Маскарад трех повешенных

Луна задернута черной шалью облаков, до дыр изъеденной молью. Свет пробивается сквозь прорехи, кидая длинные тени ветвей в мое окно и на мой ковер. Кажется, что тени что-то потеряли и ищут в пышном ворсе, копошась, перебирая длинными пальцами. Пылает и потрескивает камин, тихо плюясь теплом и искрами, делая мрак сумраком. Огонь обливает меня, сидящего на диване, курящего трубку и пьющего абсент перед столиком, на котором лежит лист бумаги, воронье перо и две книги – Льюис Кэрролл “Алиса в стране чудес” и Шарль Бодлер “Цветы зла”. Там же стоит и играет граммофон мелодию, в которой сплелись виолончель с женским голосом. Музыка льется из единственного уха рупора, игла царапает пластинку, воплощая трещины в звук. Огонь плетет блеском призм застывших слез люстры узоры на потолке, переливающиеся, меняющиеся временем. На стенах стынут картины с прекрасными нагими девушками, женственными, спелыми как треснувшие арбузы и перезрелые, мягкие абрикосы. Они выжимают виноградный сок из гроздей друг на друга, облизывают сок с животов, целуются, влюбляются. Моя кошка лежит на кушетке, искрится лоском шерсти, прикрыв глаза в непредсказуемой ухмылке, готовящая какую-то хитрость. Отворяется дверь шкафа, из которого лавиной вываливаются отрубленные головы роз, рассыпаются по полу и начинают таять, расплываясь кровью по паркету, что течет к моим ногам, огибая ножки кушетки и стула, сливаясь в лужу снова. Дым опиума вонзает свои когти в мою грудь изнутри. Трубка курит меня, превращает в прах, абсент заставляет меня таять, а потом из горлышка пьет меня. На стене висит картина трех повешенных фигур, с мешками на головах, скрывающих искаженные личиной страха лики. Снизу на рамке написано название картины – “На Голгофе”.