Хороший день

ХОРОШИЙ  ДЕНЬ

В тишине, провожая его шаги, уже почти совсем запутавшиеся в длинном плаще ночи, я не расстраиваюсь и не печалюсь, что он уходит. Он уходит, повинуясь неведомым мне законам, потому что всегда так бывает. Кончается хорошая песня, выпивается последний глоток вина, проходит любовь, вянут цветы, засыпают навсегда друзья…
Но память о пережитом счастье хранится вечно, и питает тебя вплоть до самой твоей осени. Я провожаю хороший день, как дорогого гостя, далеко за полночь засидевшегося с мирной улыбкой за стаканчиком, за дружеской беседой. Я провожаю его, но он не покидает меня. Он будет со мной ещё столько, сколько сердце способно хранить память о том тепле, которое он вдруг мне подарил. И которое теперь - моё самое дорогое сокровище, что я буду хранить, как выходной костюм, чтобы не истрепать.
Ещё в детстве, когда вдруг накроет тебя неожиданная радость – немецкая железная дорога с вагончиками и паровозиком с трубой, я твердил себе «главное - не перерадоваться». Радости моей, конечно, не было предела, но не нужно её выпускать сразу, иначе она схлопнется, как вдруг вырвавшийся из твоих рук надуваемый воздушный шарик. Это я понимал. Главное, чтобы распределить тепло по всем последующим дням, понемногу выдавая его себе, смакуя каждую запомнившуюся мелочь, ибо эти мелочи потом оказываются бесценными.
Вот мы идём в дождливой ночи вдвоём по узкой улице. Морось и непогодь. У меня поднят воротник и дождя я не боюсь, а у моего спутника зонт, большой зонт. Он небольшого роста, мой спутник, едва достаёт мне до плеча, но всё равно старательно держит надо мной зонт, хотя ему приходится вставать чуть ли не на цыпочки.
Он это делает не потому, что боится, что я вымокну, он просто не может идти под зонтом сам, когда у меня зонта нет.
Вот я смотрю концерт армянского юмориста на армянском языке. Мой ум не понимает ни слова, и я единственный человек в зале, не знающий армянского языка, но сердцем я понимаю всё. Понимаю, потому что сам родился и вырос в «национальной» республике, вырос, ещё когда мы были одна большая дружная семья, большая страна – много республик. Потом нас разлучили, посеяв на границах мелкую ложь, из которой выросли большие беды, но это не беда – мы-то остались.



Мы оба теперь «на чужбине» и тоскуем по нашим дворикам, где «забивали» только костяных «козлов», и пряталась в тени виноградников самая безобидная «антисоветчина». Мы оба знаем наизусть «Мимино», у нас нет общих корней, но наша общая доля делает нас больше, чем родственниками. Мы говорим на одном языке, он на армянском, я на русском.
Кто-то, кто хуже сатаны, и хуже детоубийцы посеял на наших границах семена мелкой лжи, будто бросил в глаза щепоть соли – обидно и больно. Мы оба знаем наизусть «Мимино» и поём эти песни каждый про себя, и каждому видятся свои бараны на лугу, мирно дерущиеся своими тупыми рожками. Этот юморист попал в самую точку, словно высокопрофессиональный драматург, он так выстроил темп и ритм своих слов, что мы смеялись до слёз и плакали этими же слезами, не замечая, что смех и слёзы всё об одном, об ушедшем времени детских запахов союзных республик:
Как пахнет урюк, когда он, созревший, сушится на солнце, чтобы превратиться в курагу, как пахнет спелая дыня за 10 коп. килограмм, когда ты впиваешься в неё молочными зубами и измазываешься соком от уха до уха, как пахнет прибитой пылью в только что политом дворике, когда огромное солнце уже село за по-настоящему синие-синие горы, как пахнет май, когда ты ловишь майских жуков в спичечную коробку, как пахнет вода, которая журчит и струится в многочисленных арыках и фонтанчиках, как пахнут подснежники в предгорьях, когда в какой-то там Москве ещё вовсю зима, да есть ли она вообще, эта Москва, или это просто в телике всё выдумали, как пахнет разогретый асфальт под солнцем июля, когда ты, блистая, свежей лысиной, мчишься на велике к озеру, как пахнет песок в пустыне, мне казалось, что он пахнет морем и миражами, как пахнет зелёный чай с лепёшками, с мёдом и маслом, халва, джуда, кита, кинза, да и вообще, как пахнет восточный базар, где чебуреки, точно лодки в золотом озере.
Как пахнет жареная картошка на хлопковом масле, которую лучше всего есть зимой, после школы, сидя у цветного «Фотона», и смотря зимние олимпийские игры. Господи! Сколько же бывает снега! А за окном в это время пасмурно, чистый-чистый дождик стучит по крышке кондиционера, и мёрзнет на веранде велик, до весны…

В общем, так мы и сидим, в кафе, за почти настоящим  «Ани», говорим, пьём, провожая этот хороший день.
- А у вас носили под воротником рубашки носовой платок?
- Ага, ага, а ещё обязательно расстёгнуты манжеты, туфли с острым носком, сшибающий с ног запах египетского одеколона, и фикса во рту, да… было…
Этот хороший день, словно потрескавшийся экран в летнем кинотеатре, на котором так страдают индийские актёры, их синеватые фотографии можно купить во всех киосках, их заливистые голоса несутся из каждой чайханы. Хороший день, словно чай из красивой пиалы, горячий-горячий, и в самую жару.
Пьёшь его, пьёшь и никак не напьёшься. И весь смысл в этом неторопливом сидении, почти в позе лотоса, почти неподвижно, из-под век разглядывая струящийся по белым улицам зной.
Хороший день – как хороший друг, живущий где-то далеко, редко пишет, и совсем не звонит, но всегда появляющийся неожиданно, как-то вдруг и сразу погружающий тебя в сладкую боль ностальгических картин.
Детство – неплохой обратный адрес, постоянный и никогда не меняющийся, хоть на Луну улети, а вернешься всё равно туда, откуда пришёл.
Так что, до свиданья, Хороший День, ты был очень кстати, ты был, и вот ты уходишь, тебе пора, пора дальше. Ты уходишь, наполнив сердце моё сладкой болью, ты сделал мне больно! Слышишь!
Уходи, исчезай, растаивай между чужими звёздами, но никогда не покидай меня слишком надолго.