Дедовщина. часть 1

А кто виноват? Кто во всем виноват, я вас спрашиваю? Ну конечно, во всем виновато было солнце. Нахальное рыжее солнце, вскарабкавшееся по безоблачному небу в самый что ни на есть зенит и принявшееся припекать что есть мочи. Кот, по привычке гревшийся на останках печной трубы (и кому какое дело до того, что печь уже года два в состоянии войны с хозяином, а потому категорически отказывается греть), не ожидал такого коварства. Серо-буро-репейного цвета и тощеватой конституции, он успешно притворялся старой брошеной шапкой, когда это рыжее подкралось. Пощекотало бочок, другой, спинку... Кот, по сути безымянный, ибо на разных стадиях алкогольного опьянения именовался хозяином по-разному, перевернулся на спинку и разомлел. Ему грезилась кошачья порнуха: соседская полосатая Муська в компании толстой Федьки со свинофермы (после первого выводка котят на ферме смекнули, что был Федот, да не тот. Так имечко у кошки и прижилось) ему уши вылизывают, а он тем временем к сиамской Стерве председателя сельсовета клинья подбивает. Мостясь на гибкой сиамской хребтине, кот выгнулся, потянулся... И ухнул в трубу. Со свистом, мявом и всеми кошачьими ругательствами, какие упомнил, покуда летел. Фома Мудищев, корпевший за замусоренным столом над рукопИсью (второй год корпит, одной бумаги с десяток рулонов извел: в целях экономии пишет на туалетной, так в перерывах надо же еще думать о вечном), вздрогнул и отправил Цезаря отдыхать. Потому что умудрился одновременно проделать чуть не полдесятка дел: сломал карандаш, вскочил, опрокинул стул, с мясом оторвал пуговицу на телаге и схватил с подоконника кадило, истово крестясь левой свободной рукой. Содеянное сопровождалось упоминанием матери, чураньем, а также возгласами «Аминь!». Кадило с полгода назад забыл у Фомы поп Пахом, изгонявший из бунтующей печи беса. В тот раз оба так уморились, изгоняя нечистого, что Фома полез купаться в полынью, а Пахом вернулся только к заутрене и без кадила. Видя хозяина, размахивающего тяжелой железякой на цепи, перемазанный в саже кот счел за лучшее ретироваться и шмыгнул в приоткрытую входную дверь. «Изыди, диавол!», - взревел Фома, роняя по дороге горшок с мумией герани и выскакивая вслед за котом на крыльцо. Солнце и тут не подвело, со всей дури ударив Фому в глаз. Ошарашенный Фома подслеповато заморгал, пытаясь вычислить, куда драпанул нечистый, и замер. После темной избы, в которой окна мылись исключительно дождем и исключительно снаружи (точнее, единственное оставшееся свободным окно – после того же изгнания все остальные пришлось забить фанерой, потому что в них отражались только перекошенные рожи Фомы и попа Пахома. Оставшееся было настолько густо затянуто паутиной, что вообще не смогло ничего отразить, так и убереглось), полдневный свет показался нестерпимым, одуряющим, и вообще здесь было тепло.
-Ептыть, лето!.. – пробормотал Фома и потянулся снять левый валенок. Валенок был действительно левым, сделанным в Китае явно из шерстного покрова полинявших китайцев, хоть зеленая когда-то, а ныне бурая от грязи вшивка и повествовала, что сей продукт «100% woood» и «Styled in Itali». Правый был пожран взбунтовавшейся печью при попытке просушки, а потому его заменяла калоша на босу ногу. Для теплоты игривым фуфиком сверху вилась портянка. За что любил своего хозяина кот, так это за то, что блохи в его дому не уживались. Стоило потереться вечером о хозяйские ноги, как настырные насекомые валом валили восвояси. Валенок сниматься не пожелал, видимо, за столько лет прирос к ноге, образовав симбиоз с шерстяным носком и большим пальцем. Кряхтя и охая, Фома дергал и тянул непокорную обувку, пока в руках не остался войлочный раструб со следами жизнедеятельности нескольких поколений моли. Подошвенная же часть продолжала торчать на ноге.