Марина

<<Глава 1>>

Покой. Свеча уж догорает
Во тьме бетонных этажей.
Скрип ручки звонко пролетает
Века назад до наших дней.
То ей мерещится лукаво
Атилла грозный, падший Рим,
То, вдруг, рука потянет вправо:
Звучит прекрасный клавесин.
Бегут столетия и годы
Под скрежет ручки по листу.
Промеж чернил сияют оды,
Перебирая седину.
Пускай тот летописец старый
Рисует древние псалмы,
А я же, запасясь гитарой,
Вас отвлеку от старины.

Россия. Полночь. Теплый ветер
Качает отблеск фонарей.
Растущий месяц в небе светел,
Ворона спит промеж ветвей.
А будний вечер окна гасит,
Уставший двор ложится спать,
Рутину дней их сон украсит,
Спустившись с неба на кровать.
Казалось, дом уснул бы тихо
Под шелест листьев на ветру.
Ан-нет! На кухне спорят лихо
Под крышей самой наверху.
Туда направимся скорее,
Чтоб ничего не упустить,
Коснемся личной эпопеи
Марины, кто любила жить.

Марина спор вела с упором,
Борясь за девичию честь.
Отец склонялся к уговорам:
Ему не льстило слово «тесть».
Марина ставила условья –
Отец кричал, грозил побить;
Бросала взгляды исподлобья –
Отец, серчая, стал курить.
Марина пробовала плакать –
Отец лишь сухо пить давал,
Но только начинала сватать,
Отец неистово вскипал.
Когда уж спор грозил раздором,
Раздался телефона звон:
«Ало - лишь звук за коридором, -
Марина!», «Да, мам», «Это он».

Неделя так прошла, вторая.
Уж третья катится к концу.
А дело, хоть и не желая,
Но все же близится к кольцу.
Отец охрип до истощенья,
Морщины врезались в лицо.
Семья в слезах, без исключенья,
А от «него» бишь письмецо.
Марина в зал заходит скромно,
В душе надежда на успех,
И, встав, на сколько можно ровно,
Его читает в раз, для всех.
Отец устал, как мул Аида:
Иным он был в шестнадцать лет.
Письмо он слушает для вида,
Чтоб снова высказаться: «Нет!»

Проходят две еще недели:
Отец состарился, ослаб,
Теперь он ходит еле-еле,
Болезни страшной верный раб.
А мать срывается на дочке:
«Смотри, к чему ты привела!» –
Марина держится той точки,
Что не она желает зла.
Семья теряла свое счастье.
Марина – взрослое дитя –
Решила съехать в одночасье:
"Хоть пропади все без меня!
Отец желает, чтоб я с ними
Жила всегда... Но так нельзя!..
Побег. Звонок. На окнах иней…
Але, Антошка? Я твоя".

И утром, солнце чуть засветит,
Семью покинут две души:
Одна к любовнику поедет,
Другая – в райские тиши.

Так началась сия картина
Под грохот капель по стеклу,
Под шепот старого камина,
Под вой гитары на луну.
Свеча потухла, наш историк,
Свои оставив письмена,
Решил развеяться от хроник,
Зажег сигару у окна.
Оттуда молвил он неспешно:
«Мой друг, ох как же вы не нов.
Такие песни пели вечно,
Серьезно, хватит глупых снов».
 


<<Глава 2>>

Девчонка яростью гонима
В метро спешила сквозь туман.
Спешила девочка Марина
По переходам на вокзал.
Спешила сесть на электричку
И отключить свой телефон,
И выйти в городе Накличку
Туда, где ждет ее Антон.
Марина знала, он приедет,
Чтоб ждать, дыханье затая.
Она с подножки вольно слезет
И скажет: «Здравствуй, жизнь моя».
Марина счет вела минутам:
«Надежда», «Старые садки»
И вот конечная: «Бермутон?!
Но как?!» – а сердце на куски.

Бермутон – русская глубинка,
Забытый богом уголок.
Вокзал, собор и площадь рынка,
Пятьсот домов, кафе «Лобок».
Марина вышла из вагона.
Водитель: «Мисс, вас подвести?
Для вас бесплатно, блеск жетона…»
Ну не могло ж так повести!
Водитель был не стар, не молод,
Не белобрыс и не брюнет.
«Куда вести? В деревню? В город?»
«В Накличку», «Гуд, вопросов нет».
Машина ехала недолго:
Два светофора, три гудка.
Затем в лесок свернула Волга.
Мотор заглушен. Два щелчка…

