Пролетая над кастрюлей кукушки

Пролетая над кастрюлей кукушки

Опера


All in all it was all just bricks in the wall…
Pink Floyd

All hail to the thief,
But I’m not.
Radiohead

Николай Кукушкин:
Я понял: всему есть пределы под люстрой.
Предел есть кастрюле салата с капустой.
Предел есть ворлдовому вайдому вебу,
Предел есть смерчшапке, стремящейся в небо.
Но крынкой пролитой на мозг таракану
Придет извещение штабс-капитану,
От роты, мол, вашей, осталась лишь каша,
Извольте вернуться в утробу мамаше.
И что ж? Левольверчиком лоб почесавши
И смелости нужную степень набравши,
Оставил записку папаша: «Сыночек!
На стенке – узор черепных оболочек».
Дурак, вы подумали? Нет? А вот надо!
Какая, к чертям, мозговая блокада?
Не правда ли, глупо разбиться об стену,
Когда в трех шагах дверь – и нету проблемы?

Вестник (появляется, шурша длинными перепончатыми крыльями):
Мы вдоволь разбили, пора, брат, и строить.
Мы станем стальным сапогом Ахиллеса.
Мы радостно-черным московским подлеском
Раскрасим те крышки, что сможем присвоить!

Николай Кукушкин (хохоча):
Гудбай, Мефистофель Сайлéнтного Сити!
Я вам не уборщик на сельской корриде.
В моем протяженьи от края до края
И сотой нет части надкрышного рая.

Вестник (озлобляясь):
Ты можешь смеяться, но стоит подумать:
Сто тысяч мильонов луминевых стенок!
Пока ты пытаешься радугу сдунуть
Все больше подставлено будет коленок…
(расправляет крылья и улетает)

Входит Смерч. У Смерча в руках волшебный кирпíч. Смерч ставит волшебный кирпíч на порог и садится на него. Долгая пауза.
Появляется хор подсмерчников.

Смерч:
Ты – как ланцетнику торпеда.
Я самъ товарищъ Ланцевъ. Деды
Так жили с самых первых правил
И чтобы ты меня заставил –
Меня, кто словом правит миром
Бродить по засранным сортирам
И по надкрышкинским помойкам…
Плати, пожалуй, неустойку.

Николай Кукушкин (удивленно смеясь):
За что, простите, я вам должен?
Я бить вам ухо расположен,
Я, собственно, не истеричен –
Вы сам пришел, маша кирпíчем.
(кивает на волшебный кирпíч)

Смерч, не сказав более ни слова, в ярости уходит. Хор подсмерчников подвергается варению.

Николай Кукушкин:
Поря околесицу кольцами дыма,
Газетой времен покорения Крыма,
Они забулдыгой кипящего супа
Ослепли на все, что нелепо и глупо!
Ослепли на дальше, чем стены квартиры,
Не знают напитка вкуснее кефира,
Не видят простора обширней спортзала,
Не знают дороги длиннее вокзала.
Смешно в его черной бессмысленной стайке
Учить муравья декламировать хайку.
И все же гораздо смешнее, по-мойму,
Пытаться засунуть гроб деда в обойму.

Бог:
Я вновь убедился, бросая привычно
Куски небосвода в съедение тучам:
Пустой человек тот, кто ставит кавычки
По краю всего, чему Бог его учит.
Я милостив. Я распахнул для вас створки
Стального котла алюминевой жизни!
Дорогу ты строишь себе под конфорку.
Над крышкой и я не бывал – хоть ты скисни.
С чего ты, холоп недоваренной свеклы,
Придумал себе богохульскую рожу…

Николай Кукушкин (перебивая):
Ага! Признаешь ведь, что мир – это стекла,
И каждый, что хочет, увидеть в них может?!
Да кто ты такой? Ты назвал себя Богом,
Создав монополию в виденьи мира,
Заткнул Моисея своим монологом,
Скрижали сварганив рукой рэкитира.
Котлом пригрозив, запретил жить свободно,
Взамен обещая каких-то цветочков.
Ты всех в свою клетку загнал. Благородно!
Осталось сбежать из тюрьмы в одиночку.
(въ данномъ случаэ Нколай Кукушкинъ имеит въ виду не одиночную камеру, а побегъ изъ турьмы въ одиночестве)

Бог:
Глупец! Не отстрой я три тысячи храмов,
С тебя бы здесь не было даже манжеты!

Николай Кукушкин:
И что? Циолковский родился из мамы –
Ей, все же, не ставят в заслугу ракеты.
Я выжил в толпе низкопробных людишек,
Слагающих хайль сумасшедшему вору,
Пройдя через ад детсадов и сберкнижек,
Я стал пульс-гранатой для всех светофоров.
А хайль, разливавшийся гонгом по небу,
Помехой, как в радио треск телефона,
Сумел я затмить своим криком. Нелепо,
Но, кажется, рай ваш – из гипсокартона!!

Гремит гром и на сцену падает большой белый кусок гипса, разлетающийся на мелкие осколки.

Бог:
Ты смотришь на небо, не видя знаменья,
Но знай – под тобою взойдет твоя миска!

Куски гипса продолжают с грохотом падать на сцену.
Николай Кукушкин:
Отлично! Тепло мне придаст ускоренья!
Земля закипит – значит, цель уже близко!!
(Бог пятится назад, уворачиваясь от осколков)
Родиться, взрослеть и подохнуть в засаде?
Равно, что огнем закалять древесину!

Бог отходит назад, его голос едва слышен за грохотом падающих глыб.

Бог:
Опомнись, несчастный! Моли о пощаде
И Бог тебя примет как блудного сына!...
(Исчезает со сцены)

Николай Кукушкин:
За что? За неправильно сваренный кофе
Прощенья я должен просить до могилы?!
За смех? За удачу? За легкость на слове?
За то, что в себе видел больше я силы,
Чем в жалком куске бледно-желтого воска?
(взлетает над сценой)
Конец!!! Подавитесь своим гуталином!!
Моя голова не тускнеет от носки!
Мне, чтобы мечтать, не нужны витамины!!!

Играет оглушительная музыка, взрываются петарды, мерцают прожекторы, Николай Кукушкин подлетает выше, оглядывает зал и улетает вверх. Музыка играет еще несколько секунд, затем резко обрывается. Появляется уборщица и начинает подметать сцену. Занавес. Автор не страдает манией величия.