, образина,
Не срами седин!
17.03.2000
* * *
«Пора, мой друг, пора...»
А.Пушкин

И зелень, и лазурь,
И ласковость июля
Для старости моей -
Не юности ли дуля?

Смотрю на этот мир,
Вздыхая, и тихонько
Корю себя порой:
«Не от меня ль здесь вонько?»

Ведь сколько ни крути,
Приспело, видно, время,
И жизнь вперёд вести
Другое вышло племя.

Смириться срок настал,
Как дух твой ни заносит...
«Пора, мой друг, пора»...
Чего же сердце просит?
30.12.1999

* * *
Юрию Казарину

Туманна ширь, туманна даль
И небо серо тоже,
Но как легко строкой печаль,
Свою печаль, стреножить.

Вот написал, и на душе
Полегче стало сразу,
Как будто тяжесть я уже
Переложил на фразу.

Вздохну довольно, присмотрюсь
К строке - как будто складно.
Передохну. И вновь вернусь
К печали безотрадной.

Она со мной, моя печаль!
И как её стреножить?..
Туманна ширь, туманна даль,
И небо тоже - то же.
14.02.2000

* * *
Наташе Юровой

Ну хватит томиться и скуку
Рассеивать в души людей:
Ещё не последнюю муку
Я вытерпел в жизни своей.

Пришла и ушла непогода.
И стоит ли, право, тужить,
Что мне в эту ночь до восхода
Пришлось свою жизнь сторожить?

Конечно, она - дорогая,
Хотя б для меня самого,
И вряд ли даётся другая -
Не знал из ДРУГОЙ никого!

Так что ж я грущу, если можно
Ещё и дышать, и хотеть
Того, без чего невозможно
И грустную песню запеть?
13.01.2000
* * *
Николаю Никонову

Меняемся... Былому изменяем...
Что ж, так оно, наверно, быть должно,
Коль в облаках - и в снах уж не витаем,
Коль помечтать - и самому смешно.

И жизнь, увы, давно уже не сказка.
И на душе такой скопился груз,
Что, кажется, её и Божья ласка
Не облегчит, земных не снимет уз.
19.01.2000

* * *

Когда от жизни настоящей
Как будто нечего и ждать,
Легко сказать: «Всё - преходяще,
Всё - суета», - легко сказать.

И всё же где-то, в самом тайном,
Укромном уголке души,
Ещё живёт - почти случайно! -
Надежда - дар последний лжи.

И этот дар - всего превыше!
Превыше и Добра, и Зла.
Ведь даже Бог о том не слышал,
Что эта ложь тебе дала.
14.01.2000

* * *
М.М.М.

И стало вдруг предельно просто
Жить преспокойно вдалеке
От всех житейских перекрёстков
В своём укромном уголке,

Где - ни друзей, страстями полных,
И ни, тем более, подруг,
Где к Истине и троп окольных
Уже не зазывает круг.

И только призраки былого,
Устав над прожитым парить,
Пытаются сказать хоть слово,
Да не дано им говорить.
7.11.1999

* * *
Евгеньке Фарненковой

Сколько радостей я в мире пережил,
Сколько грусти перемог-перетужил -
Не задумывался даже, не считал,
А теперь вот не у дел,
как будто, стал.

Из-за этого, должно, на склоне лет
Захотелось вновь их вытащить на свет.
Но, увы, они навеки приросли
К тем денькам,
что в дым рассеялись вдали.

Почему же не о радостях былых,
А о чём-то только грустном
шепчет стих,
Будто вынул он из памяти моей
Лишь невзгоды тех,
давно прошедших, дней?
12.01.2000

* * *
Михаилу Мирошниченко

Сойдёмся в памяти моей,
И всё, что было,
Мне станет ближе и родней,
Чем то, что «сплыло».

И уж ни время, ни судьба
Не будут властны
Над тем, что жизнь там не борьба,
А сон прекрасный.

Там нет ни горя, ни забот,
Ни тягот прочих.
Там и погода круглый год -
Какая хочешь!

И как ни грустно сознавать,
Что это - небыль,
Но чем-то надо доживать
Под грешным небом.
18.01.2000

* * *
Леониду Юдину

Когда смотрю на прожитое
И пережитое своё,
Мне кажется: и жить не стоит -
Так доконало бытиё!

Но, доведённый до предела,
Я всё ж в отчаянье не впал,
А всё, чем жил я, вставил в дело
И боль - Поэзией назвал.

И как ни странно, как ни грустно,
Но все слова моей тоски
Звучали с той печалью русской,
Что вековечна на Руси.

И, может, через песню только
Я сердцем понял: стоит жить!
Ведь люди вытерпели столько,
Что жизнью грех не дорожить!
9.11.1999

* * *

Утих давно шумливый вечер.
В окне красуется звезда.
А мне опять заняться нечем
И спать не спится, вот беда.

Стихи писать? О чём? О встречах?
Так ведь не стоит и труда
Писать о том, что никогда
От скуки даже не подлечит...

Эх, жизнь-стервоза! Чёрт возьми,
Как много требует возни
Душа людская - эка пава!

А вон звезда. Горит себе
И не вздыхает о судьбе.
Знать, наплевать на всё ей, право...
16.01.2000

Пятое небо
Сыну Андрею

Живу на пятом небе, а хотелось
И на седьмом пожить бы... Но, увы,
То ль дерзости не выделила смелость,
То ль не было согласия Москвы.

Ведь я и с тем, что на душе имелось,
Нацеленно не мучил головы
И пел о том, о чём легко мне пелось,
И не ходил в подпасках у молвы.

А что не снилось - то и не случилось,
Душа мечтой напрасной не лучилась:
Зачем желать того, что не иметь?

