Бусина

– Мить, Миииитя-а-а-а…Ну, Мииить… – Маленькая Анютка, которую в деревеньке все звали Нюшей, противно, как умеют только маленькие девочки, ныла, дёргая меня сзади за рукав свитера. – Мииить, а пойдём на покос, звёзды глядеть.…Ну, пойдём, ну Мииить! Манька сказала, вчера такой звездопад был, жуть, какой красивый, а мы весь вечер дома да дома. Ну, пойдём, а?
– Сиди уж, звездочёт доморощенный, дед придёт, заругает, что без спросу на ночь глядя на улицу выперлись, – не оборачиваясь, отмахнулся я от сестрёнки и уткнулся в путаные французские диалоги «Войны и мира», заданного к прочтению на лето. Три летних месяца в деревне вымотали меня до предела, хотелось домой, к друзьям, книгам и компьютеру. Подальше, как можно дальше ото всех этих красот природы, слепней, жары и любопытных взглядов деревенских веснушчатых девчонок. И от неусыпного ока деда Авдея. Заела меня эта тихая размеренная жизнь. А вот Анютке наоборот, нравится здесь, целыми днями копошится на улице с детворой, приходит домой вся в пыли от макушки до самых пят, даже говорить стала по-другому. Подражая говору деревенских детишек, старательно коверкает слова, со смаком растягивая гласные.
– Мииитьк, а помнишь, ты обещал деду, что будешь за мной присматривать, пока его нету? Что ты с меня глаз не спустишь?
– Ну,…– подтвердил я, не поднимая головы от чтения.
– А помнишь, он обещал, что выдерет тебя, если со мной вдруг что?
– Допустим, обещал, – согласился я, разглядывая очередную длиннющую сноску с переводом. – И что из этого?
Дверь за моей спиной тихонько скрипнула, легко повернувшись на смазанных петлях, и с треском грохнула об косяк, закрываясь.
– Вот и присмааатривааай! – донеслось со двора.
– Твою дивизию! – первым пришло почему-то на ум любимое выражение отца. – Твою дивизию! – уже вслух повторил я, скатываясь в потёмках с крыльца. Споткнулся о последнюю ступеньку и добавил уже матерно, от души. Анька, быстро перебирая ногами в лёгких летних сандаликах, уже неслась к лесу. Только светлым пятном мелькала в лунном свете длинная, до колен, белая кофта бабы Агафьи.
Землю передо мной вдруг залило неестественно-белым светом, где-то в вышине раздался глухой гул. Всё громче. Всё ближе. Я остановился и задрал голову, в ста метрах от меня у самой кромки леса с запрокинутой головой замерла Анюта. На мгновенье показалось, что луна сорвалась со своего места на небесах. Что-то огромное, слепяще-яркое пронеслось прямо над нами и гулко бухнулось в лесу недалеко от опушки. Я нелепыми, какими-то заячьими прыжками нёсся к тому месту, где стояла Анька; только бы успеть остановить эту дурёху, колотилось в мозгу, только бы не дать добежать туда, где рухнула эта…это…
Не успел. Когда добежал до кромки леса, белое пятно кофты уже мелькало между деревьями.
– Вот же ж…! – только и хватило духа выговорить на бегу, под ногами уже хрустели тоненькие еловые ветки, шуршали мелкие иголочки, впиваясь в босые пятки, больно жаля привыкшие к обуви ступни. Прогалина возникла неожиданно, я вылетел на неё, задыхаясь от быстрого бега, ища и не находя глазами сестру. Постоял, собирая в лёгких остатки дыхания, часто смаргивая заливающий глаза пот. Въедливый, противный запах палёного лезет в ноздри. Ага, вот и Анютка, стоит на коленях около…около чего? Я уже отдышался, глаза потихоньку привыкли к темноте, и взгляду моему открылась странная картина. В дальнем конце поляны рядом со сломанной берёзкой темнеет какая-то куча, над которой склонилась Нюша. Какие-то рваные тряпки, ветошь. Кругом – белые птичьи перья. Подошёл к сестре и обмер. На земле в обрывках длинного балахона, подмяв собой сломанные крылья, лежал человек.
– Дяденькааа, дяденькааа, – испуганно подвывая, трясла его за странно вывернутое плечо Анюта, - не умирай, слышишь, не умирай, пожалуйста. Ведь звёзды же не умирают, не могут умереть. Даже упавшие…
Я слушал заполошный лепет сестренки, и холодные острые ноготки страха заползали мне под рубашку, царапая по живому, горячему. Что она? Какие звёзды?
Лежащий на земле Ангел тяжело, с хрипом втянул воздух, глухо застонал и открыл глаза. В глазах плескалась дикая, нечеловеческая мука.
– Ангелы не могут жить на земле, маленькая, или...– тихо-тихо выдохнул он.
– или...что? – так же шёпотом спросила Анюта.
– Или это...плохие...ангелы...– голос сорвался, с длиннющих ресниц сорвалась в траву слезинка.
Тихо шелестя крыльями, с небес спустились ещё двое. Один подхватил изломанное, исковерканное тело на руки, другой осторожно поднял волочащиеся по земле крылья и сложил их на груди. Бережно удерживая свою ношу, поднялись в воздух. Молча.
И только в ушах у меня стояла фраза, которую никто из них не произносил:
– Или это и не ангелы вовсе….

В тот вечер дед крепко порол меня, кряхтя и часто отирая лоб тыльной стороной ладони. На соседней лавке от бабки получала свою порцию воспитания Нюша. Принимала наказание она на удивление покорно, только тихо охала иногда да прижимала сжатую в кулачок ладошку к щеке.

– А ну, покажи, что у тебя там ещё, – потребовал я, когда мы уже забрались на печку спать.
– Не отберёшь? – с подозрением покосилась на меня Анютка.
– Больно надо. Да показывай уже!
Аня разжала кулачок, на её ладони прямо посерёдке лежала большая прозрачная бусина.
– Тоже мне, великое сокровище – бусина, – презрительно хмыкнул я, – ты где её взяла?
– Там, на полянке. Это слеза. Помнишь, он плакал, а я нашла потом. Мы уже уходили, я смотрю, а она блестит в траве. – затараторила Аня, пряча руку за спину. Потом, решившись, протянула свою находку мне.
– Потрогай. Тёплая…