три стишка о детях

***
Шаром, белым пушистым шаром
снился ребёнок,
слабым шествием тополиным,
утром просторным, длинным.

Он не мог шевелиться, не мог посмотреть на ручки,
не спал, не плакал.
ветер нёс его по оврагам.

будем как дети, оденемся в пух и слёзки,
всё слезится, глаза гноятся, ногти в зелёнке,
вот тогда и станем остатком,
свернёмся белым последним
шаром в каждом ребёнке,
он не руки - рука исчезнет,
он не ноги - не смогут бегать,
он не горлышко не спина,
он не звать, он не кем-то стать,
он не вырасти, не сказать, не смотреть.
Топливо перестанет гореть,
истина забудет играть, перестанет греть,
зерно перестанет зреть,
птица выдохнет и умрёт,
шарик выпорхнет, ускользнёт,
но он из последних, и потому
до последнего не сгниёт.

Так и действует, пока молчит,
бездействует, пока не горчит.

...не надо поить, он такую воду не пьёт.

Один из двух - состоит из двух.
Один остался - один из двух.
Снился ребёнок - наш тополиный пух.

***

Секретная местность, жалкая
у тебя под ногами.
Там муравьи и траурницы
будут твоими богами.
Земля чаши делает,
в них клевер плавает.
Горшие станут горними,
старые станут малыми.
Младшие станут залами,
старшие - травами.
Когда корни высохнут,
дольние станут дальними,
когда слёзы высохнут,
торные станут тайными.
Ты тоже высохнешь,
будешь сморщенной, скорченной.
Когда ты высохнешь,
они станут ласковы.
Живи в муравке, в морошке,
в мурашке,
в семени,
не знай ни проклятия,
ни спасения.
Спи у гробницы детства,
у времени в самом темени.
Слишком малы, чтоб спрашивать
воскресения.

***
...Пускай облака идут под закат
сырым косым крылом,
пусть уходит отлогий блеск,
пусть меня не пускает лес
и отвергает дом.


Пристань взорвана - это дождь,
это осколки сфер.
Мост не касается берегов,
земля не скрывает своих гробов,
земля отпускает своих рабов -
двое рек
бок о бок уходят вверх.
Облепиха на берегу растёт
смотрит на горные породы вод,
её пугают уроды вод -
сколько будут они своё
смещенье перемещать?
На берегу человек растёт,
смотрит, как ты и я
толпами сдвинувшихся вод,
тоннами ринувшихся орд
впадаем в даль бытия.
Лес, рос, это ольха размазалась до полос.
Рос, брось, это не рост, он не прошёл насквозь,
каждая ветка - живая кость, все наши кости здесь,
пусть он рос, но брось, отбрось, -
ты ещё не узнал тоски,
которая стёрла лес.
Ты ещё не пел его песнь,
ты ещё не был ему тесн -
ты не весь здесь.
Прорвись сквозь лес, это всё мольба
о том, чтобы след в след,
чтоб быть не больше одной второй,
быть не меньше одной второй,
чтоб быть, когда нет.
Под боком осыпь размыта дождём,
где-то там человек растёт,
крупинку соли не соберёт
за сотню декад ума,
составляет опись размытых дождём,
смотрит в потоп, глядит в потом -
гладит поток и не узнаёт -
какая из рек была его мать,
какая из рек не река, а тьма,
которая прошла сквозь него
и стало незачем знать.