Сказание о трёх богатырях...

Где ранее половцы разные рыскали
У Дона застава была богатырская.
Служили на ней три товарища-друга
В шеломах и знатно плетёных кольчугах.
Илюху, конечно, вы знаете точно,
Его от печи отозвали досрочно,
Он молвил чего-то на давнем наречье,
Посланцев дыханием перекалечив.

Одетый в льнянину, в меха чернобурок,
Его проводил нечувствительный Муром,
Подав на прощанье медовку в бочонке,
Поскольку не гнали тогда самогонку.
Что половцу много, то русскому мало!
Илюха причмокнул, бочонка не стало.
Он прибыл на службу с приятственным духом,
Поскольку медовка не пахла сивухой.

Сейчас бы такую, да где её взять-то!
При нашей, простите, хреновой зарплате
Мы можем позволить себе бормотуху,
Да в водку последнюю денежку вбухать.
Зловредная водка хватает за глотку,
В пучину желудка скользит, как подлодка,
Летят пузыри изо рта и из носа,
Синея от смеси соплей с купоросом!

Отвлёкся я что-то от заданной темы…

Илюхе с почётом поддерживал стремя
Добрыня Никитич, он младше по званью
И нёс свою службу со всем пониманьем.
Был Муромец чином полковника вроде,
Добрыня был ротным, Попович на взводе,
Зелёный парнишка, но княжий потомок,
Уставший болтаться при маме и доме.
Уже вечереет… Сказание длится.
К Поповичу рощей крадётся вдовица,
Забывшая ласки безмужняя баба,
Светла и пушиста, как курочка Ряба.
Алёха в любви петушок деловитый,
Не Муромец он, никакого артрита!
Топтал он вдовицу упорно и ловко,
Пока не запела пичуга-зарёвка.
Пришёл на заставу, упал на полати,
Энергии много Алёха растратил
Единым дыханием без остановки,
Поскольку спокойно всё в командировке.
Добрыня не лыком пошит на отшибе --
Навис над Поповичем каменной глыбой,
Завидно Добрыне и в бабе потребность!
Махнул он рукой на степную враждебность
И вечером двинул с Поповичем вместе
Потешить себя на курином насесте.

И я бы сорвался, клянусь сторублёвкой!
Как можно, отправившись в командировку,
Семейные узы слегка не расслабить,
Губою прилипнув к отзывчивой бабе?

Когда петухи заорали надрывно,
Любовь оплатили они полугривной
И, сыто шатаясь, пошли на заставу,
Но рухнули в травы у кромки дубравы.
Илья, исполняющий роль командира,
Хребты подубасил им древком секиры,
Бросая слова в богатырские плечи
На своеобразном славянском наречье.
Напрасно ругался!.. Заныло сердечко.
Он тридцать три года валялся на печке,
Отрекшись от всяких прелюбодеяний,
А тут как водой ледяною по пьяни!
Вечерняя зорька дубраву прошила --
Бочонок подмышку, друзей на кобылу --
В деревню, где женщины кавалеристов
Встречают и провожают форсисто.

Я тоже там сбоку теснился на лавке,
Медовку из ковшика пил для затравки,
Но бабы меня обошли стороною,
Совсем не желая сцепиться с женою.
Стояла она у дверного проёма,
Высокая, статная, в медном шеломе,
Моя охранительница-амазонка,
По статусу мужняя, в жизни девчонка.

Сказанье окончено… Половцы рыскали,
Илюха с Алёхой валялись сосисками,
Добрыня нащупывал женские нежности
У древнего деда в засохшей промежности.

Домой возвратившись в пределах полпятого,
Уселся я было мораль допечатывать,
Но сбросила жёнушка в угол доспехи
И мы предались стародавней утехе…
""""""""

Баллада о любовном копье дон Кихота.

