Чем глуше музыка любви... девяносто третий год

Когда в воскресенье 3 октября 1993 года в зале Вологодского музыкального училища звучали трагические аккорды симфонии Дмитрия Шостаковича, мы еще не знали, что в Москве стреляют. Во время концерта в зал зашли двое молодых людей в военной форме - они искали меня. Представились: бывший сослуживец Глеба Слава Цветков из Подмосковья с товарищем. Военнослужащие попросили меня показать Петю, который играл в оркестре на виолончели.

Мы потихоньку вышли в фойе. Ребята рассказали, что едут домой из армии и вот сделали крюк, чтобы посмотреть на брата Глеба: похож ли? Нашли, что - очень. Я стала зазывать в гости, но они сказали, что дома у нас уже были, отец рассказал, где разыскивать, а теперь уже торопятся на поезд.

Возвращение домой было ошеломляющим. Мы с Мишей провели бессонную ночь у телевизора и приемников. Мише показалось, что в одном из интервью для радио, взятом на площади у Белого Дома, прозвучал голос нашего друга, молодого режиссера документального кино из Санкт-Петербурга Саши Сидельникова, который снимал в Вологде фильмы с участием Михаила.
Часть этих кадров снималось у нас дома.
-  Дядя Миша, - спрашивал Саша, - а что такое для Вас - понятие Родины?
- Я здесь живу, и все, что с ней происходило, происходит и будет происходить - мое. Надо понять, чего нам не следует делать, хотя бы не делать хуже... Посмотри, как мы ведем себя на Родине - то ли как на случайно оккупированной территории, то ли в хлеву; страшно ногу поставить, чтобы не очутиться в дерьме. Нам на гербе вместо медведя надо мусор прицепить, чтобы помнили, где живем. Пробьешь вершинку  корки, на которой обитаешь, и окочуришься от внезапного потока зловония. Сейчас она - как больной страдающий человек. А человек на Родине должен чувствовать себя, как младенец на груди у матери: защищен и накормлен; свободно, уютно и не страшно. Красотой, добротой привлечен. Чтобы каждого, кто уехал - в Прибалтику ли, в Америку - посещала мысль: "Надо бы поскорее купить билет, съездить домой, в Россию..." Это и есть любовь к Родине. И если я увижу у себя в доме неблагополучие - разве не скажу об этом? Все, что я делаю в поэзии - мой метод защиты свободолюбивых, нормальных отношений...

И вот теперь неведомый нам столичный радиожурналист, узнав в Саше известного документалиста, спрашивал у него - каково настроение в российской глубинке? И тот отвечал в совершенно свойственной Сидельникову манере:
- С Российской глубинкой - все нормально...
Так мы узнали, что Саша, как всегда, в центре самых главных событий.
Весь день по Российскому радио в перерывах между репортажами и перестрелками звучала песня Б. Окуджавы: "Не обмануться бы во мраке: чем глуше музыка любви, тем громче музыка атаки..."
А вечером стали передавать списки погибших. Среди них был назван кинематрографист из Санкт-Петербурга... Александр Сидельников. Он был убит снайпером со спины. Попасть в Сашу было нетрудно: ростом - почти под два метра, богатырского телосложения, он всегда возвышался над толпой. Стреляли по человеку с кинокамерой.

В книжке "Девяносто третий год" всего семь страниц. Серийое производство рекламной библиотечки поэзии, задуманной в целях поддержки нищенствующих поэтов. Сборник-проспект тиражом в 1000 экземпляров издавался для авторов бесплатно согласно Федеральной целевой программе книгоиздания России. Предполагалось, что авторы эти книжки будут продавать, распространять и таким образом себя порекламируют, а кто сумеет - получит материальную поддержку.

Будучи в Москве, я сложила тираж в две большие сумки, хотела часть оставить в московских книжных магазинах, но... оказалось, что платить за продажу и хранение придется дороже, чем от того выручка. Десятка полтора  оставила знакомым, остальное увезла в Вологду. Потом мы часть раздали и раздарили, другая осталась лежать дома под столом.

 Все же этой акцией Союз писателей России делал великое дело. Поэтам давали понять, что их творчество может быть востребовано.

СТОЛИЦА
Открывай, столица,  врата,
Гульче бей, звонарь, в набат:
Убивают братец брата,
Смертным боем -
Брата брат.
Ржава память!
Мысли ржавы!
Девяносто третий год!
По державе
Две державы -
Красный сход
И крестный ход.
Триста лет, не третьи сутки
Дикий лай, стервотный вой -
Скопари и проститутки
Над Россией становой.
Орды. Морды.
Кто? Откуда?
Вурдулаки во главе.
Тянут лапы зла и блуда
К твоей светлой голове.

