Время любовников

     Я прекрасно помню все часики, которые у меня были: старенькие механические, отданные в качестве подарка скупой и фальшивой теткой, кругленькие, электронные, купленные для вступительных экзаменов в университет и соскользнувшие на ступеньки новенького метро… Позолоченные – подарок свекрови. Электронные мужнины – юной учительнице было так удобно иметь часы с двумя будильниками.  Купленные во время одного из романов… Отцовские – те, в которых он утонул и которые я носила, когда все остальные вдруг стали бешено спешить – как оказалось, предвещая скорую смерть мужа. Часы – бесстрастные  свидетели наших взлетов и падений. Проживание отрезка времени, смена дня и ночи, вступление в любовь (примета любого романа – часики, утратившие тепло руки,  на ночном столике). Помните, герой «9 с половиной недель» подарил героине часы с условием смотреть на них и думать о нем! Магическое путешествие стрелок по циферблату – измерение жизни…
Время «ноль» – к счастью, пробуждение моей женскости для моих скромных и тихих родителей прошло абсолютно незамеченным. Мне лет пять. Меня изводит фонтанная рвота (это когда даже стакан кипяченой воды через несколько минут вылетает наружу гейзером).  Меня везут куда-то на край света к дежурному врачу. На кушетке в кабинете лежит какой-то сверток (оказывается, младенец). Врач поворачивается ко мне – высокий, молодой, улыбчивый. Я сразу же понимаю, если бы я была взрослая, я непременно вышла бы за него замуж.
Время «час» – попробуйте разбудить человека в это время… С одной стороны, в голове  романтика несбыточных грез, с другой –туманные контуры реальности. Не смейтесь, он тоже врач, поэтому весь кредит доверия, назапашенный встречами со спасителями в белых халатах, достается ему разом с моей жертвенностью декабристки: он перенес онкологическую операцию и не намерен связывать себя узами брака. А я готова броситься, если предложит вместе, с крыши девятиэтажки, на предпоследнем этаже которой мы исступленно и бесплодно целуемся.
К слову, у многих городских девчонок замирает душа в подъезде, отдающем кошками и мусоропроводом, когда лифт несется вверх. Поэтому я стараюсь жить в домах без лифта…
Время «два» и «три» – до третьих петухов, как справедливо отметил Василий Макарович Шукшин: разгул всякой нечисти, сбивающей с пути истинного (когда наивно полагаешь, что можно вопреки своему самобытному «я» жить как все. Естественно, ничего не выходит, мерзко, тошно и противно). Тем более, что маятник шалит: один–два, два – один, один – три…
Четыре – опять же, как все, делаешь попытку семейной жизни. Но в неурочный час опять частит маятник: четыре – один, четыре – один. В итоге сжигаешь мосты за три дня до регистрации. Бывает… И тут же, как по мановению волшебной палочки, маятник  останавливается! Ау, проснись, час еще когда миновал!
Неужели вы никогда не встречали рассвет?! Пять – умираю от благородства не задающего никаких вопросов мальчика, белое платье, марш Мендельсона, ликование младенца, когда утром склоняешься над коляской  – все покоряющий рассвет любви…
Маятник пять–один качается так редко – отзвуками телефонных разговоров (поздравлений с праздниками и, по мере накопления предательств, исповедями).
Время «шесть» – попытка начать жизнь с понедельника: бег по утрам, зарядка, обливание холодной водой. Тщетная попытка вернуть потерянного в 13 лет отца – его верность и покровительство.
«Семь», утро – ежедневное усилие все-таки вломиться в проклятый автобус, чтобы поспеть вовремя на работу. Меня предают, даже не удосуживаясь изобрести благовидный предлог, – и я пытаюсь заглушить эту  боль. Но замена неравноценна, не утоляет боли и не дает счастья – как не дает счастья успешный штурм жестянки на колесах…
Восемь… Песочные часы заканчивающейся семейной жизни, которые пора прекратить  переворачивать – это уже потеряло смысл. Нужно что-то сделать, разрушающее оцепенение: заорать, разбить чашку,  влететь в очередной роман (как утопающий – за соломинку), чтоб всем тошно стало – ведь нет сил молча и стоически созерцать, как проигрывает пресловутая карта, на которую было все поставлено. И очнуться за полшага до полета с балкона или до прикосновения холодного бритвенного лезвия в ванной… Рассыпать по полу черно-белую монаду «любовь (смерть) – жизнь».
Девять – рабочее утро делового улья. Одних нанимают, других увольняют. Никто не интересуется наличием у тебя крыльев и не собирается заносить в Красную книгу. Все буднично, обыденно, серо и, на удивление, исчезает почти без отметин.
Десять – там, где у костра звучит гитара и кажется, что это и есть земля обетованная: и слова прекрасны, и помыслы благородны. Но «что поделать, и боги спускались на землю»…
Одиннадцать… Через час – Новый год, волшебнее праздника я не знаю. Вся жизнь – итог многомесячной подготовки, ваш стол – вершина кулинарного искусства, ваше платье покорилось взмаху феиной палочки. В общем, вы Золушка на балу, которая знает, чем за это плачено, но согласна, согласна, согласна еще раз на все предшествовашие муки адовы, лишь бы оказаться танцующей с прекрасным принцем. И сердце, оказывается, такое открытое чуду: оно надеется, что бал будет длиннее жизни…
Двенадцать. А кто сказал, что бывают бочки меда без ложки дегтя? Пора очнуться под неумолимый бой курантов – по щиколотку, да нет, по шею в дерьме с моментально вылетевшим из головы хмелем. Прочь отсюда, Золушка, да благодари Бога, что в кармашке драного фартука уцелела хрупкая бальная туфелька – твоя душа!
* * *
Время любовников… круг на циферблате. Вы, конечно же, спросите – а что дальше? Что бывает,  когда поистерлась позолота на корпусе и поднадоел дизайн личного счетчика жизни? В один прекрасный день, утро, а может, вечер люди покупают новые часы – или обходятся без оных. Только и всего.