Пусть на седьмом не побывал я небе,
Я и на пятом знал и быль, и небыль.
Так стоит ли о чём-то сожалеть?
31.01.1999

* * *

Не потому, что старым стал,
А потому, что я устал
Искать тебя то в той, то в этой
По дикой прихоти поэта.
И вот узнать решил: кто ты?
Как можешь столько лет в мечты
Мои являться - ночью ль, днём -
И всё в обличии одном?

И как, скажи, теперь мне быть,
Когда меня и полюбить
Уже смешно - и той, и этой -
По жалкой прихоти поэта?
Да и зачем ты столько лет
Внушала мне, что я - поэт?
Мне убежать давно бы прочь,
Чем в ступе воду зря толочь!

Кому нужны мои стихи -
Скупые пасынки тоски?
Я с ними истины не ведал:
Той - изменял, а эту - предал.
Ну что глядишь с укором ты?!
Ведь это ты в мои мечты
Соперниц выгнать - ночью ль, днём -
Являлась в облике одном...
8.02.2000

* * *

А новый день опять начался
Не очень складно для меня.
Но он ничем не отличался
От многих дней, что видел я.

Так стоит ли кипеть в обиде?
Пусть не везло, но всё ж я рад,
Что солнышка восход увидел...
А вот увижу ли закат?
15.02.1997
* * *

О, Небо! Яви свою славу,
Приблизь хоть немного мечту,
Чтоб я - и ничтожный, и слабый -
Поверил в твою высоту.

Но звёзды косятся уныло.
Но месяц скользит стороной.
И всё в этом мире постыло,
И ты, как всегда, не со мной.
15.01.2000

* * *

Последние капли капели
Откапали в срок зоревой,
А душу всё те же метели
Терзают, хоть волком завой.

И нет ни покоя, ни цели,
Ни даже заделки простой,
Чтоб как-то сменила настрой
Душа в изнывающем теле.

А всюду - конца не видать! -
Весенней поры благодать:
И листья, и птицы, и солнце...

Да только душа у меня,
Всё той же метелью звеня,
Не хочет взглянуть и в оконце.
21.11.1999


Грустный триптих
Борису Абрамову

1.
Печальна жизнь моя, пуста -
Чем в ней бы ни был занят.
Ведь всё на свете - суета,
А время - та же замять.

Оно сровняет все следы!
Уж так ведётся в мире,
Что от росинки до звезды -
Лишь пустота в эфире.

И сколько в небо ни гляди,
Как ни считай в нём звёзды,
Не звёзды будут впереди,
А боль прозрений поздних.

2.
Ни мысли, ни чувства, ни слова -
Одной пустоты перезвон...
Вернуть бы минувшее снова,
Да жизнь, видно, вправду - лишь сон.

Проспал я её, прокемарил,
В мечтаньях пустых избродил.
И горько проснуться средь хмари
С душой без желаний и сил.

Ни друга уже, ни подруги...
Да что там ещё говорить?
Я сдох бы, наверно, от скуки,
Коль жизнь приведись повторить!

3.
Эх, пробрало - всё мне плохо!
А ведь жил и не тужил,
И порой своей эпохой
Очень даже дорожил.

Так чего ж я расстонался?
Ведь пора понять давно:
Жизнь - живут! А я болтался,
Словно в проруби цветок.
12.01.2000
* * *

Когда с открытою душой
Живёшь и ждёшь того ж ответно,
Обидно слышать за спиной:
Мол, простофиля он известный.

Обидно, если твой порыв
Совсем не так истолковали,
Но стать другим, обиду скрыв,
Сумеешь ты уже едва ли.

Ведь годы жизни прожитой
Характер твой таким слепили,
И коль он «болен» простотой,
Так майся с ним, покуда в силе.

Но если вздумаешь идти
На поводу у обстоятельств,
То стоит ли тогда трясти
«Душой открытою», приятель?
16.01.2000
* * *

За глотку счастье не берут,
Любовь насильно не приходит,
И как ни грустно, но выходит,
Что средь друзей всегда есть Брут.

И как ни думай о себе,
В каком ни мни себя значенье,
А лишь души одной свеченье
Цена любой людской судьбе.
15.01.2000


* * *

На свете много есть,
мой друг Горацио,
Что и не снилось
нашим мудрецам.
В.Шекспир

Чтобы в жизни многое понять,
Многому не надо и учиться.
Надо только сердцем принимать
То, что к сердцу в срок свой постучится.

В этой жизни столько есть всего,
Что и мудрецам иным не снилось.
Мы и смерть, должно быть, оттого
Принимаем, словно Божью милость.
2.01.2000

* * *
Прекрасному композитору
и другу -Владимиру Шильдту

Наши годы - пароходы:
Уплывают - кто куда.
И бурлит от непогоды
Жизни ярая вода.

Но один я знаю остров
Средь вскипающих морей,
Где всегда легко и просто
Вызвать тени прошлых дней.

Я про остров свой чудесный
Никому не говорил,
Только песнею безвестной
В час печальный окрылил.

И взлетает он над морем
При погоде штормовой,
Чтоб я в радости и в горе
Отыскать мог остров свой.

Там душа не носит путы,
Там и бед - вовек не ждут.
А счастливые минуты,
Те, что были, - вновь придут...

И когда мне белым светом
Не придётся дорожить,
Я на острове на этом
Долго-долго буду жить.
26.09.1995
* * *
Владимиру Ермолаеву

О, Библия! Ты - Книга среди книг!
Пускай не всё я внятно понимаю,
Но каждый день, но каждый час и миг
Я о тебе душою вспоминаю.

«Всё суета», - изрёк Экклезиаст,
И мой порыв, увы, - «томленье духа»,
Но кто из нас так точно передаст
Суть голую о радостях и муках?

И «Заповеди»... Это ль не закон
Для всех поступков наших человечьих:
Как ни был бы ты жизнью удручён,
Но Правда, что в них вложена,
- извечна!

