Цикл Ты права, ты, конечно, права...

* * *

Ненавижу ту ткань, что крадёт остроту очертаний,
Пересмешливый гомон и долгую слякоть пути.
Я наивен, как Бог, без упрёков и тучных признаний,
Ты невинна, как свет, обещающий быть впереди.

Я боюсь потерять. Это словно становится болью.
Этот круг пустоты, для немого объятия век.
Всё, что может гореть, пересыпано радужной солью,
Что должно умереть, рассыпается в приторный снег.

Это правда, как сон. Я уже выбирать не свободен.
Всё предписано впрок, подытожено, словно печать.
Кто уплатит зарок? Или это подарок Господень?
И развеян порог. Значит, стоило было начать!

Январь 1999 г.


* * *

Ты меня изрыдала до мяса -
Я беру твою плоть, как добычу.
И от пиршества этого пляса
Отрыгается похотью бычьей.

Но разверзлось. Как истово мало.
Я убийца, я деспот, и полно...
Полотняный разлив покрывала
Очень старят морщины и волны.

Рим дрожит за своё семихолмье,
Но не сыщутся ныне квиримы!
Ты меня обязательно вспомни
В простодушных объятьях перины.

Даже в самом отчаянном скотстве
Не унять злую радость разгула.
Я утешусь изысканным сходством
Моей доли с судьбою Катулла.

Пусть стыдятся искусные боги
Повторенья дряхлеющей пытки.
Для забвенья, в конечном итоге,
Есть пространство и время в избытке.

Ты ж расхлéстни об угол оковы
Да измажь себя падалью густо;
Ну, а после веди меня снова
На Голгофу вселенского буйства.


* * *

Всё закончится явно нелепо.
Мутный жемчуг пьянящей росы
Из бутона бетонного склепа
Выколачивать нет больше сил.

Но уйти от диктата привычки –
Значит сгинуть. Я силюсь понять
В резком воздухе анатомички
Неразъятую телом кровать.

Недомолвок раздутая проза
В многотомный прессуется пласт.
Эта женщина, кроме невроза,
Мне едва ли чего-нибудь даст.

Я не властвую вовсе над нею,
Её губ необъятна листва,
Но в подлунном зверинце роднее
Не отыщется мне существа.

Значит, вновь всё как прежде осталось,
И я даже пугаться готов
Темных окон щемящую малость
И обширность удушливых снов.

1990


* * *

Я по-волчьи взбешусь и завою тоскливою нотой
Или вовсе уймусь, подведя безысходно черту.
Всё уходит? И пусть. Мне до этого нету заботы.
Только вялая грусть, словно горечи привкус во рту.

Мне не надобно ждать переливов церковного хора.
Что могу я сказать перед Господом и пред тобой?
Мои губы ласкать жаждут больше, чем верного слова,
Упиваясь, сгорать неуёмным касаньем рукой.

Но развеется бред, страж дремучего древнего танца.
И воротится свет, знак искомых и найденных слов.
Всё уходит? О нет! Так должно, должно оставаться.
На вселенную лет, на безумное множество снов.

1990


* * *

Разлад умов оставив на потом,
По трепетной шкале отмеривая запах
Разбухших строк, найти дверной проём
И обомлеть: как чинно тлеет запад
За кольями домов. Какой холёный звук
Зачат сознаньем, но убит гортанью.
И молит лоб: «Подай на пропитанье!»,
А губы рвут последнее из рук.
А это значит - скудный твой супруг
Не променяет слух на добродетель.
И будут жадно дергать полы дети,
Вопросом пола озаботясь вдруг.
А я уйду в распоряженье слуг
И буду сам копить себе монеты.
А после там, быть может, взвою: «Где ты?»
И тут почую: точно, скрипнул сук,
Скандально облохмаченный веревкой.
Ты никогда мне не казалась лёгкой.
И вот когда приблизился каюк,
Я вдруг постиг, что невесомость – это
Есть свойство всех, кто породнён петлёй.
И вот тогда захочется домой.
И очень жаль, что нету дома, нету.

1990


* * *

Ты права, ты, конечно, права.
Всё воротится волей небес,
Даже если пойдет на дрова
Наш волшебный и ласковый лес.

Вновь уткнусь я в колени твои,
Мокрым носом невнятно сопя
О своей непутёвой любви
Неуклюжие недослова.

В чёрной раме чужого окна
Вновь замрёт паутина ветвей,
И ворона, вниманья полна,
Станет аистом наших детей.

Грянет эхом пронзительно: «Кар-р!!!»
И сорвётся в фонтане росы
На задумчивый Мадагаскар,
Где так плюшево льются часы.

Для солнышка есть колыбель,
И тоскливиться нету причин,
Где в соседстве сплошных кобелей
Проживал медвежонок один.

И воротится эта пора,
Несмотря на обилье широт.
Ты права, ты, конечно, права.
Никуда это всё не уйдёт.

1990


* * *

Озябший парк, пергамент мёртвых листьев
Скупого утра призрак разметал.
Спит старый пруд, и отблеск перламутра
Среди зеркал.

А розы мнут упрямы лепестки,
Дань сладострастья рамке ритуала.
На лёгкий бриз вчерашнего начала
Ложатся неприметные мазки...

1989


* * *

Сброшены оковы, но
Света не проси.
Солнце расфасовано
В гранулах росы.

В безудержной злобе ем
Камень. Вот наш кров –
За слепым подобием
Вкрадчивых углов.

Отопри же двери тем,
Кто подносит яд,
Трепетом доверия
Вздохи явь вскроят.

Станет невесомым весь
Нашей сути вес,
И сомкнётся занавес
Плюшевых небес.

1990