Барды, баллады и бабы

***

Королева Британии снова больна.
Ей не долго осталось. Идут
корабли по морям, их швыряет волна,
а пока в изголовии шут

развлекает больную, и горсть бубенцов
над лицом королевы звенит.
И несчастный король, одолев подлецов,
возвращается в замок. “Калит

или злая чахотка, ответь, чародей!
Знахарь старый, меня не томи!”
Только лекарь молчит и в раскрытую дверь
удаляется тихо, а с ним

удаляюсь и я, свой нелепый прикид
поправляя рукой на ходу.
Смех в ее волосах замер словно маркиз.
Мой король! Я тебе расскажу,

как она умирала на ложе среди
мятой челяди, глупых пажей.
Я звенел бубенцами, и вирус внутри
протыкал ее сворой ножей!

Очень скоро, король, она в мир отойдет.
Что с Британией будет моей?
Но плывут корабли, и чуть движется рот.
Как ей хочется крикнуть:”Скорей!”

Пока поп из французской родной стороны
по волнам к ее ложу спешит,
королева умрет, шут заплачет, цветы
принесут ей на гроб. Крепко сшит

самым лучшим портным тот могильный няряд,
на который, мой лорд, не скупясь
наш великий и гордый британский народ,
отдавал свои деньги. И власть

тебя врятли утешит. Скачи по полям!
Пусто в замке, и мертвая весть
как кукушка кружит над дорогой, где я
на лошадке трясусь, мокрый весь…



СКАЗКА

В какой-то дикой стороне,
дремучей и чужой,
жил гоблин. Он любил коней
и первый снег зимой.

Когда ложился снег, урод
дивился белизне,
давился радостью и в рот
кулак по самый не

балуйся впихивал и ржал.
Сосед его – был гном.
И димок был у гнома мал.
Давайте о другом.

Жил эльф в прекраснейшем лесу
и тетиву на свет
тянул в кустах, когда лису
он замечал во сне.

В пещере в обществе мышей
летучих обитал
покрытый панцирем прыщей
несчастный каннибал.

Он плохо ел, диету вел
и сталактиты грыз.
А раньше человек и вол
бежалив страхе из

обжитых мест – в поля, в леса,
а следом – людоед,
как ожиревшая оса,
и вюду – красный след.

Лошадка всадника несла,
копье торчало, щит,
доспехи. И куда гнала
безумца кляча? Вид

у человека был упрям,
рука в перчатке, горн,
а на дороге – сотни ям.
Охотник начал гон.

Рожок о смерти завопил,
и нечисть в темноте
от страха замерла. Звук пил,
сползающий на “е”,

накрыл пространство. Гоблин сел
на яйца глухаря.
Эльф улыбнулся. Гном не смел
из дома выйти. Я

тихонько хворост собирал
в забытом месте средь
болот, как редкий минерал
в одну из светлых сред,

ходил и думал, что за звук
случился в декабре.
Был на плече спокоен лук,
и мошка на коре

застыла, ухом шевеля.
Заплакал людоед.
Смеркалось. А тропа вела
себе и всем во вред.

А ночью старики в домах
устанут засыпать.
В лесу – кричат. Кричат – в горах.
Там догрызают мать,

здесь папу съели, здесь – сынка.
Богат фольклором край!
Не ты ли пролил из виска
немного крови? Глянь!


БАЛЛАДА ЖЕНЩИНЫ-ПЬЯНИЦЫ

совместно с Робертом Бернсом

Хозяйка, вынеси кувшин
и кружки нам поставь.
Пусть в волосах смеются вши,
мы будем выпивать!

Вино, старинное вино,
бродившее в веках,
верни нам юность. Вот – окно,
а в нем течет река.

На берегах растет камыш,
а в норке земляной
от страха старенькая мышь
скончалась. Бард, ты пой!

О светлых днях, о счастье встреч,
о том, что нет разлук,
как мне хотелось в землю лечь,
когда пришел без рук

бедняжка Том: пришел весной,
обрубки с двух сторон.
А я  застыла, только “ой”
кричала. Милый Том,

ты бросил нас, ушел в леса,
с бандитом пил и ел,
забыв про дом, забыв как я
сосала *** тебе.