Я прожил жизнь, и вижу, что мой путь
Прошёл сквозь время
по законам жизни.
И если смог хоть что-то почерпнуть
От Истины, то был я здесь - не лишний.
20.01.2000

* * *
Кто умножает познанья,
умножает скорбь.
Экклезиаст

Спасибо Всевышнего воле,
Что многое скрыто от нас,
И тот лишь печалями болен,
Кто знанья копил про запас.

Но как ни терзают печали
И чем ни ужаснее век,
А всё ж не под ноги, а вдали
Глядит и глядит человек.
15.01.2000

* * *
Вячеславу Могилкину

Все дороги родного края,
Все, сколь есть их (ну меньше пусть),
И без карт я отлично знаю,
Знаю, прямь-таки, наизусть.

Вот по этой мы шли к покосам,
Вот по этой - рубить дрова,
А на той вон, над тем откосом,
Я впервой срифмовал слова.

Здесь, я помню, вилась тропинка,
Только что-то подзаросла.
А ведь было - с соседской Нинкой
Нас на крыльях она несла...

Мать честная, куда ни взглянешь, -
Память сразу и зазвенит!
И взлетают деньки над днями,
Словно жаворонки, в зенит.

Колокольчики неземные,
Где теперь вы, деньки мои?
Долетают лишь позывные
С вашей райской, должно, земли.

Годы... Годы... Как жалко всё же,
Что не долго мне жить, звеня.
Но, надеюсь, мой детский Боже
В крае вечном явил меня.
9.06.2000
С Дона на Урал Анатолий уехал внезапно. Даже меня не уведомил, что отбыл насовсем, а не в очередную побывку в родные края - в гости к сестре Августе, к друзьям детства. Внешне это походило на паническое бегство. Лишь несколько лет спустя я понял, что это было вполне осознанное разумом и выношенное сердцем решение...
Наши отношения с Анатолием Азовским, завязавшиеся в 1966 году и прерванные в связи с его неожиданным отбытием в родные края, возобновились почти через десять лет. Анатолий прислал чрезвычайно тёплое письмо, вспоминал, как мы подружились в белокаменной и потом трудились вместе, помогая друг другу в творческих делах.
«Не забыл ли ты нашу первую московскую встречу в приёмной комиссии Литинститута?» - задавал он мне вопрос. Странно, однако: запомнили мы с ним, оказывается, не совсем одно и то же. Детали нашего знакомства, описанные им, не во всём совпадали с наблюдениями, оставшимися от того времени у меня. По его уверению, всё началось с того, что у нас обнаружились однотипные инициалы: у него - А.А.А., а у меня - М.М.М. В общем, один А, другой М в кубе. А в мою память запало несколько иное и со значительно большим количеством подробностей. Выходя из помещения приёмной комиссии, я машинально прихватил его чемодан.
- Прости, товарищ, но это моё движимое имущество, - сказал мне новый соабитуриент «писательского вуза в доме Герцена». - Вот здесь у меня и пометка есть чернильная: А.А.А. Так что твой чемодан, наверное, тот, другой.
Действительно, как же я обмишулился? Правда, чемоданы - «вылитые» братья-близнецы: стандартные, картонные, оба коричневые. Только мой не столь изношен, сколько Анатолиев. Видимо, чемодан Азовского, прежде чем очутиться в Москве и случайно попасть мне в руки, немало потёр свои бока о верхние полки пассажирских вагонов и о жёсткие борта попутных автомобилей.
«И верно, - спохватившись, подумал я, - это же не мой чемодан», - и отдал его владельцу, который, похоже, вечным странником был. Взяв своё «движимое имущество», я тоже показал новому знакомому чернильную метку: М.М.М. (Михаил Михайлович Мирошниченко).
Тогда-то и произошёл разговор про А и М в кубе, а не там, при регистрации и заполнении соответствующих документов в приёмной комиссии Литинститута имени М.Горького.
- Чуть не махнулись, что называется, не глядя, - весело произнёс Анатолий. -Как при братании. Значит, подружимся. Да и М.М.М. и А.А.А. - неспроста!
Мы и впрямь вскоре «закорешевали», несмотря на тогда ещё заметную разницу в возрасте (я был года на 3-4 старше) и в характерах (что выявилось в первые же дни нашего пребывания в «общаге»). Впрочем, сошлись мы, может, и не вопреки, а благодаря различиям, кто знает... Анатолия постоянно тянуло в компанию, я же предпочитал избегать подпитого многолюдья, бестолкового, как мне представлялось, гомона до глухой ночи, когда водку можно было купить лишь из-под полы сторожа ближайшего продовольственного магазина или у таксиста за двойную цену. На Анатолия моё поведение действовало двойственным образом: оно и раздражало (подумаешь, паинька выискался!), и вызывало уважение (надо же, непьющий паря - значит, надёжный!).
Все экзаменационные сессии в течение шести лет мы жили в одной комнате институтского общежития. Вместе ходили на консультации и экзамены. Ездили в Ясную Поляну на поклон праху Л.Толстого. Посещали театры «нахаляву» (по контрамаркам, которые добывал нам В.Ф.Пименов, наш добрейший ректор). А потом и работать довелось в одной газете, редактором которой был я.
Теперь, по прошествии многих лет, я, признаться, жалею, что было одно занятие, которое мы делали не вместе, - уже упоминавшиеся студенческие пирушки, устраиваемые по поводу и без оного. Тут мы были чаще всего «врозь». Во время этих вечеринок «на огонёк» к ребятам наведывались ставшие впоследствии светилами советской литературы Виктор Астафьев, Василий Белов, Виктор Коротаев и ещё многие. Душою таких компаний бывал, едва ли не ежевечерне, Николай Рубцов, в то время учившийся в Литинституте на заочном, как и мы, отделении, но курса на два старше нас (кстати, во время сессий, всегда совпадавших с нашими, он раза два живал и с нами, но потом, как-то незаметно, перекочёвывал куда-то. Чаще всего в комнату Саши Петрова, челябинского поэта). Анатолий накоротке общался с Николаем Рубцовым, звезда которого стремительно всходила на литературном небосклоне России. Рубцов с неподдельным интересом выслушивал новые стихи Азовского, бросал одобрительные и критические реплики.
Помню, Анатолий прочитал однажды стихотворение, посвящённое нашему сокурснику Энверу Жемлиханову:
Энвер, дружище, пьяница ты мой,
Татарин без татарского акцента,
Скажи-ка мне, на сколько ты процентов
Оценишь нынче татарство своё?
Вот солнце надкусило окоём.
Оно одно на целую систему,
И для него, ей Богу, не проблема
Национальный разрешить вопрос.
Ты обрусел, ты Русью весь оброс,
Как мой далёкий предок - татарвою.
И, видно, я тебя побольше стою,
Коль на родном болтаю языке.
Ты гордость не упрячешь в кулаке,
Но не читай стихи про полонянку:
Мы триста лет тянули вашу лямку,
А нашу - не шестьсот ли вы уже?..
Но почему так тошно на душе,
Как будто из седла меня ты выбил?
Кончай болтать! Давай-ка лучше выпьем
За это солнце, что горит для всех!
Когда Азовский закончил читать стихо-творение (эпиграфом которого были жемлихановские строчки: «И полонянки были сладки Для горьких прадедов моих»), все молчали. Уж очень неожиданным было стихотворение для того времени. Ни слова не говорил и Рубцов. Тогда новосибирец Александр Панченко (или Плитченко?) недовольно стал высказывать:
- Ну, знаете ли... Это шовинизм настоящий!
Рубцов изучающе взглянул на него и вдруг улыбнулся:
- Кончай болтать! Давай-ка лучше выпьем!
И уже серьёзно добавил, конечно же, имея в виду не налитые стаканы:
- Это наши кулаки...
Смутившись, Азовский благодарно поглядел на Рубцова. Между ними как бы искорка пробежала. Это были во многом родственные души - и по мировосприятию, и, в какой-то степени, по поэтическому самовыражению.
Позже, Анатолий посвятил Рубцову полюбившееся тому стихотворение «Бродит память по своим дорожкам». Он и впоследствии продолжал разговор (увы, уже «заочный») с поэтом, к тому времени ушедшим насильно из жизни, а точнее - вырванным из неё безжалостной рукой женщины, с которой Николай сожительствовал...
Плачь, моя Россия, безутешно плачь.
Не из дней ли наших - сатанинских дней! -
Первою явилась женщина-палач
Оборотнем в юбке за Душой твоей!..
- это строки из венка сонетов Азовского, посвящённого им светлой памяти Николая Рубцова. «С болью и тоской» - так назвал Анатолий венок. Вспоминая о незабываемых годах, он пишет в нём:
Там, в шестидесятых, где дружили мы,
Всё, наверно, так же: выпивки, друзья
И стихов звучанье в блёстках полутьмы...
А первая строка этой строфы - «Николай Михалыч, здравствуй! Это - я». То есть, как с живым другом здоровается и разговаривает в январе 1998 года Азовский с поэтом Николаем Рубцовым - великим печальником Руси, убитым в крещенскую ночь 1971 года.
Там, в шестидесятых,
ты мечтал, как я, -
Об иной России, только - не такой!..

