Цикл Когда растают шапки ледников...

* * *

Когда растают шапки ледников,
Мы перестанем верить в небылицы,
И воздух будет плавиться и биться
От плавных взмахов наших плавников.
А плотники сколотят нам плоты,
Но мы отбросим все приспособленья,
В пучину первозданного круженья,
Не ведая размеров глубины,
Мы канем, встретив радостным иканьем
Медузоиллюзорные миры.
И будем мы чешуйчато равны -
Да разве в обликах сокрыта сущность?
Отбросив всех сократов и научность,
Не ведая и толики вины,
Все книги, что нам дал безумный разум,
Испепелим, как язву, как заразу, -
Никчемных лет чахоточные сны.
Всё это будет так, и нет оков,
Которые удержат наши торсы.
Мы разорвём мучительные тросы,
Расправим жабры. Без обиняков
По веским векселям мы расплатимся...
Всё это неминуемо случится,
Едва растают шапки ледников...

11 марта 1989 г.


* * *

                «А пушечного мяса на Руси
                Во все века хватало, и с избытком».

Крамола кромки льдов -
                Но занят приступ нами!
Простужен материк -
                И хворь взяла своё, -
Полтонны мёрзлых туш
                Зализано волнами,
А чистым весом душ -
                Всего на полкило.
Так хватит хныкать, брат, -
                Невелика потеря!
По Дарвину мы - скот,
                Извольте ж на убой!
Мы, веришь, в аккурат
                Произошли от зверя.
Так пусть нас, сукин кот,
                Сожрёт морской прибой.
А ты, браток, представь,
                Что пудрит Дарвин мозги,
Что вот зальёт волна
                И кончится метель...
Здесь только кровь да грязь,
                И душит мёрзлый воздух,
А там покой и свет,
                И тёплая постель...
И кто-то в синеве
                Войдёт - не станет боли,
И если не простит -
                Рассудит и поймёт.
Но как с ним говорить,
                Нас не учили в школе.
Зато смогли вдолбить -
                Рвать на огонь вперёд!
А если всё не так -
                И мрак чернее сажи, -
Так вот идёт волна,
                И ты глаза закрой…
Пускай кудлатый мир
                Попробует докажет,
Что то не он, а мы
                Исчезли под волной!

29-30 января 1989 г.


* * *

Головой мы упёрлись в сырой потолок,
Гробовой создающий уют.
Саркофаги квартир заготовлены впрок,
И со временем нас погребут.

Мы усердно жуём колбасу с огурцом,
Хоть идём на оправданный риск.
Но над вдрызг пронитраченным нашим нутром
Не поставит никто обелиск.

Нас взнуздали подпругой поборов, мытарств.
А не хочешь быть трупом – молчи.
Нас от нам же прописанных пресных лекарств
Обнищалые лечат врачи.

Нет теснее сплоченья взбешённых телес,
Чем автобусно-людный брикет
Из престижно оскаленных грудью принцесс
И скандальных старух средних лет.

Но блокадно-талонный замызганно тих
Серый город, засаливший высь.
Магазинно-пустынный, шаром покати,
И рублём хоть поди подотрись.

Ну, а если душа, так смешают с дерьмом
И приставят к виску пистолет.
И пристрелят, конечно, зато ты потом
Сразу станешь пророк и поэт.

Да, немало успешно наломано дров.
Всё кромешней развал и бардак.
Но до рвоты родная страна дураков
Оптимизмом убогим горда.

1988


Зазеркалье

Транзитно-растранжиренные троны
Зеркально-алебастровых эпох...
И с антикварно-подлинной иконы
Взирает веско инфантильный Бог.

Там непреложных истин рулевые
Курс держат в царство света и ума,
И многократно битые святые
Безвинных бесов холят задарма.

Там символ злоблаженного уродства -
Распятые проклятием родства,
И самый верный признак благородства -
Наличие безвестного конца...

Там шум фанфар побед людского улья,
И гулок одиночных камер тон,
Там струны, обрывающие пули,
Сверяют ежечасно камертон.

29-30 декабря 1988 г.


Осень

Ядовитая ткань покрывала
Теплогубой ухмылкой полна.
Для любви разве этого мало?
Разве этого много для сна?