Сначала пробовала драться,
Затем хотела убежать.
Потом – старательно кусаться,
Царапать, биться и визжать.
Затем сломалась, сдалась вольно,
Старалась больше не дышать.
«А!!! Мама!!! Боги!!! Как же больно!»
Впервые принялась рыдать.
Вновь полночь. Летний дождик теплый
Тебя пробудет ото сна.
Дитя, пускай волшебник добрый
Отнимет память у тебя.
Пускай твои одежды снова
Сошьются из кусков тряпья,
А я же не скажу ни слова…
Увы... Но воля не моя…

Сидишь бессмысленно и мокнешь,
Гроза сгущается в ночи.
Порою напряженно вздрогнешь.
Марина, солнце, не молчи.
Поговори же ты со мною,
Вглядись в бескрайнейшую тишь.
Я здесь, буквально за спиною
Стою, а ты опять молчишь…
Твой взор прикован к полнолунью,
А мысли где-то далеко.
С дороги схожа на колдунью.
Я знаю, это не легко.
Ты встанешь и пойдешь по скату
Спокойно в полу неглиже,
Пойдешь искать любую хату
И безразлично, где, уже.

Разгар веселья, дискотека,
И стойкий запах анаши,
С собою «личная аптека»,
Меж наркоманов алкаши.
Средь всех бермутовских кофешек
Всех популярнее «Лобок»:
Любые формы жестких кэшек –
Открой лишь только кошелек.
Вдруг распахнулись ветром двери,
Во тьме пустынной – силуэт.
Гроза лицо подсветит еле,
Гром вторит музыке в дует.
Тот дух прошелся мимо пьяных,
Прошел и мимо трезвых лиц.
Из пальцев наркомана вялых
Изъял тихонько старый шприц.

Историк сумрачно серьезный,
Глазами блещет из угла.
Сигары огонечек грозный
Погас как будто бы века.
Он слушал песню, не мешая,
Порой казалось, что он спит.
Потом, поняв, что разрешаю,
Со вздохом горьким говорит:
«Мой друг, не будь же ты так мрачен.
В твои года таким же был:
Итог ужель не предназначен?
Вот-вот... Смири свой бойкий пыл.
Останови полет фантазий,
Прерви эпитетов ряды.
Довольно всяческих оказий,
И так в душе скребут коты».


 
<<Глава 3>>

Пустынный зал, и воют щели
Осенней тяжкою порой.
И листьев желтые метели
Прогнали пыльный летний зной.
Свежо. Поскрипывает люстра,
Тоскуя ночи на пролет,
О лемме жизни Заратустра:
«Что бы то ни было умрет».
Обнажены и мерзнут стены;
Газеты, псина, старый хлам.
Когда-то здесь кололи вены,
Усопших прятали в подвал.
Прошли те дни. Сквозняк – хозяин
Под крышей ходит, не спеша.
И с шумных городских окраин
Здесь не бывает ни душа.

Звериный визг прорезал полдень
И замер в блеске ноября.
Свалилась, стукнувшись о пол, тень,
Обноски старого тряпья.
Тупая боль пробила икры.
В живот и в руки – сотни шпаг:
То черт с тобой играет в игры:
От жизни к смерти легкий шаг.
Глаза ослепли, уши глухи,
Все тело провалилось в боль.
В душе плодятся слепни, мухи:
Жрут изнутри, как шубу моль.
Забвенье – счастье дорогое:
Минуты три и снова жить,
И бога, заливаясь воем,
«Спаси и сохрани» молить.

Стояли двое, оба в сером.
Беседа длилась как река:
«Приветствую тебя Ерёмон»;
«Ну, здравствуй, здравствуй, Айренка»;
«Как жизнь-то, тёмный? Все на службе?»;
«Как видишь. Ща на Базе Душ.
Скажу тебе по старой дружбе,
Курьер я по упавшим, уж…
А ты-то где? Тебя не видно…»
«Я бросил «чёрные дела»…
Порою, знаешь, так обидно,
Но сделать ничего нельзя.
Служу я местным прокурором.
Бермутон – вот моя окресть,
Ну, ладно... Та – жилец, Ерёмон.
А в след, не наше дело есть».