Нам одно хотелось - правды без вранья!
Вот и не терпелось дать неправде бой.
Но, увы, не вышло, друг мой дорогой,
Изменить хоть что-то, рифмами звеня...
Исповедуясь в этом венке, Анатолий, конечно же, не слагает вины за всё случившееся с Родиной в 90-х годах и с себя, слишком доверчиво внимавшего речам бесчестных политиков-витий, озабоченных тем, как побольше урвать от «бесхозных» богатств страны.
Думаю, и со мной Азовский, помимо личных мотивов, переписку возобновил для того, чтобы в той или иной форме обсудить наболевшие темы российского бытия, поделиться мыслями о судьбе России, о её настоящем и будущем. Как Анатолий сам говорил, его привлекала во мне принадлежность к людям «корневым», журналистам и литераторам, вышедшим из крестьянского сословия и не порвавшим с ним связи. Себя Анатолий считал скитальцем, оторвавшимся от «почвы», но настойчиво ищущим пристанища у крепкого причала.
Я когда-нибудь всё же возьму и уеду
Навсегда из прокуренных городом дней...
................................................
Я уеду в поля, где под самою синью
Жаворонок, цепочкой рассветной звеня,
Держит в маленьком клювике песню России,
Позабытую песню далёкого дня...
Или -
И мне дана звезда скитальца,
И мне, коль буду вспоминать,
Занять придётся где-то пальцев,
Чтоб все вокзалы сосчитать...