Захлебнувшись обилием влаги,
Изумлением млея, кровят
Подозрительно трезвые маки
Средь банально увядших оград.

Бунт цветов, благодатное тленье,
Увяданьем уйми и раздень,
Окунувшись ветвистою тенью
В осенённую осенью сень.

В мутных кельях застенков-подполий
Спёртый воздух и смрад - шансов нет!
В кулуарах шептанья доколе
Будет томно хрипеть шансонье?

Но тугие обозы идиллий
Одурманят упрямую боль.
Непристойно-застойный цвет лилий
Над преступно-доступной водой...

28-29 декабря 1988 г.


Петербург

Город умер. Раздалось затишье.
Том растрёпан, и голос понур
Четвертуемых четверостиший,
Абортивных аббревиатур.

Мозг расплющен. Он кажется площе,
Замурованный в кафель строки.
Сотрясает Дворцовую площадь
Торжествующий вздор. Изреки!

Оправдайся! Не мы ли молили,
Став немыми, кусая губ синь
В кровь, - «...in nomine patri, et filii
Et spiritus sanсti...», - Аминь!

Прав лишь тот, кто грядёт. Разве тёмно
За решёткою пальцев пяти?
Но эффект от мостов разведённых
Порождает дурной аппетит.

Пятернями растерзанный саван,
И поруганный в белой ночи
Град Петра, городская канава -
Склеп достойный. Он умер. Молчи.


* * *

Да будет так: открыт ломбард.
Как круг монеты ломкой, строгий
Квадрат лица. Сегодня строки
По матрицам перекроят.

Кустарь, и только. Можно ли
Уйти, едва отступят клёны?
Пусть разрумянят фонари
Мои следы клеймом калёным.

Уйти? Пусть разрядят наган
Салютом, молвя: «Умер? Странно...»
А месяц верным бумерангом
Воротится к моим ногам.


* * *

                «Все кругом - избранники, но
                им тоже когда-нибудь
                вынесут приговор».
                Альбер Камю, «Посторонний»

От клятв неумелых устав,
Я плюну в кортеж катафалков.
Мне ваш монастырский устав
Неблизок и приторно жалок.

И, видно, мне в храме ином
Давно уготованы сходни.
Я к вам не причастен вином
И хлебом от плоти Господней.

Я - смертник, увы, но не суть
В бледнеющей плахе рассвета.
Пускай же меня вознесут
Хотя бы лишь только за это.

Но небо пустует. И дни
Уже сочтены, и не нами.
А вздохи проклятьям сродни,
И полнятся сны именами.

И лишний для всех я. Не цо-
кают благозвучно копыта.
Моё, опустевши, лицо
Для оспенных струпьев открыто.

Пролистан и брошен Камю.
И мается маятник мерно.
И всё так и нужно, наверно.
Так нужно. Вот только кому?

27 марта 1989 г.


* * *

Безумье сумраком одело
В припадке судорог рассудок.
А тени, покидая тело,
Скользили в область пересудов.

Всё мне казалось так некстати,
И в окнах день распался вяло,
И гладь расстеленной кровати
Меня совсем не вдохновляла.

Там вились скатерти, но соты
Медовой сытостью не звали,
Ну что ты, спешная, ну что ты,
Ты мной насытишься едва ли.

Губами чуя привкус жести,
Мы знаем: рамки стали жёстче.
Причины оставаться вместе
Теперь найти гораздо проще.

1989


* * *

Что я хочу?
Уйти от пересказа
Чужих молитв
И верить самому.
И раствориться в недрах...
Но всё тщетно
Бьёт в висок
Песком былого света
Прозрение;
На россыпях обид
Влачит убогий день
Свой краткий шанс -
Предчувствие кончины,
Ему претит
Заката траурный кортеж...

7 февраля 1989 г.


* * *

Что за закрытыми дверьми
Вполголоса таится?
Ну что ж, корми меня, корми
Догадкой-небылицей.

Ну что ж, мани меня, мани,
А после мерзлотою
Обдай бессонные огни...
Да, впрочем, Бог с тобою!

Не лги, не лги, в последний раз
Мы вместе. Рифмы бредят.
Оставь, не нужно ломких фраз,
Молчи, моя миледи!

Когда-нибудь не я, так он
В хмельном чаду полночья
Развеет миф тугих корон,
А после - многоточье...