Ушли, растаяли, исчезли,
А ты осталась на полу.
Лишь слёзы на щеках замерзли,
Надежда сожжена в золу.
На третий день устали боли
И отступили от тебя.
Теперь ты спишь, твои тревоги
Пока я спрячу у себя:
Я спрячу память о минувшем,
Ты улыбнешься мне в ответ,
Я украду сны о грядущем.
Ненужных мыслей больше нет.
Но утром, только ты проснёшься,
Ты вновь отыщешь тяжкий груз.
Найдёшь печали, обернешься
Хозяйкой разоренных муз…

Глаза открыла утром рано,
Когда Бермутон еще спал,
Когда мороз, как покрывало,
Безмолвно на реку вставал.
Жить не хотелось, гибнуть тоже;
Но вьюга свищет по углам.
Укрывшись старою рогожей,
Решила думать в такт дверям.
Марина в детстве рисовала
Картины кистью на холсте,
Прекрасно пела, танцевала,
Стихи писала в темноте.
Решила вновь поймать удачу:
Средь мусора нашла картон,
На нем должна возникнуть дача.
Карандаша привычный звон.

И слёзы падали на иней,
Маринин взгляд уперся в лист,
Где вместо строго ровных линий
Свивался в кольца серый глист.


 
<<Глава 4>>

Марина жить начать с начала
Хотела, выйдя из «Лобка».
Она прекрасно понимала,
Задача вовсе не легка.
Она, вдыхая свежесть снега,
Босая, с пледом на плечах,
Спокойно, будто бы Онега,
Идет в Бермутон на свой страх.
Бермутон жил своей судьбою:
Свои понятья, свой закон.
И был доволен той игрою,
Подсвеченную из окон.
И град любезно улыбался
Марине холодом аллей,
Желая, чтобы зверь попался
Под пули сотен егерей:

Менты рядами, словно тёлки,
В засаде лохов мирно ждут;
Тела свои попрятав в ёлки,
Близ трассы бутерброды жрут.
Вот Афродита в подворотне,
Её не сложно полюбить:
Всего-то за четыре сотни –
Но можно ящур подхватить.
Весь город делится на штаты,
Где каждый бьется против всех,
У каждого свои солдаты,
Продувший создан для потех.
Лишь городничему до фени,
Что хаос в вотчине царит:
С того имеет свои пени,
А  думать крыша не велит.

В итоге просто оказалось,
Работать негде, смысла нет:
Работа денег не касалась,
Тем более в шестнадцать лет.
Марина мёрзла в зимней стуже
Пять дней с протянутой рукой,
Старалась есть как можно хуже,
Чтоб накопить на путь домой.
Ей было плохо – всё терпела:
Болезнь и голод, ветер злой –
Убить лишь совесть не сумела,
Что сердце жгла святой водой.
Марина мучалась, мечтая,
Как в дом войдёт, страх затая,
Обнимет мать, отца, рыдая,
И вспомнит: «Вот моя семья!»

Очнулась! Видит! «Неужели?!
Я снова встретила тебя!
Мой милый, дни уж пролетели.
Посмотрим, вспомнишь ли меня?»...
Марина – нищая принцесса –
К мужчине скромно подошла.
«Начнём, - подумала, - Вот пьеса.
Судьба играть с ней начала».
«Милейший, - молвила Марина, -
Вы не могли бы мне помочь?»
«Отстань, бездомная скотина!»
«Прошу вас, просто скоро ночь…
Мне нужно к батюшке в деревню,
Я денег дам вам все, что есть,
А мама вынесет варенью,
Позвольте лишь в машину сесть».

Марина села за шофёром
И любовалась блеском глаз:
В них похоть зажжена стартёром,
Нога маньяка жмет на газ.
Марина ожидала мига,
Лишь только Волга съедет в лес.
Не слышно будет там ни крика,
Когда придет за духом бес.
Марина тянет из кроссовок
Шнурки, болтаясь в тесноте.
И узелок красив и ловок.
Петлю расправишь в темноте.
Пора! Машина с горки едет,
И мрачен тьмы пейзаж ночной.
Ручник… Петля на горло лезет –
Раздавишь жизнь одной рукой.

Был суд, но не судили строго.
Был суд, сидела ты мрачна.
Был суд, хоть он не занял много.
Фемида все ж таки слепа.


 
<<Глава 5>>

«Что изменилось? В чем различье?
Свобода, воля ли, тюрьма –
Одно всё: бес в ином обличье,
Всё та же жизни кутерьма.
Здесь даже проще: тут хоть кормят,
Хлеб да вода три раза в день,
И гадостью какой-то поят,
Что мысли превращает в тень.
А так, все то же. Неизменно:
Зелёных будней грязный лик.
Былое вспомнишь непременно,
Как старый глупый боевик.
Мелькают тени возле койки,
Болтают, воздух теребя,
А запах будто бы с помойки,
Хоть всё же лучше ноября.