* * *
Анатолий всегда казался мне кентавром, рыщущим по городам и весям в поисках надёжного «стойла» и успокоения мятежной натуры своей.
«Кстати, кто он по знаку Зодиака?» - задумался я. В последние годы я довольно увлечённо занимался астрологией. По внешнему виду и поведению, по отдельным поступкам и другим признакам я достаточно с большой точностью мог определить, под каким знаком Зодиака родился тот или иной человек. Анатолий - типичный Стрелец (в знаке Зодиака Стрелец изображён кентавром, стреляющим из лука). Прежде всего потому, что был он, особенно в молодости, отменным бродягой, исколесившим практически всю Россию вдоль и поперёк. Он и сам в стихах своих частенько признаёт за собой «грех» скитальчества. К перечисленным выше «фактам» можно добавить:
А когда под ударами грома
И последняя сгасла звезда,
Убежал я из отчего дома...
...А даль уже распочали
Колёса перестуками...
В краю, где держат небосвод
Леса, простёртые без края,
Мы через дебри прём вперёд,
А где «вперёд» - никто не знает...
Задохнуться б сейчас
Кутерьмою железнодорожной...
Избились, измаялись ноги,
Пока добирался домой.
В России кривые дороги,
Нигде не пройдёшь по прямой...
Кстати, о ногах. Они уязвимы как раз больше всего у Стрельца-кентавра. А Анатолий рассказывал мне, помнится, что вернулся он со службы в армии на костылях (да это и в стихах его отражено), лечился в госпитале вместе с участниками Великой Отечественной войны. Выкарабкался как-то. Преодолел немочь не столько лекарствами, сколько силой воли - воли Стрельца-ратника...
Так всё же, когда он родился? Не поленился, порылся в старых блокнотах. 6 декабря! Точно Стрелец. Угадал!
Анатолию всегда и во всём помогало одно счастливое свойство, присущее Стрельцам. У него «с младых ногтей» были великолепные способности к адаптации, и в любых малопривычных условиях не терял он надежду на лучшее. Общительный и внимательный к окружающим, Анатолий везде быстро становился своим, без особых проблем осваивался с любой средой обитания. Так, приехав в нашу станицу Багаевскую, что на Нижнем Дону, он тут же вошёл в образ бывалого казака, перезнакомился со старыми и молодыми местными жителями, подолгу слушал их рассказы про прежнее и нынешнее житьё. Он не просто вжился в образ казака, он стал фактически больше казаком, чем многие его знакомые станичники, гордо похвалявшиеся своим казачьим происхождением и с лёгким презрением называвшие приезжих «наплывом».
В ту пору Анатолий писал:
Коль пришлось мне нынче оказаться
На Дону, где в рост ветра встают,
Дай мне, век мой, наказаковаться,
Дай почуять силушку свою...
И это не было пустой декларацией.
Помню один в этом отношении случай. Собрались мы, сотрудники редакции районной газеты, на усадьбе нашего истопника - Надежды Ивановны Бражко, чтобы замесить глину с соломой и наделать саманного кирпича на строительство домика. Раздобыли где-то лошадёнку, необходимую для такой «операции», и залили глину водой. Вот тут-то и выяснилось, что вминать солому в глину, сидя верхом на лошади, из местных казачков, наших товарищей, никто не рвался. До этого фотокор Юра Паньков, ревностный хранитель баек-былей из жизни казачества, упиваясь гордостью за своих отцов-дедов, их удалью, вдохновенно рассказывал:
- Казаки, спеша на какой-нибудь праздник в задонскую станицу или к своим любушкам, переправлялись на конях через Дон стоя, умудряясь при этом даже обувь не намочить.
- А ты, Юра, умеешь на лошадях верхом ездить? - не без ехидства спрашивали мы.
- У казаков были кони, а не лошади, - парировал наш бравый фотокор, явно уклоняясь от ответа на прямой вопрос.
А в день нашей помощи Надежде Ивановне, мы предложили Панькову:
- Покажи-ка, на что ты годишься, садись на лошадь - и айда в замес.
- Казаки никогда на лошадей не садились, во-первых. Для непонятливых повторяю: они с конями дело имели. Во-вторых, саман месить - фу. На Дону из саманного кирпича дома не строили - курени деревянные, турлучные были, - и Юра демонстративно занялся чем-то другим.
Тогда на лошадь лихо, с одной попытки, вскочил «наплыв» - Анатолий Азовский. Он браво «прогарцевал» по мокрому глиняному кругу. Ну чем не кентавр, мифический человеко-конь?!
Гоняя по кругу лошадь и уминая в глину солому, Анатолий успевал балагурить:
- На Урале тоже казаки были! Ермак-то Тимофеевич, памятник которому ты, Юра, в пятку целовал, где с кучумской ордой воевал? То-то же!
Юра Паньков в тот день на обращения к нему и насмешки не отвечал. Безмолвствовал. Анатолий же, после этого случая, написал стихи:
На Дону теперь уж казаков
И с огнём средь бела дня не встретить...

