Невнятные речи

Я проснулась от жажды. Сухой кашель царапал горло, саднило в груди. Охолодив стопы остывшим полом, отправилась на кухню. Хотела напиться, искала воды, а нашла «невнятные речи».
Белая ночь облизала мои плечи и промыла глаза…
Она обманчива. Мои усталые локти больно царапнули зерна гречихи, рассыпанные на столе. Воды не нашла, захрустела яблоком, поглядывая в темный бокал с «невнятной речью».
Ночь дождалась, когда яблоко исчезнет в моей капризной утробе, и подтолкнула к бокалу… - терпкий мельхиор пленкой лег на зубах и нёбе, сиропом огладив слизистые.
В окно заглянула луна и загадочно мигнула в оставшейся капле на дне бокала… - усталый вздох трепыхнул отраженье.
Я долго не могла уснуть, пока не сорвала с нёбо последнюю пленку…


Внутренний критик

У меня есть противник: две руки у него, два копыта.
У меня есть противник – Сатир! Рожденный ласковой Грецией, большой любитель тепла, он ненавидит страну, в которой ему приходится жить. Клянет морозную метель и холодные ночи.
Часто он садится на подоконник, листает мою Книгу Жизни и вслух потешается над моими стихами. В приступе гнева, теребит мою постель и жжет в огне страстей стихи – мои стихи!
Я сплю на ложе из пепла…
Но иногда устав сердиться, или когда мне удается восхитить его хорошим стихом, он играет на дивной свирели, и поет о сладких виноградниках своей родины. О диких вакханках.
А играет он так волшебно, что мне кажется, будто нимфы вокруг меня ведут хоровод, и льют теплое вино на мои плечи. Мы вместе поем и кричим ликующее: « Эвоэ!».
Сатир жмурится, лукаво улыбается и учит меня никогда ни о чем не жалеть, и не плакать - о несбывшемся…


Поэт не может быть счастлив
в общежитейском смысле.

Спор.


- Слушай меня!
- Нет.
- Слушай!
- Нет!
Не в первый раз мы спорим с ним, однако сегодня, что-то особенно разошлись, и не на шутку. Чует мое сердце, долго не увижу вакханок и не услышу дивных песен свирели.
Сатир, подперев бока руками, не хуже базарной бабы, вразумлял меня мудростям поэтики. Тяжела критика, но поверьте самый жестокий безжалостный критик – внутренний. Но если б не было Музы и Сатира, я б не была поэтом.
Копыта застучали по полу, Сатир подошел ко мне и с чувством хлопнул по щеке.
- Очнись! Ты снова увлеклась небесами. Спустись на землю! Да кому нужны эти небесные всхлипы о несбывшемся, эти сладенькие облака иллюзий. Забудь о них!
Я подошла к окну. Как это забыть о небе?! Да, почитай, только оно меня и спасает от тоски и отчаянья…
Небо взирает глазами звезд –
это ушедшее не может вернуться,
но смотрит на нас…
Любовь узнается по глазам,
и смыслом обрастает новый день.
Но Сатиру это не нравится. Ему нравится:
Из граненого стакана – чай,
Из бумажного – шальная водка.

