И вот, как только...

…И вот, как только схлынут чувства,
 и восхищение пройдёт,
 на небе тёмном, в тучах тусклых
 звезда снежинкою сверкнёт.

 И скажет коротко и веско:
 « Вы восхищались в жизни? Зря!
 Лишь в звёздноночных далях вечных
 вы сможете познать себя».

 Но человек упрямен страстью.
 И снова знак большой любви –
 звезду пленительного счастья-
 он ищет у себя в груди.

©-2002


 Отношение к цвету.

Плевать! Хоть это и опасно,
хотел на белых и иных,
оранжевых и ( как их? ) красных,
само собой – на голубых.

Плюю на форму цвета хаки
и на разлуку цвета беж,
жлоба в коричневой рубахе,
ну, не люблю их, хоть зарежь!

Не подфартило цвету, право,
им прикрывают всё и всяк:
вот жадность в золотой оправе,
вот в розовых очках дурак,

тоска в зелёные одежды
оделась, чёрт её возьми,
и серебром укрылась серость,
в лазурь – кислотные дожди.

А цвет причём? Людей словечки
про света спектр, длину волны…
А пал поэт у Чёрной речки,
и цвета в этом нет вины.

И не люблю я инфракрасный,
синюг и ультрафиолет,
и жёлтый лист, пусть и прекрасный,
он лишь моей печали цвет…

…Люблю Тебя! И в мае где-то
придёшь, и сердце мне отдашь,
и в миг из солнечного света
ты в небе радугу создашь!

©-2002-2005

 Шампанский переулок.
 ОДЕССЕ

Ай, Шампанский переулок!
Искромётен и игрист.
В темноту осенних суток
клён роняет жёлтый лист.

От чего же от такого
запьянела голова?
То ль от воздуха морского,
То ль от запаха вина,

или встречи долгожданной?
Как давно не видел я
свой Шампанский, свой желанный,
здравствуй родина моя!

Ах, Шампанский переулок,
напои меня согрей,
видишь- осень в закоулках
непростой души моей.

Глянь, вздыхаю я украдкой,
блудный сын пришёл домой.
Мой мускатный, полусладкий,
сладкий, только не сухой!

О, Шампанский, как не злиться,
без тебя тоска одна!
Мне б тобой опохмелиться,
мне б испить тебя до дна!

Точно, выпью, я же дома!
Угощаю всех. Вина!
На террасе «Метронома»
негры пляшут под «На-На».

Ох, Шампанский, пальчик дамский…
Здесь я с девочкой одной
укрывался ночью майской
виноградною лозой.

Брызги, брызги…Где ж ты юность,
где ж ты молодость моя?
Зашипев, переплеснулась
За фужерные края.

Знай, Шампанский, я с тобою!
И вдали тебя люблю.
Вновь и вновь тебя открою
и налью, и пригублю!

P.S. Шампанским переулком, словно скрепкой
 ( что б вместе быть всегда, скажу я Вам),
 бульвар Французский бережно, но крепко
 подколот к черноморским берегам.

©-2002


 Письмо.

«…Знаешь, мама, и не страшно, веришь?
Было мне идти в свой первый бой.
Правда вот сержанта из Тюмени
Сильно подорвало, но - живой!

И ещё ты знаешь, мама, пуля -
не смертельна – есть бронежилет!
Мне его дружок Иван из Тулы
подарил, а сам вот – в лазарет.

А вчера у нас тут «Стрелки» пели.
Я был на посту, да не беда.
А ещё сегодня – три недели
с того дня, как мы пришли сюда.

После допишу. У нас тревога!
Ротный вон кричит: « Живей, орлы!»
Он мужик – ничё, да больно строгий
и седой, но это – с той войны.

Плохо, что со мною нет Игната.
Помню он споткнулся на бегу…
Умирая, всё шутил: « Ребята,
даже не надейтесь, не помру!»

Только снится мне, да и ребятам
милая, родимая земля…
Мама! Мама! У меня одна ты!
Ты, конечно, береги себя!»

…Траки снег мешали с липкой жижей…
Жаль, что неизбежна судьба, но…
Ты сегодня должен, парень, выжить
и отправить матери письмо.
 
 © - 2002
 Бруклин.

Бруклин? Бруклин – это кот соседский.

Рыжий и на выдумки мастак.

Раньше его б звали по-советски
Рыжиком , но нынче всё не так.

Даже столь естественное имя
как Чубайс, не подошло ему.
«Бруклин!» - окрестила тётя Лиля,
и сама не знает почему.

Может потому, что и подружки
Бруклина : экзотиха Мадлен,
Шерри – скоттиш-фолд вислоушка
и дружок сибирский – Чемберлен,

голубая русская – Ромина,
и враги у Бруклина подстать:
злая бультерьерша Каролина,
дог Ланкастер и терьер Фальстаф.

В Бруклинском дворе – Душман,
Алиса, Бакс-гуляка, Сервер-кот-нахал,
изгнан интернетчецою Лизой,
Чтоб за провод «мышку» не кусал.

В пятой ара Бэтмен в клетке брешет,
и пиранья Киллер мясо жрёт,
в сто шестой макак Годзилла чешет
чау-чау Квентину живот…

…Бруклина с дивана словно сдуло.
Это Лиля с детками пришла.
С Элечкой и маленьким Артуром,
с ними их полружка – Алида.

Бруклину теперь поинтересней,
он и так протёр до дыр диван.
Даром не один. Напротив в кресле
спал себе с газеткой дед Иван.

А с утра ворчал, уткнувшись в ящик:
«В новых странах, Путина слова,
Лиль, мордуют русскоговорящих…
Бруклин! Гоу хоу со стола!»