Е. Риц как номинатор

К сожалению Евгения Риц давно уже ушла со Стихиры как поэт, но к счастью вернулась как номинатор. Замечательно, что на Стихире есть номинаторы с таким тонким вкусом и феноменальной эрудицией. Номинации Евгении, которых было довольно немного, сразу же вызвали большой интерес. Не всегда положительный – несколько человек устроили совершенно выходящую за рамки чего бы то ни было обструкцию номинации стихотворения Прелестинки

                самый
                холодный
                день
                жизни

Собственно реакция этой группы товарищей вполне понятна – привыкнув считать поэзией переложенные в куплеты передовицы (а еще Аристотель говорил, что истории, переложенные гекзаметром, остаются историями, а вовсе не поэзией (Поэтика, 1451b1-5)), они были очень изумлены (в этимологическом смысле этого слова), встретившись с настоящей поэзией. Произошло крушение привычного для них представления о мире, что для них равносильно крушению мира.
Но также были и вопросы людей, которые не понимали, но желали понять, что же хорошего в процитированном стихотворении. Это вполне нормальная реакция – удивляться, встречая нечто непривычное и пытаться понять. Но Евгения не стала растолковывать и я подозреваю почему. Достаточно пробежать несколько пассажей, оставленных группой товарищей, как становится просто жутко; это посильней передовиц тридцатых годов. Едва ли в такой атмосфере возможно было объясняться.
Итак, чем же интересно данное произведение Прелестинки и данная номинация Евгении Риц?
Стихотворение Прелестинки написано в минималистическом стиле. Минимализм является приемом, используемым на протяжении всей истории европейской литературы, от гном древнегреческих мудрецов (познай // самого // себя (в оригинале всего два слова)), до краткостиший Николая Глазкова (Какие стихи хорошие? // Те, которые непохожие. // А какие плохие?  // Те, которые никакие), с совершенно разными целями, от религиозных до юмористических. Особое развитие минимализм получил в восточных культурах. Общее для всех минималистических произведений – выявление художественного пространства, представляющего собой не пустоту классической механики (пустоту из школьных учебников; на самом деле и в классической механике нет никакой пустоты, пространство Ньютона – это sensorium Dei, благодаря чему и мыслимо парадоксальное моментальное дальнодействие), а, напротив, невероятно насыщенное потенциями. Чистый лист, лежащий перед Поэтом, сияя, как в фильме Ю. Норштейна «Сказка сказок», является протопроизведением, хорой – матерью-восприемницей всех форм, угрожает превратиться в орущего ребенка в неосторожных руках Серенького Волчка. На языке литературной теории это называется «эквивалент» (Р. Ингарден). «Эквивалент», чистый лист бумаги, туго натянутый загрунтованный холст, заставляет испытывать художника невероятный священный трепет, перед тем, как он наложит первый мазок. Первый жест, зафиксированный на поверхности, и отсекает бесконечность иных возможностей, и начинает историю сотворения. Однако пустота эквивалента никогда не исчезает до конца, скорее она дробится и структурируется знаками, вступая с ними в сложную игру. Пустоты в художественном произведении (напр. эквиваленты строк или даже целых строф  в «Евгении Онегине») выполняют множество функций, но, пожалуй, главная из них – формирование пространства для сотворчества, осуществляемого читателем, ведь настоящее художественное произведение (а не развлекательный аттракцион) рождается из синергии автора и читателя. В настоящее время культура чтения переживает серьезный кризис. «Дети не читают» - жалуются взрослые, которые, впрочем, тоже не читают. Но смерть читателя это смерть культуры, превращение ее в огромную библиотеку имени В.И. Ленина с заштабелированными фондами, доступными лишь мышам. Место культуры занимает «информация» – бесконечные безличные неструктурированные потоки бессмысленных знаков, годных лишь для решения кроссвордов. Предъявляя современному, заполненному до отказа информацией, человеку пустоту, лишь потревоженную намеком, мы заставляем его остановиться, задуматься, осуществить творческий акт, пусть даже провокацией для этого благого дела послужит откровенное шарлатанство, вроде «Черного квадрата» Малевича или «4-33» Дж. Кейджа. Но стихотворение Прелестинки выгодно отличается от  вышеупомянутых «произведений». В данном случае автор как нельзя лучше подобрал четыре слова, легшие на чистый лист (кому это представляется чересчур простой задачей – попробуйте сами!). Целая жизнь и один день, особенный тем, что он самый холодный (вспоминается гениальный образ продрогшей вороны и несказанного одиночества в стихотворении Николая Рубцова). Прием как бы удваивается – белый лист, на фоне которого четыре слова, жизнь, на фоне которой один день, содержание и форма отражаются друг в друге. Что случилось в этот день с лирическим героем Прелестинки – мы никогда не узнаем, мы лишь ощущаем этот холод и пустоту. Если кому интересны подробности чужой интимной жизни – смотрите «Фабрику звезд» и «Дом-2». Но этот «самый холодный день» - образ-шифтер, передаваемый нам и заставляющий нас вспомнить день, который наверняка был в нашей жизни, если только, конечно, мы остались людьми.