* * *
Кстати, о творчестве нашего Кентавра. Азовский приехал в казачий край в марте 1971 года. В то время ростовский обком комсомола готовился провести «III фестиваль творческой молодёжи Дона», и две подборки стихов Анатолия, опубликованные в областной «молодёжке», обратили на себя внимание «высокого жюри»: автор подборок был удостоен на фестивале Диплома первой степени. Честь для новоявленного казака немалая!
Тогда же, по заказу областной молодёжной газеты «Комсомолец», я написал свою первую статью об Азовском - «В поисках слова волшебного». «Сотворял» я её в несколько «сказовом» тоне, не особенно считаясь с «официальной» мифологией уральского края: «Рассказывала в детстве мать Анатолию о том, откуда появился на Урале их, Азовских, род. Неподалёку от того места, где стоит теперь Свердловск (ныне снова - Екатеринбург), остановил свои струги на реке Чусовой казак Ермак Тимофеевич. Высокая гора привлекла внимание атамана. Поднявшись на её вершину, он увидел широкую лощину. В тот момент по зелёному долу, довольные добычей, с посвистом и хохотом возвращались из очередного набега на русские сёла батыры хана Кучума. Схватка была короткой... А впереди синела ещё одна гора, более высокая и величавая. Овладев и ею, Ермак нарёк новую твердыню Азов-горой, в честь старой русской крепости, что расположена на родине атамана - в устье славного Дона-батюшки, свет Иваныча. Люди же, поселившиеся под крылом Азов-горы, азовскими стали называться...
И пленила мальчишку мечта. Захотелось ему побывать на земле вольницы Стеньки Разина, поклониться памятнику Ермаку, сооружённому в Новочеркасске, послушать говор шолоховских героев...
Только судьба распорядилась по-своему. Прежде чем попасть на Дон, Анатолий, ещё с детства перенявший от отца плотницкие навыки, объехал Сибирь, Дальний Восток, на Чукотке побывал, участвовал в строительствах Байконура и Белоярской атомной электростанции. И, наконец-то, с изрядным запасом жизненного опыта и впечатлений, попал на Дон, на землю своей детской мечты!..
В корреспондентскую «стихию» Азовский окунулся как-то сразу. Однако к ритму, к требованиям и проблемам районной газеты, высасывающей все силы - и творческие, и, просто, физические, - приспосабливаться нелегко. Анатолию было трудно в особенности: он категорически отказывался от штампов, «облегчающих жизнь» районного журналиста. Его зарисовки, очерки, корреспонденции отличались свежестью взгляда на человеческие судьбы, сочностью языка, точностью наблюдений и оригинальностью сравнений.
Появились в «районке» и его стихи. В отделке их Азовский был особенно неутомим. Ответственный секретарь редакции Наташа Старцева не раз жаловалась своим коллегам на Анатолия: «В рукописи бесконечно правит, в оригинале - черкает, в газетной полосе - целые строфы заменяет. Сущее безобразие!»
Я сам неоднократно видел, как он «колдует» над каждым словом. Однажды, во время экзаменационной сессии в Литературном институте, нас пригласили в московский Центральный Дом литератора. Чествовали одного известного поэта. А Азовский достал из кармана несколько клочков бумаги и уж больше от них не отрывался в течение всего вечера. Он «пестовал» своего «Журавлёнка». И по дороге в общежитие Анатолий продолжал что-то бубнить себе под нос. В настоящее время мне известно более пяти вариантов этого стихо-творения.
Тоску птенца-журавушки по небу-простору, по большому полёту Анатолий испытал на себе ещё в юности. Парнишкой, «тщедушным и неловким», он тяжело заболел. Лежал на больничной койке и мечтал... Рядом с реальным, пропитанным йодом и хлоркой, возникал мир особый, возвышенно-поэтический. И недуг отступил! Физически парень выздоровел, зато заразился... стихами.
В ту пору он часто вспоминал легенду, рассказанную в детстве матерью. Начало её читателю уже знакомо - о «родословной» Азовских. Продолжение - тоже его касается, но наполнено особенным смыслом. В одном из боёв Ермак Тимофеевич освободил из кучумского плена русскую девушку. Полюбила красавица-полонянка атамана. Только не мог казак в поход её с собою взять. Оставил он её, по её же просьбе, в пещере Азов-горы. Туда и сокровища, отнятые у бояр да купцов, сложил. И закрылась пещера. Лишь волшебное слово атамана могло открыть её, да не вернулся Ермак - в Сибири погиб. А Азов-гора и по сей день хранит свою тайну. Старые люди утверждают, будто бы слышали печальный плач-зов Девки-Азовки. А как поможешь ей?
Ждут несметные богатства и юная красавица того, кто произнесёт волшебное слово, когда-то сказанное Ермаком. Оно должно быть единственным, как ключ к счастью...
Может, потому Анатолий и неугомонен в поисках точного слова для своих стихов? Может, всё ещё , как в детстве, верит, что есть оно, волшебное ключ-слово, способное чудо чудное сотворять?..»
Прочитав мою статью, напечатанную в «Комсомольце» (здесь - с довольно большими сокращениями) под красиво поданной рубрикой - «Рассказываем о дипломантах третьего фестиваля творческой молодёжи Дона» (до этого о музыканте был рассказ), Анатолий поблагодарил меня (кстати, я ему и словом не обмолвился, что заказ на статью от редакции «молодёжки» был) и как-то неловко замялся - то ли от смущения, то ли...
- Ну, говори, что тебя не устраивает? - не вытерпел я.
- Да понимаешь, слишком уж романтично ты меня преподнёс. Да и легенда-то эта...
Он опять замялся.
- Да говори ты! Что - легенда?
- И скажу! Понимаешь, Чусовая у нас, в Полевском, ещё только начало берёт.
- Ну и что?!
- А то, - решил высказать «правду-матку» Анатолий. - Ермак никогда и не бывал в наших местах, нечего ему там делать было. Зачем казакам в противоположную сторону было плыть? Сибирь-то на востоке!
- Да погоди ты. Я и сам прекрасно знаю водный путь Ермака. К тому же и карту ещё раз внимательно просмотрел, перед тем, как статью писать. Но уж больно красиво ты рассказывал. Я и подумал, что это - местная легенда. А в подобных «документах» часто желаемое за действитель...
- Это когда же я такую чушь мог тебе рассказать?! - сузил глаза Азовский.
- А в День печати. Мне и Виктору Волкову.
- А-а, - Анатолий заулыбался. - Да это я Витьку нос хотел утереть. Уж больно он со своей казачьей родословной носится. Вот я и повёл «мою родословную» чуть ли не от самого Ермака... Ну да чёрт с ней, с легендой. Всё равно уральцы «Комсомольца» не читают...
После этого разговора я ещё раз перечитал своё «творение». Действительно, может, зря я про Ермака?.. А впрочем, в Ермаке ли дело? Вместо него и Степан Разин мог быть, и Пугачёв.
Кстати, Пугачёв тоже на родине Анатолия, в Полевском, никогда не бывал. Сподвижники его туда заглядывали. А в одном из вариантов уральского фольклора о его «присутствии» там говорится. Целую гору «дедушки Слышки» Думной прозвали, на которой, якобы, Емельян Иванович сидел и думал три дня: идти на Екатеринбург или нет.
Но хватит об этом. В конце концов, неважно, кто там был - Ермак или ещё кто-то. «Волшебное слово» - вот что важно! В поисках его и с пути сбиться недолго. В литературе таких случаев - пруд пруди. Да и сам Анатолий, живя ещё в Свердловске, не раз жаловался, приезжая на сессию в Москву:
- Странное дело. Стихи, которые хвалят в Свердловске, здесь от них камня на камне не оставляют, а которые хвалят в Москве, - там мурой называют. Вот и разберись тут.
Да, трудно молодому литератору выбирать свой путь. Особенно, когда одна литературная школа хочет над другой возвыситься. Но Анатолию, в конце концов, повезло: на Дону он, как говорится, ко двору пришёлся, его стихи здесь сразу же в десятку попали.

