Мой плюшевый мишка плакал...

Мой плюшевый мишка плакал. Его плюшевые слёзы падали то на простыню, то на мои волосы, распластанные по подушке. Было не то чтобы грустно, не то чтобы больно, просто как-то очень странно. С детства я думала, что для того, чтобы плакать, нужно быть живым и иметь душу. И довольно быстро я поняла, что игрушки – это игрушки, что они не живые.
Но мой мишка плакал. А ещё смотрел на меня своими пуговицами как-то очень глубоко.

Непостижимо глубоко. Две чёрных пуговицы из-под синтетических ресниц смотрели на меня. В них было что-то сверх человеческое. И впервые мне в голову пришла мысль, что, может быть,  этот плюшевый мишка, который плакал у моей подушки, может быть, он гораздо более глубокий, чем любой человек, с гораздо более широкой душой, непонятной и непостижимой для человека. Странная мысль.

Наверное, не все игрушки такие. А только те, которым отдаёшь всю боль своих переживаний и всю радость любви и счастья. Те, которые приняли на себя слёзы нескольких поколений. Вот люди не верят, а всё-таки у таких игрушек точно есть душа! Ведь мой мишка плачет. Плачет, может быть, потому, что грустно мне. А, может быть, он уже слишком много слёз принял на себя. Мы не знаем и не понимаем их, но старым игрушкам тоже бывает плохо. Они умеют думать какие-то свои мысли и чувствовать свои неповторимые чувства. Я верю в это.

Мой плюшевый мишка плакал. Так, как никогда в жизни никто больше не плакал и не заплачет. Плюшевые слёзы залили подушку. Было не сыро, но как-то “слёзно”. Я чувствовала это не кожей, но всем своим существом, всем своим духом. И мне не было это удивительно и непонятно. Из-за сумерек, опустившихся на город, в комнате стало темнее и чёрные пуговицы из просто чёрных превратились в чёрные-чёрные, жгуче-чёрные. И я знала, что когда опустится ночь, пуговицы станут сверх чёрными, такими чёрными, какими никогда и ничто не было и не будет. Я это знала. Потому что была уверена, что больше нигде нет такого плюшевого мишки, созданного руками пра-пра (бесконечное количество пра-) человеком. В какой-то сверх далёкой и неизвестной нам пра-жизни. Мой плюшевый мишка – не творение машины. Поэтому выражение его плюшевой морды менялось в течение дня, а глаза могли быть неподражаемо чёрными.
Из этих сверх глаз (пуговиц) сверх чёрного цвета лились сверх слёзы. Сверх слёзы столетий и поколений. Сверх слёзы сверх чувств. Многовековая боль и радость. Может, в этом плюшевом мишке соединились несколько кусочков разных душ. И оттого боль внутри него была такая “сверх”.


Мой плюшевый мишка плакал. Он плакал, а я смотрела в окно. На небо. На это сверх небо. Но из моих серых глаз лились совершенно обыкновенные человеческие слёзы…