Лежать бы вечно неподвижно,
Укрывшись старой простынёй.
Цепочка мыслей нерушимо
Совьется сказочной игрой;
И жить спокойно, пусть, в забвеньи,
В мечтах и памяти узлах,
Пускай и в ложном грёз теченьи,
Пускай в надёжных закромах.
Но жить прекрасно, без печали,
Со счастьем наблюдать рассвет
В том доме, где закат встречали,
Где места для унынья нет.
Покой – вот высшее блаженство.
Его оставила тогда,
Искала, дура, совершенства,
Нашла не то, но без труда…

Я дура!!! Чтоб мне провалиться!..
Оставить дом, уйти… одна:
Нашла, скотина, чем гордиться!
Шестнадцать лет. И что, вольна?!
Меня повесить, дуру, мало,
Урод, безмозглое дитя.
Однажды встала слишком рано,
Сказала гордо слово «Я»…
И что теперь?! Что будет завтра?!
О чем я думала тогда? –
Панель, позор, слуга азарта,
И пьяных сельских рож орда.
Уж лучше здесь уснуть покорно
И ждать, что придадут земле,
Пройти по аду круг повторно
И душу выкупать в золе.

О, нет! Ты не дождёшься смерти!
Подохнуть просто – сложно жить!
Увы, но в столь чудном концерте,
Мне больше некого винить.
Что дура – да, не отпираюсь;
Что жертва – это все равно;
За беды все я честно каюсь,
За них наказана давно.
Хочу проснуться я весною,
Пройти по тишине огней,
Хочу я снова стать собою
И быть наивнее детей.
Хочу забыть, хочу вернуться,
Хочу свой опыт смыть с лица
И в жизнь ребёнка окунуться,
Обнять любимого отца.

Вновь слёзы… я привыкла плакать.
Лишь в них я нахожу себя.
А те привыкли глухо капать
На пол, звук эха бередя.
«Как жизнь?» - спрошу себя я тихо.
«Нормально все», - отвечу я.
«В тебе, - скажу, - Все меньше психов».
Ответ: «Стараюсь для тебя».
И так недели час за часом.
Хочу на волю и домой!!!
А мне на это скажет разум:
«Ты это сделала с собой».
Остался месяц до момента,
Когда я выползу из тьмы.
И не найдётся аргумента,
Чтоб не покинуть стен тюрьмы.

Осталось ждать, осталось верить
И снова ждать за мигом миг.
Страданье, горечь не измерить,
Уж чересчур размер велик…
 


<<Глава 6>>

Опять весна и птичье пенье;
Электровоз, перрон, вокзал
Вдыхают дивное цветенье.
Март долго жить нам приказал.
Апрель омыл прохладным душем
Рябое солнце в облаках,
Чтоб с каждым днём сияло пуще,
Оставив зимний снег в веках.
Марина выйдет на платформу,
С потоком спустится в метро,
А там, приняв сиденья форму,
Упрется взглядом во стекло.
Пять остановок, пересадка,
А в сердце страх стальной иглой,
Боль эта радостна и гадка.
Ты дьяволица и герой.

Историк вздрогнул: спал тревожно,
Три жизни прожил он за век:
Ребёнком был, отцом, возможно,
Теперь же – вдовый человек.
Я унесу его с окошка,
Пускай в кровати он лежит,
Пусть рядом примостится кошка,
Его печали утолит.
Он бредит. Я – за полотенцем,
Холодною смочу водой –
Он обзовёт меня корейцем
И вызовет на смертный бой.
Он успокоится – я сяду,
Зажгу свечу, пускай горит,
И прикорну часа три к ряду,
Пока старик безмолвно спит.

Раздался звон, как молний грохот,
Вонзающихся в твердь Земли,
Как дикий и ехидный хохот.
Прервались, сгинув, сны мои.
Я встал, но снова звон раздался
Еще настойчивей, грубей.
Старик спросонья отозвался:
«Чего стоишь?! Открой скорей!»
Марина, стоя возле двери,
Боялась только одного:
Холодной ледяной метели
Меж ней, семьёю, как в кино.
Дрожит и ждёт, когда откроют,
В душе надежды и мечты.
В ночи лишь щели в окнах воют.
Щелчок: «Антошка?.. Это ты?..»

Стояли, молча, в коридоре,
Она не смела глаз поднять.
Я ждал, ведь в этом разговоре
Не я обязан начинать.
Ждал слов, её глаза метались,
И слёз дорожки на лице
Через мгновенье показались.
Вопрос о маме, об отце.
Старик к нам вышел, смерил взглядом
Свою единственную дочь
И встал со мною грозный рядом,
Он не стремился ей помочь…
В квартире глухо. Все терпели,
Но поздно: бурь не отвести…
Марина пала на колени,
Шептала долгое «ПРОСТИ»………