* * *
И всё-таки, некоторая неуверенность, возможно, по инерции, всё ещё мешала поэту «почуять силушку свою» (из его стихотворения той поры). Тогда я, собрав добрую подборку из написанных на Дону стихов, отправил её, не сказав об этом Азовскому, Анатолию Вениаминовичу Калинину. Думал я тогда так: не может такой большой писатель, истинный ценитель и оберегатель русского слова, не оценить по достоинству творчества своего молодого собрата.
Каково же было изумление Азовского, когда вскоре он получил телеграмму от писателя, повестями и романами которого - «Эхо войны», «Гремите, колокола», «Возврата нет», «Цыган»... - он зачитывался, и с которым лично не был знаком. Да и телеграмма-то какая - во весь бланк! Анатолий Вениаминович высоко оценил творчество молодого тёзки. Особенно «Бабью рощу» и «Изюбра». А последняя строчка телеграммы была такой: «Жду тебя и Михаила в гости».
От станицы Багаевской до хутора Пухляковского «Ракета» вверх по Дону за двадцать минут долетает. Мне дорога эта давно была знакома. И вот, в один воскресный июльский день мы уже стучимся (вернее, звоним) в зелёную приветливую калитку.
Я не буду особо описывать эту встречу - она на отдельную тему просится, но об одном моменте всё же напишу. После того, как мы полюбовались из калининского подворья на тихий Дон, побеседовали в знаменитой калининской беседке, нас пригласили к столу. Обед был из простых казачьих блюд: борщ, картошка, рыба (конечно, донская), овощи и на десерт - фрукты и взвар (компот). После того, как ложки, вилки и бокалы перестали брякать, разговор вновь вернулся к литературе.
- Ты послушай, какие стихи парень пишет, - обратился Анатолий Вениаминович к супруге, Александре Юлиановне, и, найдя в присланной мной подборке нужное стихотворение, стал выразительно читать:
На бойне овцы по загону
Метались дикою волной.
В их ноздри жуткий, незнакомый
Впивался запах кровяной.
Метались овцы. С недоверьем
Косили белые зрачки
На дверь открытую. Но к двери
Не шли овечьи вожаки.
Они как будто понимали,
Что в цехе ожидает их,
И к задней стенке прижимали
Подруг беспомощных своих.
Но велика людская хитрость!
Из двери, страшной для овец,
Вдруг вылетел, как чёрный выстрел,
Окраски смоляной самец.
Он сделал стойку. Чёрным паром
Шерсть завивалась на боках.
Горела лента красным жаром
На гордо выгнутых рогах.
Он в стадо врезался тараном
И, обретя мгновенно власть,
К двери метнулся. За бараном
Река овечья полилась.
...Когда от ужаса предсмертного
Окостенел последний крик,
Кормил помощника усердного
С ладони ласково мясник.
Последние строчки стихотворения Анатолий Вениаминович произносил чуть ли не шёпотом и как бы задыхаясь. У меня мурашки по коже бегали, а Александра Юлиановна вдруг встала, озябно передёрнула плечами и, прошептав «Не могу...», вышла из комнаты. Калинин, взглядом проводив жену, повернулся к Азовскому, впёрся своими чёрными цыганскими глазами в глаза моего оробевшего товарища и сказал:
- Вот так писать надо - чтобы человек не выдерживал!
...Когда уходили, Анатолий, как и я когда-то при знакомстве с ним в Москве, крепко обмишулился: по ошибке обулся не в свои, а в калининские ботинки, которые хоть и были одного фасона с азовскими, но ещё почти новенькие - не чета стоптанным и пыльным собратьям.
- Нет, Анатолий, так дело не пойдёт - нельзя от своей обуви отказываться, - улыбнулся Анатолий Вениаминович. Азовский густо покраснел.
- Ну ничего, ничего, - успокоил его писатель, - одну ведь пыль-то с тобой топчем... А если хочешь - надевай.
- Ну нет. В своих-то привычнее...
После этой встречи Азовский, я знаю, стал намного увереннее в своём творчестве. С Калининым он встречался ещё не раз. Анатолий Вениаминович всегда поддерживал его, помогал словом и делом. Чтобы не быть голословным, напомню читателю, что книга Анатолия Азовского «Есть на свете речка Полевая», выпущенная московским издательством «Современник» в 1983 году, начинается с предисловия Анатолия Калинина. Знаю я и то, что Азовский, благодаря хлопотам Анатолия Вениаминовича, «чуть-чуть» не стал собкором «Советской культуры» по Северному Кавказу. Уже с редактором вопрос был решён, оставалось только официальную рекомендацию Калинину написать, но тут-то и вмешалось это «чуть-чуть»:
- Анатолий, сколько у тебя лет партийного стажа? - спросил Анатолий Вениаминович, будучи уверенным, что Азовский, в недавнем прошлом ответственный секретарь районной газеты, ставший работником областной «молодёжки», обязательно должен быть членом КПСС.
- Да я же беспартийный.
- Как?! - у Калинина и руки опустились.

