Первая Дуинская Элегия

Первая Дуинская Элегия



Кто, когда кричал я, меня бы услыхал из ангельских
рядов? и, подтверждая это, прижал меня,
внезапно, к сердцу: я исчезать бы стал пред его
превосходящим Существом. Так Красота, ни что иное есть,
как Безобразности начало, что мы едва выносим,
и этим восхищаемся, лишь потому, что та, с небрежностью легко,
способна нас разрушить. Любой из ангелов ужасен.
И с этим я внимаю, приманку зова поглощая,
рыданий тёмных. Ах, в состоянии ли мы
хоть в ком-нибудь нуждаться? Не Ангелы, не люди, -
но находчивые животные уже заметили,
что нам не так уж и надёжно в доме нашем стало,
в столь объяснимом мире. Останется нам,  вероятно,
лишь какое-нибудь дерево на склоне, чтоб мы его встречали
повседневно; останется нам улица из прошлого
и перекошенная верность одной привычки,
которой понравилось у нас, и вот она осталась, не ушла.
О да, и Ночь, Ночь, когда  ветер, полный Вселенной,
нам лица истощит -, кому она не доставалась, долгожданная,
разочарованно-мягчайшая, что перед сердцем каждого
так тяжко предстоит?... Легка ль она влюблённым?
Ах, они накрывают себя, друг перед другом, её жребием.
Ты ль этого не знал ещё? Бросай тогда из рук всю пустоту
в пространства эти, которыми мы дышим; тогда быть-может
птицы вдруг ощутят, в полёте тесном, что воздух шире стал.

Да, вёсны, пожалуй, нуждаются в тебе. Ведь требовали
некоторые звёзды от тебя, что б ты их чувствовал.
И поднималась волна тогда в прошедшее, как будто
проходил ты близ открытых окон,
где жертвовала собою скрипка. Все это было поручением.
Однако, тебе ль по силам это? Не ты ли был всегда
ещё самим предчувствием рассеян, как если бы
всю себя предлагала тебе любимая твоя? (Где хочешь сохранить её? -
когда только чужие мысли в тебе не кончаются, и,
редко уходя, так часто остаются на ночь.)
Но если ты тоскуешь, то пой влюблённым; не так
ещё достаточно бессмертно известное всем чувство.
Ему, которому почти завидуешь, покинутому, которое ты
чаще находил любящим, чем умиротворённым. Всегда,
начало чего-то нового, своего Вознаграждения не достигнет;
учти: герой - спасётся, ведь гибель была ему только лишь
предлогом для жизни, а бытие: это его последнее рождение.
Но влюблённых вернёт усталая природа,
в себя назад, словно не имея сил повторно
их сотворить. И о Гаспаре Стампа
достаточно ль ты вспоминал, - о некой девушке,
покинутой любимым, о преувеличенном примере
чувств этих влюблённых: и мне быть таким, как она?
Должны же, наконец, нам эти старые боли, всё же
плодотворнее стать? Но не время сейчас, нам, самих себя любя,
от любимых освободиться, и, содрогаясь, вынести это:
как стрела, которую держит тетива, собрав к полёту,
нечто больше, чем она сама. И нет ни в чём остановления.

Голоса, голоса. Слушай, мое сердце, как только лишь
Святые слышали: когда великий тот призыв
их поднял от земли; они же колено преклоняли,
Невероятные, и далее, не зная: что этим и были услышаны.
И не в том дело, что Божий глас ты не вынес,
 - здесь нечто большее. Ведь ты же слышал навевания беспрерывных
посланий, растущих из глубин тишины.
Теперь они шелестят к тебе, - голоса юных мертвецов.
И куда бы ты не входил, не говорила ли с тобой в церквях
и Рима, и Неаполя, спокойно так, их судьба?
Как надпись на доске, в Santa Maria Formosa, что
возвышенным посланием обратилась к тебе недавно.
Что нужно им от меня? я тихо должен, несправедливость
видя, отмахнуться от этого, хотя их приведеньям, зачастую,
малейшее движение моё, уже является помехой.

Конечно, было бы странно, не населять впредь землю,
и больше не учить, едва усвоенных Законов,
Розам, и другим, так много обещающим человеческому
будущему вещам, - не предавать больше какого-либо значенья;
и то, что было в  бесконечно боязливых руках,
тому - не быть, и даже имена свои
отбросить, как разбитые игрушки.
Странно это, не иметь больше желаний. Странно,
всё, что имел, в пустом пространстве
колышущимся увидеть. И мёртвым трудно быть,
при постоянном навёрстывании чего либо, где изредка только,
удастся почуять Вечность. - Но все живые делают
одну и ту же ошибку, - ищут во всём различие.
Ангелы (так говорят) часто не знают: среди
живущих ходят ли они, иль среди мертвых. Вечное течение
рвет на две стороны все возрасты, унося их за собой,
всегда заглушая.

В сущности, они больше не нуждаются в нас, - рано-отверженные,
ведь легко отвыкнуть от всего земного, точно так же,
как с взрослением, надобность в материнской груди пропадает.
Но мы, зависим от Тайн великих, из скорби коих, так часто
подъём души берет начало: - смогли ль мы быть без них?
Ужель ли бесполезна притча одна, что жалобой о Лино,
настойчивой первой музыкой, в сухое оцепенение проникла?;
где Пустота вдруг вся затрепетала, в испуганном пространстве,
в которое, внезапно, почти уже божественный юнец навсегда вошёл,
и теперь она увлекает нас, всегда  утешит и поможет.