Письмо матери

Заколюченой вязью строчек
на листочек легли слова.
Ты в слезах не топи мой почерк,
твоя дочка ещё жива.
Пусть в раскладе судьбы лишь крести,
но душой не сорю в мечты,
и поёт мне ночные песни
зона так же, как в детстве ты.

Ежедневно ещё с этапа
мне доносят дожди и мрак:
"Спи, мой свет, вот вернётся папа,
он с тобою у нас моряк,
и не будет ни слёз, ни боли,
и любовь возвратится в дом."
А что кончил он жизнь в неволе,
я узнала уже потом.

 Тюрьмы, лагеря да пересылки,
 только ты гони из сердца бредь,
 не такая я уж и бандитка,
 чтоб, тебя не видя, умереть.

Отшумела почти без неба
карусель тех далёких дней,
где витал за краюху хлеба
перегарчик твоих гостей.
Знала ль ты, как я вся дрожала,
когда в спальне гасился свет?
Я ведь всё понимала, мама,
в свои восемь неполных лет.

Мне не стала судьба конфеткой
и подросшей всего чуть-чуть,
выбор был, или папин в клетку,
или твой незавидный путь.
И пошла я по скользским стыкам,
ну а юность в тот тёплый май
в мою душу врывалась криком
обездоленных птичьих стай.

 Тюрьмы, лагеря да пересылки,
 только ты гони из сердца бредь,
 не такая я уж и бандитка,
 чтоб, тебя не видя, умереть.

Через час на барак снаружи
сединой упадёт рассвет.
Я могла б написать о дружбе,
что спасает меня от бед,
и про то, как красив бывает
над таёжной рекой туман,
только ты ведь поймёшь, родная,
что всё это сплошной обман.

Временами самой забавно,
сердце ищет покой и тишь.
Не поверишь, но как ни странно,
я уже не хочу в Париж.
И в разлуке нам быть доколе?
Я вернусь на побывку в дом,
и о нашей нелёгкой доле
мы ещё под сто грамм споём.

 Тюрьмы, лагеря да пересылки,
 только ты гони хмельную бредь,
 не такая я уж и бандитка,
 чтоб, тебя не видя, умереть.