Расстроенный квартет одной струны

I

Хорошо. Бесподобно. Нелепо.
Этот гомон в бессмертной тиши.
И неотшлифованное небо,
за которым ни слов, ни души.

Но вы пишете. Пишем. И писем
с каждым часом все больше, все злей
их теченье, отрывистей. Лисьим
нюхом стал обладать соловей.

Словопослие тянется белой,
белоснежной веревкой. Красив
неувитый плющом и омелой
стройный ряд напряженных тетив.

И чистейшим завидует стрелам
загрустивший в безделье анчар.
Падал с грохотом якорем белым
лист, давно прозевавший причал.

Белоснежный, разорванный странной
не чужой и не детской рукой.
И бескровной невидимой раной
не почувствовал буквы разбой.

II

Гора родила мысль.
И лодочкой плывет,
и шепчет: “Наклонись”
в скале Лазурный грот --
как и перу, проросшему щетиной
на краешке стола глядящая не вниз
белеющая (“Вот
Твой смысл, Господь!”) квадратом: “Будь мужчиной”.
И ничего не разберешь
в татуировках ласки белой кожи.
Мысль извлеченная есть ложь.
И мысль излеченная тоже.
Плохой верлибр толпы.
Он различим
хранителям историй и истерик.
И хочется лупы,
чтоб без причин
подробней рассмотреть отплывший берег.


III

У берегов седого Рейна
напьюсь-ка ведьминой воды;
чтоб где-нибудь, не на Литейном,
кому-нибудь шепнуть: “Не ты”.

IV

Храни меня, мой Гандельсман,
Гандлевский и Кенжеев.
Когда, покинув стан и сан,
сворачиваю шею в

попытке оглянуться. Но
не я одна в когорте.
И каждый держит нож, давно
приставленный к аорте.

И выглядит как перифраз
почти любая строчка.
И одинок любой из нас.
И он не одиночка.

Во дни сомнений и тревог,
иначе -- постоянно,
шепчу: “Прости, прости, мой Бог,
придуманные раны”.

Но именно они, они
убьют без сожаленья.
Сорвут непрожитые дни,
как воры -- ожерелье.

Спасибо, что петлей вспороть
не смог мне шею, образ.
“Вот наша улица, Господь”.*
И вьется, словно кобра с

одним, но метким языком,
и въедлива, как стерва.
Да, улица. Не путь. Не дом.
И больше нет резерва.

И лучше, спутав имена,
события и годы,
распить грузинского вина
у Статуи Свободы.


*Строка из стихотворения С.Гандлевского