Вспомню в Омске невзначай,
Как в Москве каталась в лодке.
Как кормился лебедь черный
И трепал мою ладонь.
Над Москвой резвился знойный,
Без поводьев ветер – конь.
Он песочил силуэты,
Разбивал листву. Не страшно,
Я привыкла. Мне ответно
Плыл пустой стакан бумажный.
Мне его не понять. Он следит за временем, а я за своей душой. Мы разные. Я – дитя Сибири, он – Греции, попробуй, пойми друг друга. Если б не душа, на разных языках говорили бы.
Сегодня Сатир недоволен мной, мечется, как пойманный таракан в стакане, еще и Музу ругает. Было б за что. В отличие от него, её я вижу редко. Скупа волшебница на встречи. Но я не ропщу.
Спорить с Сатиром, что-то не хочется. Зажав в руке кусочек бумаги с карандашом, поднимаюсь по пыльной лестнице на крышу. Сажусь на запятку и любуюсь закатом. Солнечные лучи ткут узоры в вечернем воздухе города, это очень красиво. Рождаются образы.
Сатир сел рядом, мохнатое бедро защекотало мою обнаженную ногу. Остыл.
- Скажи, что ты видишь? – спросил он.
Марево ткет вдохновенно
Дивный узор повечерья.
Звездно-полотняной чернью
Скоро появится ночь.
Катятся искры по венам –
Лучезакатное семя.
Дню задержаться на время
Я не желаю помочь.
Сатир обреченно вздохнул:
- Ты видишь только это?! А город? А люди? А где вся эта чертова жизнь? Где!
Задумчиво смотрю на двор, на грязные улицы:
Загажено смазанным взглядом
Ночь камнем брошена в душу,
Но ухом послушай,
Как солнце придушит
Остатки мои.
Искушай дряни прогоркло-целебной
И цепью всполохи горя запри.
Нарушен событий ход стройный,
Пребольно мой разум
К асфальту прибит.
Глаза Сатира заблестели.
- Да! Это то, что нужно. Правильно! Молодец девочка моя.
Отворачиваюсь, смотрю на первые звезды…- там, на небе, кто-то зажигает спички, и они горят всю ночь…
- Это НЕПРАВИЛЬНО.
- Почему?- изумился Сатир.
Собираюсь с духом и мыслями:
- Ты хочешь, что бы я ломала голову в поисках сверх рифмы и заумных словосочетаний. Ты хочешь, что бы я выдумала новый поэтический стиль. Но поэзия – это не только слова! Это умение слушать людей, мир, себя. Даже не умение, а естественная потребность души видеть красоту. Ведь важнее ЧТО скажет душа в стихах, а не КАК скажет. Может я не права, я не знаю…
Сатир поморщился, долго разглядывал свои раздвоенные копытца, потом снял с головы венок из виноградной лозы, и поделился гроздью со мной.
- Я по морю скучаю… Будет дождь.
И не понятно, кто кого учит.

Как я пишу

Когда я пишу, я выпадаю из окна…
Выпадаю из темного дома в солнечный день, и как правило в цветущий лес.
Конечно же, все это иносказательно.
На самом деле я продолжаю сидеть за столом и писать Драгоценное. Но это так здорово, выпасть!
Все остальное время, лишь приготовления.
Все, что я испытываю в своей судьбе: все мои переживания, скупые улыбки и тихие депрессии (где-то внутри себя), сомнения и поиски смысла жизни (глупейшее занятие), - все-все лишь приготовления и примеривания к тому, чтобы снова вывалится из окна очевидности в подкупающую радость нереального.
Вот поэтому, когда я пишу, я выпадаю.
А все началось с обычного зимнего дня. В тот вечер вьюга на пару с метелью, танцевала вальс по улицам поселка. Колючие шелка снега хлестко били по стенам домов, и на высокой ноте подвывал ветер. Январь перевалил за середину. И не смотря на разгар зимы, душе тосковалось по зелени лугов и симфонической разноголосице лета.
Я сидела у окна и писала стихи.
Как вдруг окно раскрылось, и на подоконник влез,- как бы вы думали кто?- Сатир! Да-да! Сатир с мохнатыми бедрами, копытами вместо ног, рожками в белесых кудрях и хвостом, который постоянно накручивался на руку, как змея, только с мохнатой кисточкой на конце.
Но сильнее всего меня удивило не наличие ухмыляющегося и довольного Сатира (еще бы, удивил девочку, она сидит вытаращив глазищи, и рот никак закрыть не может), нет! За открытым окном гудело цветущее лето! Настоящий праздник! Сияло ослепительное солнце, звенели пчелы и вся та радостная разноголосица, о которой я писала выше.
Снежная метель нещадно лупит мой дом, а у меня за окном – лето! Да еще ухмыляющийся Сатир с цветочком в зубах. Он словно прорисовался нитями света, принеся с собой незнакомый мне аромат южных стран.
Не знаю сколько бы еще я пребывала в ступоре (как говорит один мой знакомый «раззявив хлебало»), но Сатиру видно надоело сидеть. Он поднялся с подоконника и спрыгнул в мою комнату. До всего дотрагивался, короткими пальцами рук перебрал корешки книг и тетрадей. Процокал до полки с фотографиями, задержал взгляд на фото с Драгоценной Музой. Неодобрительно покачал кучерявой головой.
Пока он путешествовал по комнате, я тихонько, как мышь, взобралась на стол и подползла к краю подоконника. Глаза, нос и уши меня не обманывали. Лето! С цветами, травой, чистым небом и даже комарами. Но пока я переживала восторг по этому поводу, сзади подошел Сатир и хлопнул меня по деликатному месту ниже пояса. Взвизгнув от неожиданности, я вывалилась из окна в копну душицы…
Сатир расхохотался, подкинул меня пару раз в воздух и посадил себе на шею. Пока я соображала, что выпав из окна превратилась в пятилетнюю девочку, мой похититель, со скоростью небитого запорожца, нес меня через лес к винограднику.
А надо сказать, я никогда не видела настоящего виноградника, разве что по телевизору.
Живя в глубокой тайге, я все время мечтаю о невозможном. О том, что ужасно хочется облазить горы – например, Гималаи, и щелкнуть Сфинкса по разбитому носу; искупаться в голубой лагуне, испугав бледностью местных папуасов и любоваться звездами на дне каньона; взобраться на вершину пирамиды Хеопса и проораться от восторга на всю оставшуюся жизнь.
А тут виноградник! Я плакала и смеялась, плюхалась лицом в листья и жадно втягивала пьянящий аромат. Сатир одобрительно улыбался и кормил меня крупными ягодами. А потом, мы гуляли по межам и пели песни:
Раз мимо в желтых башмаках,
Том из трактира шел.
- Эй, тролль, что у тебя в руках,
Откуда взял масол…
И меня совсем не удивляло, откуда это Сатир – житель южных стран, знает хоббитские песни.


