Вика. Тетрадь Первая. V

От уст скользящее
Твоих движенье –
Ярость –
Касающаяся –

Ветрам кормление –
Твой шёпот тихий –

Ласкающая воздух –
И он уж словно над костром взвивающий себя –
Колебля и сама колеблясь –

С семи ветров ты выткала слова –
И их движенье видимое мною –

Тянучие слова –
Тягучее и жаркое дыханье –

И плавно каждое движенье –

Сливаясь и вдвоём дыша –
И в каждом жесте тихом –
Едва заметное шуршание листа –
И обороты медленные мысли –

Остеленная шёлком –
Оласканная ты –
В себе хранящая –

Изогнутая,
Волнами в слияньи –
Цунами –
И прилив –
И медленное освобожденье –
И по морю –
В ласкании его воды –
Колеблясь тише, тише…

Похмелье… счастливое время это – время отпетого вчера, вмещённого всецело в водку, пиво, вино ли – и вынесенное в душе, в ней, многострадальной, в душе – всё вместе и съединяется въедино затем это – и совесть, и каждый поступок, улыбка, деяние ли какое, за которое хочется удушиться и не жить более – всё это сливается в похмельи и бьёт по вискам тихо: “так! так! так!!” – и всё нарастая, и с шумом, и с дикой сушью в горле, с прилипшим языком к нёбу приходит, смеясь, похмелье – а Память, составленная из фрагментов словно, медленно и тягуче провожает разум во вчера – в игру теней в каждый поступок вмаливая совестливую догму: “как можно?”, “зачем?” “почему?” – но способна душа ли на это всегда отвечать? И как-то удушает всегда воздух, словно жалит, будто муравьи мурашками лазают по коже и глотке – и всюду привкус их – а вчерашнее, а похмелье ещё кружит голову – и словно продолжение попойки это! Эк славно мы вчера! А есть и вспомнить что! Но гудит, гудит в голове! – Знамо, есть чему гудеть в ней, окаянной; значит, не все мысли пропиты – и пить и пить ещё, жадно глотая водку горькую и тянясь к огурчику, к салу жирному, губы облёскивая и напомаживая словно – и соку, и пива – и когда ещё жадность шелестела и говорила “стой!” – то вот уже и нет её, и нет уже совести – пропита! – и нет уже времени, и спешить-то некуда – а кто если и волнуется – то отчего и зачем? – почто?

И душа сжимается в ком, а сердце бьётся жадно, желая выпрыгнуть – великому горю подобное и великой радости – это похмелье русское – это неохватное и огромное, чувство, болезнь – всё, словно и Россия – словно и земля – пьян человек русский – и тогда всё пропивает он – и жаль разве уже и души своей – о душе думать ли – и под гору катится человек, и вот оно веселье и радость дикие – и не мешай, душа, не вноси тоски в это празднество – дай взлететь к небу сейчас хотя – И разве не дети это малые, разве не это превозносит в пустоту и бездействие – в игру одну, - . И пьётся и веселится – и легче живётся так, легче – но всё тяжелее день трезвый, всё страннее эти лица кругом – и смерть уже кажется прекрасной вполне да и сносной старухой, годной и к утехам любовным даже – по гроб жизни…

Как тяжело было поднимать голову свою Вике: “Чёрт!” – она помянула его только мысленно, а пред глазами промелькнула пелена белесая , и с ней пропав, осенилась и Память её. А на полу у кровати спал Сергей, на другой кровати Лёха на облёванной подушке, на самом же кончике носа его была кожурка какая-то, кажется, от колбасы или сосиски – а присмотревшись – сухой таракан, и по краям рта, возле блевотины, ползали такие маленькие чёрные букашки с усиками, тараканы помладше. И чуть присмотрелась Вика, как они тут же разбежались, а остался один только, будто назло, и важно чмокал, поедая блевотину – Вика даже слышала это; а к горлу Вике подбиралось уже нечто подобное и вырвалось тут же – на спящего Сергея, вскочившего тут же с матом:

- Ну здравствуй! – помянул он маму Вики:

- Ты чего, до туалета три метра, а ты весь пол изгадила.

Но, повернув голову на кровать, где спал Лёха, он вспомнил, что и у того есть мать, которая получила негативную с стороны Сергея оценку, да и сам Алексей был охарактеризован словом с отрицательной окраскою:

- Ну и сука!

- Вставай! – поминая всё время маму Алексея, принялся трясти его за плечо Сергей:

- А ты чего лежишь? Иди умываться, блин! – обратил он своё внимание на Вику, которая наблюдала в окне за игрою всяких пташек и козявок: “Не пойду в универ,” – твёрдо решила она и утёрла губы о простынь.

- Да ты чего ж делаешь? – выпуча очень смешно глаза, закричал шёпотом Серёга:

- Быстро в ванну! Быстро!!

Очень сложно ему было растормашивать этих двоих, особо если вы знаете, как тонки всегда стены в общежитиях; они будто придуманы для подслушиваний и подглядываний, и потому нет удивленья, если сказанное будет достояньем общественной мысли уже чрез час:

- Давай! давай!

Сергей потащил Вику к ванной и засунул голову её под холодную воду, а напор был ей-ей, и Вика так ободрилась, что даже припомнила несколько синонимов для имени Сергей в виде особ древнейшей профессии:

- Отвали! Я сама…

После началась незначительная уборка, подъём Алексея, проветривание комнаты и тому подобное, сделанное всё вполне и к сроку, когда Вика в полотенце на грудях и в трусиках вошла в комнату, где чувствовался разве лёгкий уже запах кислятины и сильный запах какого-то ядрёного одеколона навроде “Тройного”.

И вот уж они сидят и пьют чай за беседою, на чём и оставим их.