Ты бледен, страшен, ты – не мой!
Но я тебя люблю.
Налей, хозяйка, скуку смой,
Пей за любовь мою!

поют хором:

Забыть ли прежнюю любовь
и не грустить о ней?
Забыть ли старую  любовь
и дружбу прежних дней?

Побольше кружки приготовь
и доверху налей.
Мы пьем за прежнюю любовь,
за дружбу прежних дней.

поют хором:

За дружбу старую – до дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина –
за счастье юных дней.

С тобой топтали мы вдвоем
траву родных полей,
но не один крутой подъем
мы взяли с юных дней.

Переплывали мы не раз
с тобой через ручей.
Но море разделило нас,
любовник юных дней!

поют хором:

За дружбу старую до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
за счастье прежних дней!




***

Доплывает корабль на старый мотив.
У хорошего барда – запой.
Пьет король с королем. И ангиною тиф
забавляется в теле больной.

Догорает свеча. Скандинавский сквозняк
гладит ноги гуляк в кабаке,
и в неясном загоне расплакался як,
отощавший в людской кабале.

Допивают вино, и скользит над столом
чарка с чем-то. Несчастный корабль!
Он пристать очень хочет к земле. Хочет он
днищем тронуть ее как коралл

и на влажный песок в темноте уронить
тело рваное. Только никак
это море не может корабль прибить
и качает его. В кабаках

средь голимых шутов, трубадуров и дур
я слагаю балладу вина
в деревенском костюме, и хлещет из дыр
чуть соленая, злая вода.

Пусть промочены ноги, пусть пуст кошелек,
пусть до сердца ее не дойти –
я не стану печалиться, если смешок
ты отпустишь. Не бойся, лети!

Может он, желторотый, сумеет достичь
и в полете погубит себя,
словно пуля, птенца превратившая в дичь.
Я молюсь за того корабля,

за того короля, за того мертвеца
и за всякую нужную тварь.
Оплывает улыбка. Огарок лица.
Что с того? Мне ведь даже не жаль!

Говорят – он всю жизнь на волнах, на волнах.
Говорят, он родился скотом.
Я пою для других в дорогих кабаках
и нисколько не плачу о том.


ПОТЕРЯННЫЕ ПАСТУХИ

Девушка Мэри пыдает в кустах.
Два пастуха, провожая корову,
в чаще застыли, счтитают до ста.
Листья на ветках колышутся ровно.

Если ты стар, если занят – не стой!
Мимо пройди – не вспугни мою Мэри.
Хруст под ногами, ей грустно – не с той
девушкой шляется парень в деревне,

любит не ту по старинным углам,
губы чужие к всоим прижимает.
Где же ты бродишь, любовник-улан,
рыцарь красивый, разбойник? “Не знаю”,

ей отвечают сквозь зубы кусты.
Пасмурно в чаще, и мокро на ветках.
Кто-то крадется. Наверное, ты,
мой ненаглядный, единственный! Некто,

черт или эльф или гоблин бухой,
или крестьянин в лесу торжествует?
Кто-то шуршит у нее за спиной!
Мэри встревожена. Мэри могу я

только понять. Потемнело, и плач
замер в колючках. Ни всхлипа, ни Мэри.
Только корова как вспугнутый грач
в чаще кружила, искала деревню.



***

Моя Мариана – черна и глупа –
сидит у окна, распустив до пупа

червонные волосы, кровь на щеках.
Чисты мои помыслы. Слезы в руках.

Молитву слагая, от всех взаперти –
моя дорогая, ты мне запретить

не сможешь! Я въеду во двор на коне,
как вор диадему укравший: вполне –

сюжет для баллады. Ты – скрипка, я – бард!
Любовные гады шевелятся, над –

игристые свечи, вокруг – ни души.
Не уж то навечно? Расслабься – духи

побрызгай на кожу, заройся в серьгах.
Я – просто прохожий, я – холод в деньгах.

Тебя полюбивший на страшной заре,
оставшийся лишним, как лист – в декабре!

Ненужная память! Уже не гляжу
на замок, я – спятил и в лес ухожу,

где умные волки, где лисы, где я
пойду по иголкам: пусть жалят меня!