Когда я проснулась за столом, было далеко за полночь. За окном завывала метель. Разгоняя мрак, горела лампа. Я долго не могла привыкнуть к окружавшему меня миру. Сон, похожий на явь, сладкое наваждение, в которое я выпала, все еще билось в груди и опадало виноградными листьями в моих глазах.
Правая рука с ручкой между пальцев, что-то прижимала к столу. Я приоткрыла ладонь, а под ней лежали три изумрудные виноградины, как три орешка для Золушки.

Разлад
 
Я все время вижу Драгоценную Музу во сне.
И это подрывает и без того надломленные мысли.
Я что-то не поняла, ушла и замолчала, а она думает обо мне и пытается достучаться. Если бы не думала, то не снилась.
Во сне Муза идет к своей любимой и изнуряющей сцене, и взглядом ищет меня. А я отворачиваюсь, горблюсь, сжимаюсь в комок и плачу, плачу…
Если бы она знала, что это я отворачиваюсь, она бы обязательно подошла и повернула к себе, и обняла, и зашептала бы срывающимся горячим шепотом:
- Девочка моя, глупая, не отворачивайся, ты нужна мне.
Она бы это сказала, я знаю, я чувствую ее мысли. Но Муза проходит мимо, и сожалея поднимается на сцену.
Но если бы она знала… - ведь из всех в толпе, только я и отворачиваюсь. Горблюсь, сжимаюсь в комочек и плачу, плачу…
Глухую ночь разрывают рыданья. Сатир пытается меня разбудить, прижимает к себе и старается успокоить, по-своему. Его руки стягивают тело и не дают биться в судороге боли.
- Дура! Ну какая же ты дура! – зло бормочет он и я просыпаюсь.
- Господи! Он нужен мне, нужен, почему все так?- но слезы уже легче и тише.
До дна опустошившись, я успокаиваюсь, и Сатир укладывает меня в постель. На моих запястьях набухают синяки. Сатир в своей хватке безжалостен, но может быть, только это помогает мне не кричать в ночь.
Руки болят, я долго не смогу писать.
Медленно тая в белой ночи севера, Сатир зло напоминает:
- У тебя есть печатная машинка!

