Вика. Тетрадь Первая. VII

Что-то там дрогнет –
В мыслях ли –
Где-то зажгутся огни,
Ослепят –
Где-то возникнет зарница –
По самому краю
Неба идя –

Этот огонь невечный,
Вышедший солнцем, палящим глаза –
Вместе с моею смертью –
Станет иным,
Как погаснет мой взгляд –

Шелест травы, далёко
Небо горит –
Воздух такой тяжёлый,
Словно сметана
На губы ложась –
Плавно текёт по лёгким –
И по артериям вмиг понесся –
В жизни есть вечное что-то,
Это стремление – выжить всегда…


Какое, однако, это искушение, когда автор укладывает спать своего героя (героиню), описать сон его или её. Поведать некую подноготную желаний тайных что ли. А иногда и просто – приподнять простынку и, словно учёный муж какой, с важностью и язык высуня, рассказывать о видах там открывающихся. Коли автор – мужчина, то он может и так вот запросто поведать какие-нибудь надуманные подробности, отдельно о героях, отдельно о героинях – ведь творчество в этой своей ипостаси сродни творению судьбы. Судьбы героев находятся в руках автора, и он превращается в некое “божество”, ведя словно летопись несуществующего, летопись небытия… или же это небытиё проявляется в какой-то форме? Ведь это надуманное есть в голове придумывающего, а, значит, существует, как нечто физичное, как нечто замеримое – но не существует как нечто, что соответствует форме; ведь всякому слову сопоставлено нечто реальное, а вымышленное есть существующее только для вымышляющего (или не только, но только как вымышленное). Но если вымысел обретает носителя-посредника (книга, газета,..), то вымысел может влиять на способных творить уже не только как вымысел. Каузально тогда вымысел преобразовывается. Но с другой стороны ведь и нет полного вымысла. Это точно так же, как то, что нельзя произнести взрослому человеку на базе существующих слов нечто совершенно бессмысленное, поскольку всякая такая цепь слов будет иметь смысловое ядро и, возможно, связующие элементы, которые будут иметь определённую характерную форму и особенности, так что… следите за своей бессмыслицей –

Так вот: этой небольшой небылицей предвосхищается автором нечто сокрытое, но занавес не поднят, одеяло не сорвано, и не представлена публике красота обнажённая. Ну так что ж…
Вика потянулась и увидела сидящего с пивом Алексея, как только раскрылись глаза её вполне чтобы видеть, а рот ещё привычно открывался в зевоте, и рука правая тянулась сокрыть его зачем-то, словно боясь за сохранность языка и зубов своих и оттого пряча их от обозрения – хотя, может, иные привычки будил жест этот.

Алексей сидел на второй кровати и тянул пиво, уже навеселе, заедая глотки сушёной рыбой, чешуя которой и голова оторванная со внутренностями лежали уже на газете на столике-тумбе возле окна, откуда ещё светило солнце:

- Который час?

- Шесть. Вечер уже, - Алексей опять пригубил бутылку, хлебнув из неё изрядно, - а что?

- Домой пойду, - Вика поднялась с кровати и пошла к своей одежде, когда Алексей щипанул ей попку:

- Останься, - потянулся он к ней весь, но Вика легко отвела его руку и водрузила на кровать обратно Алексея:

- Не, надо домой, - да и стала одеваться домой.