РОБИН МУД И ЕГО СТРЕЛЫ

Я – Робин Муд, я – принц козлов,
живу без дома и колов.
Душа моя грустна!
Вокруг меня сплошные пни,
а между – папоротник. Ни
друга, ни врага.

Забыть бы для чего рожден
и быдлом выть на старый клен,
а птичка на ветру
поет о добром, о плохом
не будем петь, давай о том,
о чем я не совру:

о том, что прав крестьянин Том,
и пусть у Тома брошен дом –
с рогатиной в руках
мы с ним пол леса обойдем,
отыщем знать – налог возьмем.
Никто мне не указ!

Я граблю только толстяков:
у них живот из медяков,
а шея – из колец!
Шериф из Нотингемма мне
не брат, и мне по бороде
его угрозы. Спец

по части пухлых кошельков,
богатых дамочек, попов, -
я этот лес держу
стрелой и луком. Мой партнер –
веселый парень Литтл Джон.
Я королю служу,

а не глупцам вассалам, им
мы гордо скажем: мы не ссым,
покуда естьв лесах
свобода, что питает дух,
пока есть зрение и слух
и место на суку

лля богачей. Пой, йомен!
Труби в рожок, свободный мен!
Здесь наше все, пойми:
ты не обут и не одет,
но слово “freedom” лучше дед,
чем новые штаны.

И если суждено висеть
под лесом этим словно сеть
мне в роковом году,
рукой дрожащей плуг отбрось,
спроси, поглаживая дочь:
“Ты знаешь, как зовут

беднягу голого с петлей,
болтающего головой,
и со стрелой во рту?”
И дочь, уверенная в том,
тихонько скажет:”Это – он!
А кто – я не пойму…”


ПЛУГУ, КОТОРЫЙ ЗАМЕР
НАД ПОЛЕВОЙ МЫШЬЮ

Мой плуг! Ты ходишь по земле,
покорный старенькому мне,
и ветры бродят в бороде
             седой.
Мы режем землю на куски
вдвоем и воем – я и ты –
над мышью: ты ее убил!
             На кой?

Но ты молчишь, и я молчу,
и пот стекает по плечу.
Но, друг, мы дарим калачу
     возможность жить,
взрывая почву, на виду
у облаков, у солнца, у-
томленный плуг, я не виню!
         Тебя винить

не в силах! Дом мышиный пуст,
хозяйка словно рваный куст
застыла, и из мертвых уст
         несет тоской.
Уже большие муравьи
могилу роют ей. Пойми!
Нам нужно поле обойти.
        Пошли, седой!





КОГДА ЛЮБИЛИ КОРОЛЕЙ

Король вернулся! пели снегири
на флейтах. Возвращались короли,
и лошади копытами скребли
            сухую землю.
Он веру в удивление привез.
И птицы, вылезавшие из гнезд,
встречали возвращенца, словно пес
          хозяйку. Внемля

приветствиям друзей, он пересек
простор лесной. Уже струился сок
из радостной березы. Хор осок
           шумел в болоте,
и добрые лягушки в камышах
застыли и старались не мешать,
и солнце, на стволе замедлив шаг,
            внимало ноте!

Король вернулся! И в лесу теперь
останется довольным каждый зверь.
О, как нам не хватает королей,
           готовых грудью
прикрыть и на врага наставить меч
и, если надо, под стрелою лечь
в траве высокой. О таких и речь!
            Но мы не будем

о будущем, о грустном, ведь король
въезжал в старинный лес – и гибла боль,
копытами застигнутая. Конь
          заржал как пушка.
Круженье птиц под радугой лучей,
валькирии на ветках, и ручей
спешащий, потому что был ничей –
           он был отпущен!

Король вернулся! пели снегири
на флейтах. Возвращались короли,
и лошади копытами скребли
           земле не внемля.
Он веру в удивление привез.
И птицы, вылезавшие из гнезд,
Садились королю на самый нос!
           Вот было время!


ИЗ РАМЫ

                На полотне великого голландца
                я не прибавлю, не убавлю глянца –
                не о голландцах нынче разговор.