Образы Вдохновения


Поймите раз и навсегда:
Поэт, писатель, актер – все они нуждаются в Образах Вдохновения. Эти Образы могут быть скромны и незначительны, серы и убоги. А могут быть ярки и блистательны, громки и великолепны.
Есть лики: иконные, картинные.
Есть облики: чудные, кукольные, колдовские.
А есть Образы Вдохновения, они питают медом силы и песнопения.
Они угадываются в лепестках нежного цветка, чья хрупкость и безмолвие учат нас безропотно дарить свою красоту миру. Они приходят в тревожные и прекрасные сны, где невозможное становится возможным. Они улыбаются радугой глаз незнакомцев, и режут вены поэта дикой тоской во взгляде одиноких.
Они: жест и поза, взгляд и слово.
Образы Вдохновения: живые или ушедшие в память,- драгоценные мимолетным присутствием, они лучами озаряют путь земных творцов
- Бог отражается в их душах.
Но как бы не жаждал приблизиться к ним поэт, они неуловимы, недосягаемы. Это даже не мечта, ибо мечты сбываются. Они - песня, которая осталась в душе…- к ней не прикоснуться, не обнять, но она ЕСТЬ!
А бывает так: Образ Вдохновения являет себя явно и неразгаданно в человеке. Он – звезда и погибель, счастье и бездна, любовь и тоска.
А поэт?..- поэт опустившись на одно колено может припасть губами к рукам Той, или Того, кто досель безмолвную душу заставил звучать Драгоценными Строками.


Когда вам не хватает вдохновения, неба и солнца, посмотрите в глаза любимых и любящих вас.

Когда земля разломилась…


Никто не знает, из нынешних, как это было…
Когда земля разломилась на воду и сушу, в эту же секунду, так же был разломлен Человек.
Разделенный на две части: Чело и Век, он утерял свое Совершенство и Цельность, и был обречен на вечные поиски и скитания.
Никто уже и не помнит, какого это быть – Цельным. Привыкшие к расколу, к половинчатости звена, люди все дальше отходят от Совершенства. Теперь Цельность это то, что лежит за пределами нашей личности.
Чело самобытно вгрызается в граниты знаний, шаг за шагом постигая мир, и ведя летопись познаний света и тьмы. Чело бьется над реальными науками и рассыпается прахом в землю; строит мосты и рушит их; возводит замки иллюзий и разносит их по кирпичику. Ненасытная жажда «Совершенной формы» гонит его на новые искания. Крепко держит Чело клетка ума. Но он в поиске.
Век глазами в небо, теряет свое естество в облаках. Растворяя, свой стержень в метафизических исканиях, Век прозревает в дальность планет и безграничность Космоса. Он зрит глубины по ту сторону Жизни, забывая о Реальности,- и говорит о бессмертии Души. В ненасытной жажде «Вечных истин», он ищет Незыблемость и иссякает в Бездну. Век тоже в мучительном поиске.
Бывает, Чело и Век встречаются на краю Бездны и удивленно вглядываются друг в друга. Чело настороженно, а Век привлечено…
И тогда между ними возникает призрак Завершенности Форм и Незыблемости Духа – призрак Цельности. Они тянутся к нему и…- опровергают самих себя. Они идут в Запредельность и…- падают в Бездну.
- Так будет до скончания времен.
Какая нить стянет раскол между ними? Какое чудо заставит их взоры обратить в друг друга? Какая сила оторвет их от призраков?
- Так будет до скончания времен!
Время безжалостно в ограниченности и милосердное в быстротечности. Никто уже и не помнит, каким был мир до раскола.
…Пронизанный золотистыми Нитями Творения, чудесно играющий Искрами Сознаний, осененный Силой Единения,- Мир звучал, и Беспредельность оглашалась
гимном Любви…
Но давно утерянные песни все еще тревожат своими отголосками. Чело пытается ухватить ускользающую Нить, а Век гоняется за Искрами.
- Так будет до скончания времен…
Я жду безвременье. Где же ты, Любовь?

