Вика. Предисловие

Я лягу и умру –
Себя похороню,
С собой одним оставшись,
Устами к полу прикасаясь,
И руки в стороны расставив,
И на спину улягусь –
И так замру –

И Солнце выйдет ввысь,
Меня оставив здесь –
Для этих славных маленьких существ –
Для мух,
Лежать оставив,
Оставив гнить –

Все короткие мгновения – как легки они для вспоминанья – о! славные дни и плохие – Память вырезает всякие куски из мозгов наших, и порой исчезает что-то в нас – и мы меняемся за мгновение – и вот человек, вчера добряк ещё – уже злобен и хитр, уже хищен прищур глаз его, а сам он упоён собой только…

Что мы любим, господа? Где есть грань наших сердец и нашего разума – если искать признания в человеке чужом, живя всего лишь среди них, дышащих и всё прочее – средь людей – о! грань прекрасного! Как трудны люди, как слепы самые зрячие из них – и я, человек всегда, только небольшая влажная повязка на руке великана социума, дышащий перегноем общественной крови –

Как хочется всегда напоить душу свою свободой, но только вливается всегда в тело водка – и отражение в воде видно чьё-то – как чужды себе мы! – как любим себя мы! – и как бы ни любили себя мы – кто и что мы?

Почему же водка и женщины так близки к губам – и к губам всего слаще – и не слаще ли прежде женщины – и как горьки их слёзы, их вкус, их запах – горечь женщины в том, что нельзя забирать её – но ведь как удачно вмещается женщина в образ всегда – и всегда необычен образ женщины – и никто не хранит уже женщин, а только их образы – и я вижу их тени вокруг меня танцующими – и я огонь – и вьются их платья лёгкие – и я ветер – и шелест мой тогда по власам их – и там, в облаках, я уверен, есть и моё отражение – и твоё – и, женщина, садись ко мне и не доверяйся – будем же чужими – и закатится дух – и задрожат стены – а дыхание неровное и частое – и неупокойные руки и горячо губам – и много! много! и больше же! –

О жизнь! как велика ты, как огромна – брось о камни меня – и пусть пена Афродиты окрасится в алое, чтобы в растворе трав кровавых омывала ноги и ты – жизнь, славная ты какая –

Дорога вьётся и вьётся, а за окнами: после заборов и полей, после болот неких и людей по тропинкам вдоль, всегда смотрящими и даже вдаль – и всматриваясь –

Вика сидела на коленях, оперев руками голову свою, что даже губы чуть исказило её, приоткрыв и рот, а верхняя губа была чуть сжата. По правой руке, с травинки длинной-длинной сползши, полез муравей, - как щекотно!

- Фу! – сдула Вика его, вскоча и отряхиваясь, а на ногах всё равно осталось чуть черноты, и Вика посмотрела руки, покрутя ладони, и затанцевала.

И всё так кружилось вокруг – и солнце и горизонт и деревья, и дорога поодаль – они менялись поочерёдно пред глазами – и Вика кружила, кружила – и даже в голове бунт какой-то, хотелось! эх! и её руки поднимались вверх, а тело несколько раз вздрагивало – и груди её тоже тогда – а платье развевало, и развевалось оно, словно сливаясь с колеблющимся травы морем – за горизонт – в далеко, захлынувшее её душу – и солнце склоняло голову свою всё ниже пред ней, удлиняя тени вокруг и перекрашивая всё в тона другие –

Вика вдруг вздрогнула вся:

- Ааааа! – крикнула она громко, и не слушал никто и не было никого, чтобы слушать её, и Вика, пожав плечами, упала на траву, дыша часто – и щурясь на закат – пока не исчезло солнце, а только одни сумерки мерцали по небу, как искры какие-то –
И стало пора домой.