                Геннадий Григорьев

На палице моей – следы от губ.
Не знаю, чьих, вы будете, принцесса.
Пока я здесь. Потом уйду в отруб.
Но, Боже мой, как хочется инцеста!
По разуму, друзья по разуму,
не стоит бить едой. По разу выпьем,
а быть беде или не быть тому –
не знаете ни вы, Жан, и ни вы, Пьер.
Пора уже порадоваться нам,
пока в глазах не плавают ресницы,
пока эпоха не послала “на” –
поехали в Европу. Поясницы
шарфами замотаем на манер
какой-нибудь старухи из провинций.
Художник не заметит старый сквер
и сделает меня прекрасным принцем
(что, в принципе, не плохо). Полотно
повесят в Лувре, и поверьте – в этом
есть некий смысл, высшее оно,
ради чего я должен стать поэтом.
Роди ж меня, крестьянка или дочь
глухого графа, сделый это ночью.
Когда б я знал, что роды примут в ночь,
я б не помог при родах, это точно.
Но знать о том, что знаю я, вполне
достаточно, что б целиком представить
картину мира, Так сказать, извне
пытливый взгляд на дерево наставить,
на вас, мои друзья, на то, что есть
вы собрались, на стол, где пьяный дядя
зачем-то трогает мою сестру,
на дивный холст намеренно не глядя,
где мерин, слуги, где уже не сесть,
в компании фрейлин принцесса ходит,
где бабочки порхают. Где ты, честь?
Какие нынче хрупкие устои,
упадок, деградация. Концы,
конечно, в воду. Я сейчас – в Европе.
А здесь у вас на пастбищах овцы
гуляют. Боже мой, да вы все в жопе…

30 декабря



ЯГНЕНОК В ГОРАХ

В горах, где сердце, путник – там
    среди камней и трав!
Служанка Дженни где-то там
    среди камней и трав!

Ее увидел злой олень
    и бег остановил!
В горах слонявшийся олень
    свой бег остановил!

Цветы на склонах хором ей
    кричат: зачем пришла?
Цветы завяли, сохнут, ей
    не слышно. К дому шла!

ягненок в горы убежал –
   он маленький совсем!
Не видели? Он тут бежал –
   он маленький совсем!

Но голос девушки ослаб,
   и речь ее журчит
как струйка из кувшина, слаб,
   как ручеек журчит.

Откуда знать ей, что в горах
   живет зеленый тролль?
Она пришла, а здесь живет
   ужасный старый тролль!

Хоть слаб он зрением, но слух
   старик всегда имел.
Не видел ни хрена, но слух
   не крошится как мел!

Ах, Дженни! Тролль к тебе идет.
   Беги отсюда прочь!
Он плохо ходит, а придет –
   тебя он съесть не прочь!

Служанка в ужасе, но тролль
   уже завис над ней!
Вонючий похотливый тролль
   в трусы стучится к ней!

Он сотни лет дремал в горах
   без женщин и детей!
Дряхлел в пещере, жил в горах.
   Ни женщин, ни детей

сто лет не видел, не имел.
   Лишь ночью выходил,
Цветы на склонах рвал и ел
   и слезы чьи-то пил.

В горах, где сердце, путник – там
   среди камней и трав!
Служанка Дженни где-то там!
   Скажи, если не прав!

Я все слова возьму назад.
   В горах твоя жена.
Злой тролль порвал ее наряд.
   Она мертва, мертва!

Ее понюхал злой олень,
   цветы кричали: стой!
А Дженни слушать было лень.
   Оставь ее – не стой!

Пусть слезы катятся из глаз
   волной на камни. Прочь!
Беги отсюда, путник, с глаз
   долой! Ведь скоро ночь

сойдет на горы, темнота
   запеленает склон!
Одна сплошная темнота,
   и никого кругом!

О чем не поют барды, но чем все закончилось:

Из кустарника, который остался незамеченным, выбирается ягненок и, подражая оленю, долго обнюхивает мертвую, лижет ей нос. После он устремляется вслед за путником, плащ которого еще виден на горной тропе. Из расщелины вылезает тролль и начинает есть изнасилованную им служанку.
Троль скоро умрет, потому что Дженни была заражена неизвестным вирусом: все лекари отказались от нее. Именно по этой причине она ушла в горы – а не из-за ягненка. Ягненок – так, для прикрытия.