*    *    *
             АЛЕКСАНДРУ СИДЕЛЬНИКОВУ
Преступную в злобе,
По-детски святую,
Туземью,
Богатую, нищую,
В вере слепую, тебя,
Больную, хмельную,
Чужую, родимую землю,
За все до удушья,
До спазм ненавижу,
Любя!
Ты вечно, Россия,
Была замордованным краем:
Воюют брат с братом,
С семьею враждует семья.
До нас пропадали.
И мы, не живя, отмираем.
Зачем же, скажи мне,
Уходят твои сыновья?!
Не плачь, мое сердце,
Не жди в этой жизни привала.
Нас матери наши
Затем и рождают на свет,
Чтоб властная клика
На наших костях пировала.
Иначе у нас не бывало.
Не будет.
И нет.

*   *   *
Крестили - тебя не спросили,
Раб божий, земной человек.
Идет "пробуждение России",
Двадцатый кончается век.
И длится, все длится и длится
В веках затянувшийся сон.
Во сне перекошены лица
Идейно озлобленных зон.
Страна, сочиненное чудо,
Прощай, суеверья игра.
Пора уходить ниоткуда.
К себе возвращаться пора.
Мечтанье - продленье обмана,
Кукушка в декабрьском лесу,
Мосток из огня и тумана,
Качающийся на весу.

*    *    *
За фронт
И за опухший тыл,
За жертвы,
За громил,
За старших пил,
За младших пил,
За то, что свет не мил.
За "Землю Малую",
За Курск,
За-за-за-за-за-за...
За "развитой,
За верный курс",
Самоубийц глаза.
За Млечный Путь,
За красный брод, -
До донышка - до дна!
За оболваненный народ.
А чаша все полна.

         *    *    *
В передрассветном
Стоне сухожилий
Шуршит усталость,
А не благодать.
Мы за Россию
Стольких уложили,
Что уж самой России не видать.
Сгорает память.
А по гарям - зимы.
И в этих вечных зимах
Я поблек:
Так тягостно мне,
Так невыносимо
От героизма нищих и калек.

         *    *    *
Церковь - словно погасший фонарь.
Не пойму - слышу звон или помню?
Не зови меня,
Новый звонарь,
На поруганную колокольню.
Нету веры былой.
Нет огня:
Много минуло,
Все ль миновало?
Я тебя не спасу,
Ты - меня,
Как в нашествие ревтрибунала.
Зависть правит толпой и азарт,
Срам и страх с круговою порукой.
Не зови.
Не вернусь я назад.
Мертвым звоном меня не аукай.

БЛАГОВЕСТ
Едва под звоны
Отворили храмы,
Как хлынули толпой
В дворяне хамы.
Не дай нам Бог,
Изменится погода -
Не миновать
Семнадцатого года.

        МАТУШКА
Величают тебя белой лебедью,
Свет-Ярославной.
С безответным вопросом
Подхожу к тебе, как по ножам:
Христианка ли ты,
Если ты не была православной,
Православна ли ты,
Полосуя плетьми прихожан?
Что ж вы, братья по вере,
Мужиков забивали в колодки
И вели на торги
Продавать православных, как скот?
И шалел от бесправья мужик,
Как от яростной водки,
Наспех лоб осенив,
Торопился в дубраву на сход.
Ой, не раз ты, не раз
Спотыкалась, Россия, на ровном:
То приказ, то указ -
         Проявление высших забот.
Разъясняли друг другу
Православные волки и овны:
Общей Родины нет,
Есть своя у рабов и господ.
Непролазная ложь,
Будто прежде любили друг друга.
Отвернулся Господь?
С головами накрыла нас всех
Бело-красная вьюга,
И семнадцатый год
Совместил эпилог и пролог.

ПЕВЦЫ
Певцы-слепцы,
Нам было так по нраву,
Свой край любя,
Воспеть над ним расправу.
Мы, славя слепо,
Приближали день -
День погребенья
Русских деревень!
О как звонкомедально лесть звучала -
Разбойный улюлюкающий гимн!
С тех самых пор положено начало -
Губить - одним,
А каяться - другим.
Российский панихидный день -
Наш праздник:
Гуляй, круши,
Чтобы в конце концов
За море слез,
Немыслимые казни
Посмертно обвинить вождя слепцов.
Отчизна, через сомкнутые веки
Я плачу о себе,
О человеке...
Сам пред собой - в закате золотом -
Слепой пастух,
Растоптанный скотом.
 
МУЖИК
Недавно в гости не просили,
Сегодня грабят.
Воронье,
Не надо каркать о России,
Вы трижды
Предали ее.
 Кровь полевая не остыла.
Непостижимо:
Не враги -
Извечные каптеры тыла
Опять сгибают в три дуги
Того, кто мыкал все напасти,
Да в самый смак,
Да в самый шик
Тебя,  Архангел серой масти,
Российский спившийся мужик!
Не от трудов душа сломалась,
От вечной лжи
Ты сдал хребтом,
И если б выпрямился малость,
Стоял бы в уровень
С Христом.

*   *   *
Запеть бы мне,
Да голос тих.
Едва подумаю о добром,
Бьет сердце изнутри по ребрам,
И бред слетает с губ моих.
И явь мне шепчет:
Не трави
Живых! Пой в пустошь на причале.
Вся наша слава на крови.
Идейный полигон печали.
Не примирив народ и власть,
Служивых со сторожевыми,
Дано нам
Вечно мертвых клясть
И лебезить перед  живыми.