Портрет

Когда я смотрю на нее – в рамке житейских забот, хочется верить, что к чуду пробуждения причастно не только назначенное время, но и моя душа.
Хотя, хвастаться нечем, я не знаю, какой она была до меня. Так же оживлялись ее глаза при разговоре, или же тихо мерцали в смуте нераскрытости?!
Одна из многих в галерее Жизни, она чем-то привлекает внимание. Может быть той трогательной невысказанностью, которая изливается сейчас радостными ручьями? Ведь если смотреть на нее скользящим взглядом, невозможно в чертах простого, чуть настороженного лица в обрамлении подсвеченных волос, увидеть эту невысказанность. Скорее, ее можно почувствовать.
Когда мы беседуем, словно луч солнца, пробивающий слои пыльного воздуха, ложиться на ее существо, и она начинает светиться…-  негромко, но так трогательно.
Она еще сдерживает свои закипающие родники, она еще прячется от лучей за портьерой житейства. Но что-то мне подсказывает: мистерия полного раскрепощения близка. Лучам солнца и луны будет позволено озарить весь объем ее пространства. Неожиданно для всех осветятся ее черты, и блеснет позолота на рамке.
Но тише…- в этом таинстве Просветления я погружу свой взор на дно освещенного колодца, и с донышка души буду разглядывать звезды ее глазами…

В дни юности…

В дни юности, когда дар писателя во мне начинал крепнуть, я искала пути выражения не только на листе бумаги, но и в житействе. Мне казалось, что не всегда внутренний огонь способствует таланту, но и окружающие предметы помогают создавать ощущение полноты и гармонии. Той полноты, которая оживляет мысли и образы.
Я искала пути и одновременно наблюдала за собой. Очень хорошо писалось в окружении книг. Если я приходила в библиотеку, пишущая речь облекалась в серьезную форму мировоззренческих умозаключений. Если я находилась среди собраний книг в доме моего деда – Сергея Николаевича, писание лилось восторженно – торжественно, окрашенное первыми лучами любви, которые в то время были доступны моему сердцу. То были лучи благодарности.
Легче всего стихи писались под пламенем свечи. Настолько легко, что свеча с живым огнем стала повседневным атрибутом творчества. В прочем, как и книга с пером тоже.
Иначе на природе. В ней радость не поддающаяся описанию. Она заставляла сердце замереть, и забирала душу побродить среди ее лугов, лесов, полей…
Но в последующем жизнь моя стала настолько изменчива и непредсказуема, что писать приходилось в самых невообразимых местах. Иногда это было картофельное поле и покос на лугах. Иногда, между занятиями в техникуме, в транспорте или даже на ходу. Бережно храня листки бумаги, я писала стихи, не задумываясь об окружающих меня декорациях суетного мира.
И все же нашлось место привлекающее меня и поныне. Кладбище…- где похоронен мой дед.
Не странно ли, прибежище усопших дало надежный, пусть временный приют, для начинающего поэта и писателя.
В те дни, окруженная громкой суетой и раздражительностью близких, я мечтала укрыться в уголке тишины и умиленно радоваться личному творчеству. Уж года два, как умер дед, до этого укрывавший меня в своем доме. И вот в порыве признательности к ушедшему, я отправилась на деревенское кладбище.
Находилось оно в трех километрах от деревни, и возвышалось над пойменными лугами, на высоком берегу, окруженное тополями и ивами. Возле хорошо ухоженной могилы, стояли врытые в землю, стол и скамейка. Помянув нехитрой снедью горячо любимого деда,- единственного друга детства, я наконец-то, неожиданно для себя, погрузилась в тишину.
Она звучала радостью лета, но отчего-то эта согласная трель птиц, насекомых и шепот ветра, не мешали моему погружению. Скорее наоборот. Солнечный летний день совершил во мне первый отчет зрелости, став отправной точкой взросления.
После, я искупалась в Могиловом пруду, возле кладбища. И крепко сжимая в руке исписанные листы, смотрела на мир уже совершенно другими глазами.