Однажды собрался в поход дон Кихотик
Не чтобы врагов истребить на корню,
А чтоб поиметь Дульсинеевский ротик
И всё остальное в прекрасном меню.
Оделся он в латы, как истый пожарник,
Багор на плечо…извините, копьё…
Второе копьё из разряда коварных
Срослось с дон Кихотом в одно бытиё.
Куда бы ни шёл он, куда бы ни ехал,
Повсюду, навечно, всегда и везде
Моталось оно в окруженье орехов,
На свет выползая по малой нужде.
А тут навалилась большая нуждища,
Хоть вой, хоть скачи в поднебесье козлом!
Копью захотелось естественной пищи,
Естественно, что не баталий со злом.

Читатель поймёт, он локатор давно
Настроил, как рамку киношник в кино,
И ждёт, что у автора скатятся с губ
Слова: Дульсинея Кихоту – отлуп!
Неправда, читатель! Всё было не так!
Сняла Дульсинея с Кихота пиджак,
Доспехи с него перед этим содрав,
И зарядила копьём свой анклав.

Тут, собственно, кончить бы можно балладу,
За этим и ехал мужик на коне –
Доставить бабёнке Тобосской усладу
И самому постонать наравне.
У автора чешутся руки желаньем
Дублёною шкурой распялить сюжет,
Но тут завопила любимая в ванне:
Придёшь ты мне спину тереть или нет?
Помчался он, уши скрутив на затылке,
Ей спину потёр и увлёкся… и сам
Предался забаве весёлой и пылкой,
И мыльная пена текла по усам.
Читатель, прости ему эти огрехи,
Ведь автор живой и заводится он,
Когда чьи-то ручки хватают со смехом
Его за свисающий книзу баллон…

Что, сказано громко? Да, это не так,
Баллон мы заменим на милый пустяк,
Но, как ни крути, он похож на копьё,
Приукрашающее бытиё!
«»»»»»»»»»»»»

Был месяц май и восковые свечи
Каштаны зажигали каждый вечер,
Вытягивая руки в полутьму,
О том не барабаня никому.

Что барабанить? Поджимает график,
Каштанам свечи, курице яйцо,
Гаишнику квитанция о штрафе
Благословляет потное лицо.

Не в яйцах суть! Яичные проблемы
Природой навсегда разрешены
От негров Нью-Йоркского Гарлема
До нашей сексуальнейшей страны.

Хотя, признаться, есть и закавыка!
Не каждому яичку суждено
Вкатиться в мир перепелиным криком
Или звенеть цыплячьею струной.

Острее, брат, острее,
Ты действуй, не мудри,
К своей галантерее
Булавки подбери!

На жертвенную плаху
Клади яйцо, не жмись,
Круши его с размаха,
Как собственную жизнь!

Был месяц май. В воде стоял осокорь
И облаков крутые купола
Заманивал в озёрную осоку,
Верша свои подспудные дела.

Нормально всё, в канве баллады дышит
Крестом болгарским вшитое яйцо,
Зеркальности озёрной не колыша
Утиным запыхавшимся птенцом.

А вот и я замурзаным грачонком
Веду любовь за тонкий поводок
И дерзко глажу левою ручонкой
Курносый оттопыренный задок.

Хлесь -- оплеуха! Мелочь, а приятно,
Не убежала львицей цирковой!
А на лице от оплеухи пятна
Всего лишь пятна, больше ничего.

Опять ты что-то крутишь!
А яйца где, халдей,
Проваренные круто
Лиричностью твоей?

Сунь руки по карманам
И дыры проверни,
Проверь, а вдруг нежданно
Скукожились они!

Был месяц май, и соловьихи глохли
От мелодичных позывов самца,
И первая скорлупка пересохла,
Освободив настырного птенца.

Девчонка шла упругой спелой вишней,
Красиво колыхался сарафан,
А я потел, как разовый горчичник,
И руки не пролазали в карман.

Я повторил попытку, но не с тыла.
Звук неудачи вздрогнул на листве.
Она меня вниманьем одарила,
Я счастлив был и пел, как соловей.

А как же эти штуки,
Которые бренчат,
Когда в карманах руки
В присутствии девчат?

Остынь, неугомонный,
И отцепись, нахал,
Я был тогда влюблённым
И всё себе прощал!

Был месяц май, и дожигали свечи
Каштаны, и крутые облака
Осокорю поглаживали плечи,
И задавал гаишник храпака…
"""""""