Growltigers Last Stand

Growltiger's Last Stand
   
   Тигриный рык был кот-налётчик, на барже он ходил,
   Он самым грубым был из тех, кто небеса коптил.
   От Гроусенда и до Оксфорда злой рок он свой несёт,
   И радуется титулу "Гроза всей Темзы" кот.
   
   Его манеру приходить не вычислишь никак.
   Его шкура была потёрта весьма, а колени - как будто в мешках.
   Одно ухо его куда-то пропало, нет нужды рассказывать, как,
   И он был очень зол на враждебный мир, в него вперив единственный глаз.
   
   Владельцы коттеджей в Рейнхарде знают о славе его,
   В Хаммерсмите и Патни люди дрожали, заслышав имя его.
   Они укрепляли курятники, запирали глупых гусей,
   Когда по округе летела молва: на свободе Тигриный Рык. РРРАААРРР!
   
   Бойся, слабая канарейка, бей крыльями в клетке своей!
   Бойся, изнеженный Пекинес, ты злишь Рыка гримасой своей!
   Бойся жестокий и ты Бандикут, что скрылся на заграничных судах,
   И горе неосторожным Котам, их Рык разобьёт пух и прах!
   
   Особо его ненавидят коты иностранных, нездешних пород,
   "Котам ненаших имён и плёмен не должно жить с нами! Вперёд!"
   Боялись его Персы-коты, а так же Сиамцы, ведь так
   К исчезновению уха его приложил свою лапу Сиам.
   
   Но стояла прелестная летняя ночь. Природа - в красе своей.
   Струился нежный лунный свет, а баржа пришла в Мосли лей.
   И вот, в сияньи луны, над водой, разнеслась баллада вокруг.
   И Тигриный Рык под нежной луной стал сентиментальным вдруг.
   
   Его старпом Грамбаскин долгенько уже пропадал,
   Возле Колоколов, что в Хемптоне он заглянул ненароком в бар.
   И боцман его, Тамблетрус, улизнул тихонечко в ночь,
   Во дворе позади Лиона теперь он добычу будет стеречь.
   
   И сидел на носу славной баржи своей Рык Тигриный один,
   Но внимание его поглощала она - эта леди. О, Гриддлбон!
   Беспутный его экипаж сладко спал в своих койках и гамаках,
   И Сиамец в этот момент подступал на сампанах и джонках, всё так.
   
   Рык Тигриный был одноух, одноглаз, это нечто, но Гриддлбон!
   Эта леди была очарована им: "Какой мужественный баритон!"
   И негой исполнены были сердца, сюрпризов не ждали они.
   Но в лунном свете сияли глаза. Голубые в чёрной ночи.
   
   Закрытые джонки кружили вокруг,
   и сампаны - они тут как тут,
   Не осталось ни одного врага,
   кто б не слыхал этих двух.
   Любовники спели последний дуэт:
   жизни их на волоске -
   Ведь серьёзно вооружились враги: зубатая вилка и нож
   Зажаты в каждой руке.
   
   Гилберт подал сигнал своей лютой орде,
   чтобы шла на абордаж,
   В оглушительных взрывах, фейерверках они
   появились, забыв про свой страх.
   Покидая сампаны и джонки свои
   на борт баржи взобрались они
   Запирая команду, что спала как один,
   и все люки забили они.
   
   Гиддлборн визжала, словно пила, но ни слова плохого про дам!
   Хоть и быстренько с баржи исчезла она, убежала по головам.
   Но я знаю, что не утонула она, Гиддлборн, рисковая дама.
   А Грозного Рыка окружила толпа, угрожая сверкающей сталью.
   
   Безжалостный враг теснил кота, смыкаясь к плечу плечом,
   Тигриный Рык оказался вмиг на доске. Немало он был удивлён.
   Он, который сотни врагов отправил вот так погулять,
   Закончил свои преступленья - плих-плюх. Он не вернётся опять.
   
   О, сколько же радости было, когда эта весть облетела весть мир.
   И в Майнденхеди и Хедли плясали толпы, придя на пирс.
   И жарили крыс целиком в Беренфорде и в Доках шумел народ
   И целый день праздника объявил военный округ Бангкок.
   
   
   
   Growltiger's Last Stand
   GROWLTIGER was a Bravo Cat, who lived upon a barge;
   In fact he was the roughest cat that ever roamed at large.
   From Gravesend up to Oxford he pursued his evil aims,
   Rejoicing in his title of "The Terror of the Thames."
   
   His manners and appearance did not calculate to please;
   His coat was torn and seedy, he was baggy at the knees;
   One ear was somewhat missing, no need to tell you why,
   And he scowled upon a hostile world from one forbidding eye.
   
   The cottagers of Rotherhithe knew something of his fame,
   At Hammersmith and Putney people shuddered at his name.
   They would fortify the hen-house, lock up the silly goose,
   When the rumour ran along the shore: GROWLTIGER'S
   ON THE LOOSE!
   
   Woe to the weak canary, that fluttered from its cage;
   Woe to the pampered Pekinese, that faced Growltiger's rage.
   Woe to the bristly Bandicoot, that lurks on foreign ships,
   And woe to any Cat with whom Growltiger came to grips!
   
   But most to Cats of foreign race his hatred had been vowed;
   To Cats of foreign name and race no quarter was allowed.
   The Persian and the Siamese regarded him with fear--
   Because it was a Siamese had mauled his missing ear.
   
   Now on a peaceful summer night, all nature seemed at play,
   The tender moon was shining bright, the barge at Molesey lay.
   All in the balmy moonlight it lay rocking on the tide--
   And Growltiger was disposed to show his sentimental side.
   
   His bucko mate, GRUMBUSKIN, long since had disappeared,
   For to the Bell at Hampton he had gone to wet his beard;
   And his bosun, TUMBLEBRUTUS, he too had stol'n away-
   In the yard behind the Lion he was prowling for his prey.
   
   In the forepeak of the vessel Growltiger sate alone,
   Concentrating his attention on the Lady
   GRIDDLEBONE.
   And his raffish crew were sleeping in their
   barrels and their bunks--
   As the Siamese came creeping in their sampans and
   their junks.
   
   Growltiger had no eye or ear for aught but
   Griddlebone,
   And the Lady seemed enraptured by his manly
   baritone,
   Disposed to relaxation, and awaiting no surprise--
   But the moonlight shone reflected from a thousand
   bright blue eyes.
   
   And closer still and closer the sampans circled round,
   And yet from all the enemy there was not heard a sound.
   The lovers sang their last duet, in danger of their lives--
   For the foe was armed with toasting forks and cruel carving knives.
   
   Then GILBERT gave the signal to his fierce Mongolian horde;
   With a frightful burst of fireworks the Chinks they swarmed aboard.
   Abandoning their sampans, and their pullaways and junks,
   They battened down the hatches on the crew within their bunks.
   
   Then Griddlebone she gave a screech, for she was badly skeered;
   I am sorry to admit it, but she quickly disappeared.
   She probably escaped with ease, I'm sure she was not drowned--
   But a serried ring of flashing steel Growltiger did surround.
   
   The ruthless foe pressed forward, in stubborn rank on rank;
   Growltiger to his vast surprise was forced to walk the plank.
   He who a hundred victims had driven to that drop,
   At the end of all his crimes was forced to go ker-flip, ker-flop.
   
   Oh there was joy in Wapping when the news flew through the land;
   At Maidenhead and Henley there was dancing on the strand.
   Rats were roasted whole at Brentford, and at Victoria Dock,
   And a day of celebration was commanded in Bangkok.