в коей повествуется о посещении достославного рыцаря факультета

Вступление

Бродит рыцарь, ищет фею.
Классы чистые, урок.
И забрел он в галерею
и застрял здесь на часок.

Имена, глаза, портреты
на него со стен глядят.
И в них ожили поэты
и друг с другом говорят.

"Подниму и я забрало, –
молвил рыцарь про себя. –
Мне Испании не мало,
да не отыскать тебя".


Цикл куплетов-монологов

         1

Может, я нарек неверно
Индией земли клочок,
оказавшийся безмерным,
чтоб проникнуть на Восток.

И подплыть с другого боку,
ключ иной найдя, к тебе;
море было так широко,
что женило на себе.

Думал, ты есть центр Вселенной,
и к тебе мой каждый румб
проведен, как к сердцу вены,
да ошибся как Колумб.



          2.

Может, нужно мне пошарить
и найти, что вправду шар
этот мир, уже без края
и без рая – круглый дар.

И в просторах необъятных
лишь касаться и легко
позвонков, лопаток, пяток –
о прости! – материков.

Не гляди, простор – измена;
легче с кем-то ждать прилив,
между скал, как два колена
сжатых, отыскать пролив.

И прогладить полукруглый
напрямую океан,
как живот малайки смуглой,
как сумел то Магеллан.

Иль – отбросить прочь безумство
и из тростниковых стран
наконец домой вернуться,
как не смог твой Магеллан.




        3.


"Вот и я, мое ты горе, –
оказался долгим путь.
И хожденьем за три моря
имя мне хотя б вернуть.

Мытарствам конец не виден.
Я-то верю, что вернусь.
Афанасий сын Никитин.
Письма вот, жене и в Русь".

* * *
Сам худой и невеселый,
прозывался здесь гарип.
Все смущался девой голой.
Думал, что давно погиб

без товара и без веры –
басурманский держит пост.
Словно рыба, среди вереска
спит под сетью ярких звезд.

* * *

"А еда у них плохая:
рис едят, халву, траву.
Вилки нет, ножа не знают
и жуют, покрыв главу

И дворец султанов чуден:
роспись, золото, резьба.
А гарипов гонят всюду,
чужестранцев-то, – беда".

* * *

"И скажу я христиане,
кто по землям от тоски
плавает – живет в дурмане
и впадает во грехи.

Ночь великую в Бидаре
видел я – как будто стог,
Лось пылал, летя в Стожары,
головою на Восток".

* * *

"Пост прошел. И Пасха в мае.
Рождество прошло, а я
наши праздники не знаю,
грешный, без календаря.

Книг-то нет. Давно ограбив,
книги взяли, денег нет.
Христианства ж не оставил –
В Индию ушел от бед".

* * *

"Бог лишь ведает, что будет.
Крепость и любовь моя.
Среди вер иных, как в чуде,
я живу, тебя моля.

Бог хранит тебя, родная.
Нет страны, подобно ей.
Хоть и власть морозно-злая,
не жалеет и детей".

* * *

"А в дому твоем бояре.
толстяки-холостяки.
И давно уж все сожрали.
Если ждешь меня – беги.

Вышло как-то все иначе.
Здесь куплю, а там продам.
И не сделался богаче,
но на счастье хватит нам…"


          4

То ль вода, а то ли льдина,
то ли сердце, то ль броня.
Слились море с небом синим
свой орешек охранять.

"Что ж, корона тоже бремя,
ярче света не найду". –
горевал по-русски немец,
с ветерком скользя по льду.

Бросил дом невестин с видом
на Сенат, болонку, май,
чтоб увидеть Антарктиду:
раздалась, как друг Китай.

Чтоб увидеть Антарктиду,
нелюдимую жену,
ласками ее разбитый
на мороз и белизну.

Чтоб увидеть Антарктиду
без людей, садов и царств,
всплывшую как Атлантида,
на краю слепых пространств.


          5.

Самому переливаться
каплей, чайником гремя,
по рельефу, прогибаться
на неровностях холма.

Научить туземок вальсу.
Пушкина читать степям.
Скачет маленький Пржевальский
и тоскует по словам.

И ловить в ландшафте голом
шейки, крылья и хребты,
взор озер – пустым раздольем –
человечьей красоты.

Языком густым, но точным,
описать повадки, сны
и разрез почти восточный
над кибитками – луны.

И устать – болеют ноги.
Сердце чувствовать в груди,
что как жемчуг одинокий,
потерялось во степи.


        6.

Как дикарская прическа –
джунгли. Выглянет висок
поселенья – хижин горстка
и костра, багров, сосок.

Выглянет татуировка,
в центре ямочка – пупок.
Настоящая винтовка
выплеснет искусно сок.

В тех краях мы к смерти ближе,
бог следит сам, невысок.
Что, еще чуть-чуть, увижу
жизни ихней волосок.

Нет предела возвращеньям
в первозданный пестрый рай,
у богинь просить прощенья,
что уехал. М.-Маклай.


         7.

Поведу я параллели
над страной штормов и серн
и зарешечу метели,
как линейкой Крузенштерн.

Паруса взорвет тугие
и прорвет меридиан
тихая твоя стихия,
хладнокровья океан.


        8.

Или, что твой Докучаев,
скукою сводить с ума,
и в гостях за скверным чаем
засидеться допоздна.

Дома ж – с засухой бороться,
направлять в песок леса,
накопать рвов и колодцев,
где б затем паслась лиса.

И прощупывая мякоть
почвы, видеть – красота.
И у микроскопа плакать:
спит со всеми, да чиста.






            9
"Надо думать – за полярным
делать нечего пожарным"
Песенка одной
пропавшей экспедиции

Снова тянет за полярный
оторваться от земли
в дрейфе – в город лучезарный,
чтоб собаки не нашли.

Говорят, там идеальный
отдых, струсил – и готов.
В отпуск, от всего, астральный
уезжает вновь Седов.

Вот прошла зимовка. Полюс
должен быть невдалеке,
ближе смерть, и хриплый голос
замерзает в дневнике.

Словно стрелка, намагничен,
каждый шаг, и не постичь,
как от опыта отличен
опыт, чтоб конца достичь.

И картина на прощанье
по Ван Гогу – едоки
в благостыне и молчанье
будто дуют в кулаки,

дабы остудить картофель,
что остался на земле,
а один обросший профиль
ищет соли на столе.








Заключенье

Птицам гнезда, лисам норы
остаются, а тебе
вместо дома лишь просторы
и в природе, и в судьбе.

Степи, долы и озера,
очертания не плеч,
так ущелий, склоны, горы, –
можно выпрямиться, лечь

путнику везде, свободу
получившему взамен
дней обменявшему на дни,
на постель, костер, природу,
что прекраснее, чем мы.

путнику везде – раздолье
разошедшихся могил,
да еще свобода – доля
выше всех надземных сил.

И словами, и руками
всюду я ищу тебя,
над морями и горами,
о рассвет зрачок дробя.

Лисы – норы, птицы – гнезда,
а географ – целый шар,
чернокнижник – души, звезды
все имеют что-то в дар.

И еще какая область
средь равнин, имен и тел
остается: образ, отблеск
мира. Мимо пролетел

Дон Кихот с копьем, идеей,
верой, – да не нам судить,
коль ему есть в эмпиреях
голову где преклонить.

3-6. 1. 1998.