* * *
Анатолий Азовский прожил на Дону около двух десятилетий. Тут, в казачьей станице, у четы Азовских, Анатолия и Марии, родились два парня: старший - Андрейка, а младший - Донька (Евдоким), названный так то ли в честь бабушки Евдокии, Анатольевой матери, то ли в связи с тем, что появился на свет меньшой на Дону («Он родился на Дону, Потому и Донька!»), а то и оба обстоятельства имели значение в выборе имени. Здесь, на Дону, у Анатолия Азовского вышло три книги стихов: две - в ростовском издательстве и одна - в московском «Современнике». Здесь...
Почему же он всё-таки уехал?.. Его «скоропалительный» отъезд с Дона на Урал можно бы, рассуждая упрощённо, истолковать тем, что
Притяжение отчего края
Посильней притяженья Земли.
Но ведь никуда не денешь и обстоятельства внешние, подтолкнувшие его на этот решительный шаг.
Обстановка в ростовской писательской организации сложилась к тому времени поистине застойная. «Братьями»-писателями всё предпринималось, чтобы в их рядах ограничить, а то и вовсе прекратить на время доступ новым членам. Осуществлялось это испытанными мерами. Тут и влияние «творческой организации» на книгоиздательскую политику под предлогом борьбы за высокое художественное качество отбираемых к печати произведений (рукопись книги Азовского «Перекаты» девять лет ждала своей «очереди»), и голосование при приёме в Союз писателей, и мало ли ещё «рогулек» можно придумать, чтобы не делиться ни с кем возможностями и благами писательской организации (печатанье книг, получение квартир и т.д.). В общем, вступить в Союз было невозможно. Анатолий решил схитрить. Одну из рекомендаций ему, конечно же, дал Анатолий Калинин, две другие - представители двух основных враждующих между собой группировок. Увы, не помогло. «Кормушка» надёжно охранялась и теми, и этими. Зачем им лишние рты?
Нравы, царившие в писательской организации, ярко, талантливо отображены Азовским в стихотворении-метафоре «Змеиные свадьбы», которое я не могу не привести здесь:
Среди скал, где малинник унять бы,
Где и воздух от страсти тугой,
Заклубили змеиные свадьбы:
Всюду змеи - не ступишь ногой!
То ль играют они, то ль грызутся -
Сам бы чёрт разобраться не смог!
То, шипя, меж камней расползутся,
То опять заплетутся в клубок.
Всё притихло вокруг и - ни звука,
Будто вот он, конец бытия!
Лишь скрипит устрашающе глухо
При сплетении тел чешуя...
Сколько с памятью я ни боролся,
Не забыл, как, зайдя за утёс,
Я на свадьбище змей напоролся,
И спасибо, что ноги унёс.
По малинникам с камня на камень
Прыгал я от змеиной игры.
Страх мальчишечье сердце арканил,
Гнал меня до макушки горы.
Только там, на вершине угрюмой,
Привалившись к замшелой скале,
Отдышался, и мрачно подумал:
«Сколько мрази живёт на земле...»
С той поры, как ни странно, о гадах
Изменились понятья мои.
Но уверен, что пользу из яда
Извлечёшь не от всякой змеи.
И какою спасаться горою,
Если вдруг средь людской толчеи
За словами я слышу порою
Тот же мерзостный скрип чешуи.
Думаю, подобные сцены вам приходилось наблюдать не только в писательских организациях. Всё общество оказалось хронически больным «змеиными страстями».
Один мой знакомый реагировал на стихотворение «Змеиные свадьбы», как и многие собратья по перу, не мудрствуя лукаво:
- Озлобился человек, личное поставил выше общественного. Да ты, Михаил, не оправдывай его. Он и на тебя - во-от такую бочку катил: мол, чёрств, только газетой и занимается, а творчество - побоку. Почитай внимательнее акростих, посвящённый тебе. В нём нет ни одного доброго слова в твой адрес, одно брюзжание: «Хочу о дружбе написать сонет, А сердце нашей дружбой не согрето».
- И правильно написал, - возразил я. - Каюсь, в суете сует был нередко по отношению к нему бездушным. Мало одной бочки, что он, по твоим словам, на нас катил. Надо было пустить тысячу бочек, чтобы грохотом совесть нашу разбудить.
Уехав с Дона, Анатолий, по-моему, обрёл душевное равновесие, почувствовал твёрдую почву под ногами. Жизнь, конечно, и на родной земле не баловала его. Более того, она его буквально преследовала несчастиями. Сын из армии пришёл инвалидом. Не выдержав такого испытания, умерла жена Машенька. Вот уже восемь лет, как семья Азовских состоит из трёх холостяков. Хоть и нелегко приходится, но живут, не унывают. Отец работает, Андрей - подрабатывает к пенсии, где может, младший, Донька - заканчивает училище культуры, сочиняет музыку на свои стихи, а иногда и на отцовские.
Я перечитываю новую книгу Азовского «Роднящая тоска». Девятую по счёту. По датировке стихов нетрудно установить, что в иные дни он писал по два-три стихотворения, а иногда и более. Значит, творит, как и раньше, «запоями». Потрясающая работоспособность и продуктивность!
А в школах Полевского Азовский продолжает эксперимент, начатый ещё на Дону, по направленному обучению. Учит детей младших классов азам стихосложения, а выявив самых способных из них, приглашает в свой «Рассвет» - детско-юношеское литобъединение, где занятия ведутся уже на более высоком уровне. Ребята обсуждают стихи друг друга, анализируют произведения классиков. Часто Анатолий Андреевич водит их на экскурсии по родным местам, рассказывает легенды и истории, происходящие на уральской земле. Под его началом ребята - и следопыты, и краеведы, и, конечно же, поэты, пишущие и публикующие стихи.
Я не буду много об этом рассказывать: уральцам больше меня, живущего на далёком от них Дону, должно быть известно об этой стороне деятельности писателя Анатолия Азовского. И всё же не могу не признаться: это грандиозно! За несколько лет издать около трёх с половиной десятков коллективных сборников и авторских книжечек с произведениями ребят. При современных условиях это непостижимо. По крайней мере, нам на Дону можно лишь по-хорошему завидовать уральским детям, опекаемым добрым магом - Анатолием Андреевичем Азовским, поэтом и педагогом.
Будь здоров, Кентавр! Творческого тебе долголетия. Спасибо за приглашение на юбилей. Приезжай и ты на Дон погостить со своими сыновьями. Они ведь тут родились и, небось, скучают по казачьим местам.

Твой Михаил,
г.Ростов-на-Дону,
28 июля 2000 г.