Снисхождение

На полотне великого голландца
                я не прибавлю, не убавлю глянца –
                не о голландцах нынче разговор.

                Геннадий Григорьев

На палице моей – следы от губ.
Не знаю, чьих, вы будете, принцесса.
Пока я здесь. Потом уйду в отруб.
Но, Боже мой, как хочется инцеста!
По разуму, друзья по разуму,
не стоит бить едой. По разу выпьем,
а быть беде или не быть тому –
не знаете ни вы, Жан, и ни вы, Пьер.
Пора уже порадоваться нам,
пока в глазах не плавают ресницы,
пока эпоха не послала “на” –
поехали в Европу. Поясницы
шарфами замотаем на манер
какой-нибудь старухи из провинций.
Художник не заметит старый сквер
и сделает меня прекрасным принцем
(что, в принципе, не плохо). Полотно
повесят в Лувре, и поверьте – в этом
есть некий смысл, высшее оно,
ради чего я должен стать поэтом.
Роди ж меня, крестьянка или дочь
глухого графа, сделый это ночью.
Когда б я знал, что роды примут в ночь,
я б не помог при родах, это точно.
Но знать о том, что знаю я, вполне
достаточно, что б целиком представить
картину мира, Так сказать, извне
пытливый взгляд на дерево наставить,
на вас, мои друзья, на то, что есть
вы собрались, на стол, где пьяный дядя
зачем-то трогает мою сестру,
на дивный холст намеренно не глядя,
где мерин, слуги, где уже не сесть,
в компании фрейлин принцесса ходит,
где бабочки порхают. Где ты, честь?
Какие нынче хрупкие устои,
упадок, деградация. Концы,
конечно, в воду. Я сейчас – в Европе.
А здесь у вас на пастбищах овцы
гуляют. Боже мой, да вы же в жопе…

30 декабря 2003