Пока Басё

Предписано идти в Киото. Это -
идти не в Эдо. C видом идиота
в своей - без имени другого - шляпе
двояковогнутой, что твой эритроцит,
я выхожу. На угол, где меняла,
и в зеркальце глядится соглядатай,
примешиваться в ток толпы венозной
из отработавших - рыбачки и солдаты -
я выхожу. Пока еще спросить
яснее внятного - а где Киото?
И - брать ли мне на вате
одеяло…

Мне дали время - я за ним слежу,
вотще пытаясь быть жуликоватей
его жуликоватости сугубой.
Бужу ларьки. Облизываю губы,
перебираю сотни безделушек –
непроливашки, вечное перо,
набор для туши, одеяло. Что-то
понадобится – в Эдо. Э-э-э – в Киото.

Я жгу светильник. Звучное нутро,
сам воздух в доме стал непроницаем -
мне все трудней ходить и в нем дышать.
Намеренья киотские серьезны,
раз пустота становится кварцитом,
мерцая,
«если даже звезды
пристанища лишат»,
что говорить о нас -
придется выходить - эритроцитом.
И временить не время. И не час.

Как это было у Ду Фу? Постой -
вдоль полостей с фисташковой водой,
где греются спросонок обезьяны
- белее их бород осенний ветер -
пока весь мир, его сосцы, глаза,
все самое прекрасное при свете,
напоминает пузыри опары
без месива, без пекла, без изъяна,
в парящей невозможности сказать,
я выхожу, шагая под удары
валька хозяйкина над глыбкой простыней
реки.
И если Эдо манит пятерней -
Киото ждет. Шаги мои легки.

Уходишь - в горести. В досаде - остаешься.
Всё лучше течь, ища того, что древний
искал - стекающий один «мальчишка
за взрослыми в морщинистую воду»,
их рукава повесив на деревья,
идешь - и заливаешься, смеешься,
одетый лишь крутящейся листвой -
по долгу службы предпочтя свободу
раба, следящего за господином,
чтоб вместе быть - во многих. И в едином.
Постой,
как это было у Ду Фу -
собравшись в путь - сижу перед тобой,
а  кажется плыву.
Пустой -
плыву.