Больше всего в этой балладе повезло цветам.



БАЛЛАДА О ДРАКОНЕ

В далеком замке на горе
  в глубокой башне жил
дракон с колечком на губе.
  Он часто выходил
в ушанке плакать на балкон,
  роняя слезы в снег,
последний маленький дракон,
  совсем как человек.
В кармане брюк не шли часы
  плюс седина в ушах,
очки со зреньем минус три.
  По замку словно шах
дракон слонялся, толстый хвост
  шуршал за ним как мышь.
Когда луна, покинув пост,
  над замком шла, малыш
смеялся в люльке, ворон глаз
  из чащи выставлял,
случалось, в этот поздний час
  хозяин вылетал,
кружил над скалами, дышал
  ночной прохладой, пасть
от всякой дряни очищал,
  а свет увидит - шасть
к окну, и если баба спит,
  дракон дрочил в кустах,
пока не встанут петухи,
  потом в одних трусах
он когти рвал, летел стрелой
  и в замке прятал плоть,
вонючий, старый и глухой, -
  он был похож на кость.
О, рыцарь, если ты в пути,
  запомни: прежде чем
убьешь его - успей спросить,
  кольцо ему зачем?
Откуда у него кольцо?
  С принцессы, с короля?
Ведь скоро простатит его
  загонит в гроб. Сопля
из носа каплет, клык прогнил,
  шатается балкон,
и чтобы он не говорил,
  запомни - он дракон!
Он просто старый онанист,
  педрила в чешуе.
Скорее, рыцарь! Торопись!
  Дракон здесь охуел!
Он женщин наших засмущал,
  когда елдак в ладонь
берет, сутулясь и мыча
  и фыркая как конь!
И если пастухи в горах
  остались ночевать,
им страшно, когда он в кустах
  пытается кончать!


НЕОФИТ В ЛЕСУ
                Au bois d'Clamart y'a des petit's fleurs
                Y'a des petit's fleurs
                Georges Brassens “Au bois de mon coeur”
               
Здесь звери – поэтому не шевелись,
пощупай у дерева кожу, в просвет
меж мертвыми листьями маленький лис
глядит удивленно, а в лапке – кастет.
Но просекой можно из леса уйти.
Пусть корни и сучья мешают. Вперед!
Промочены ноги, ты хочешь в кусты,
а я не преклонен и ягоды в рот
(не знаю, какие) бросаю и ем.
За кромкою леса, пробив облака,
укутанный смогом, красивый как хрен,
есть замок один (их не три и не два).
В том замке – тепло, там играют фольклер
красивые барды, и все – при делах.
Там дева губастая ходит как лор,
зовут Эвелиной. Я с ней не в ладах.
Она ведь – принцесса, и замок – ее.
Мы как-то повздорили в брачную ночь.
Над спальней – я помню – висело копье,
и ставня стучала. Я вытащил скотч.
…И вот я с тобой пропадаю в лесу,
брожу по болоту, кормлю комаров.
Мне страшно бывает – но я же не ссу.
А ты не выходишь порой из кустов.
Сидишь где-то в дебрях черники лесной
и в норы кротовьи пытаешься влезть,
как червь, как пиявка. Все время – “постой”.
Зачем тебе дался уродливый лес?
Здесь звери от голода стали шизо.
Мне слышно, как стонут деревья. Жуки
шумят под корой. Это хуже – СИЗО.
Мы здесь уже год. Я лишился руки,
я весь похудел, я покрылся паршой.
На лысый мой череп садится роса.
А ты говоришь, что тебе хорошо,
что ты очень хочешь куда-то поссать.
Зарывшись в растительность, сутки сидишь
и льешь из себя как из шланга мочу.
Ты в глотке моей как иголка сидишь!
Я к деве губастой вернуться хочу….
…Куда ж ты, тропинка, меня завела?
Где замок ебучий и где Эвелин?
Но чую – ты снова меня завела.
Я сделаю все для тебя. Ты – вели!


27-28 декабря


В лесной тиши,
Здесь цветы цветут, здесь цветы цветут
“В лесу моего сердца”
(пер.  Борис Рысев)

зима 2004