Пока мы кружим, пусть не в такт,
Не ощущая веса.
Ах, я опять сказал не так?
Прости, моя принцесса!

И не шепчи, что мир для нас, -
Пойми как это глупо.
Пойми, что мы в последний раз,
И в танце кружат трупы!

Всё как во сне. И все правы
Без оправданий сажи.
И только мечутся ряды
Пустых замочных скважин...

20 января 1989 г.


* * *

К нам входят неумелые мишени
И тянутся в гостиной на софе.
Мы любим торопливые сожженья
И обожаем аутодафе.

Они прекрасно знают, что нам надо,
И плавно у торшера гасят свет.
И пьют коньяк с бокалом лимонада,
Закусывая пригоршней конфет.

Они толкуют весело и пьяно,
Но приторно упрямы в мелочах;
И требуют игры на фортепьяно,
И слушают гитару при свечах.

Но это нам финала не испортит,
Мы подождём наивный полузнак...
Окурки тонут в разомлевшем торте
Шипящим кремом долговязых благ.

4 апреля 1989 г.


* * *

Вчера был пьян. Какая чепуха!
Окно распахнуто, и я блюю на звёзды -
Вот чистый вкус. Укутана в меха,
Плывёт луна в весьма занятной позе,
Раздвинув врозь колени ли, лучи, -
Прости, родная, я внезапно занят;
Вот посмотри, опять разруха грянет
И оросит стенные кирпичи.
А позади потресканный Шопен
Неспешно повествует в хрип эфира.
Всё упрощая, музыка из вен
Готова литься. Дом времён ампира
Корит неслышно мой бухой порыв.
Он наш сосед - усталый и ворчливый.
Я помню: вместе в детстве ели сливы,
А вот теперь насупился, притих
И созерцает масс глухие всплески.
Мне грустно, но как будто по себе.
Мой силуэт, бесстыдно офицерский,
Ритмично пляшет в замкнутом окне.

08.11.89


Смутное время

Усоп наместник Бога на земле.
На трупе шапочка легла неловко.
Гремят соборы. Зычная торговка
Дерёт с сограждан в аховой цене.
А в акведуке римском нет воды -
Их управдом десятый век в запое.
И в этом есть какое-то простое
Желанье выйти с вечностью на "ты".
Конклав смущён. Да, папу в кардиналах
Искать не сладко, даже мудрено.
Монахи пьют церковное вино -
Их тешить инквизиция устала.
И в Колизее спешно жгут досье.
Да, шутка ли? - брак в судопроизводстве!
Доносчикам, в почтительном юродстве,
Раздали по коробке монпасье.
Вот результат - уже масонов ложи
Затеяли вселенский кавардак.
Ну, не со зла, наверное, положим,
Скорей всего от скуки, просто так.
Ужели воля Божья подкачала?
Vox populi – vox Dei – что за бред.
Вот папа даст безбрачия обет
И всё вернёт на прежние начала...


* * *

Высоцкого я с водкой намешал;
И пил и слушал в едком упоеньи
Его хрипящий истово кадык.
Но кто-то за спиною нам мешал
Сполна предаться питию и пенью.
Но мне ль роптать? Ведь я уже привык
Мириться с неудобством взгляда в спину.
На тряпице безделия постель,
И в ней почил мой херувим. Разврата
Не вынес, бедный. Захирел и сгинул.
А музы, напомадясь, на панель
Ушли. Пегас заржал угрюмо матом.
А за окном, всё нарастая, выл
Сирен огней сиреневых шакал,
И плыли звёзды запахом женьшеня,
Не убывал ревущей стаи пыл,
И с репродукции стенной Шагал
Тренировал моё воображенье.

9 февраля 1989 г.


* * *

Не можем мы никак освободиться
От плена струн и магии смычка,
А звука разнопряная корица
Осыпалась. От тонкого клочка
Бумаги разлинованной воспряла.
Так снимем шляпы, сбросим одеяла -
Не время богохульствовать и спать!
Ах, впрочем, нам мучительны "Ла Скалы"
И как-то больше по сердцу вокзалы,
Милей виолончелей - рёв гудков.
От перетрелей флейт разит зевотой,
И ближе трупной партии фагота
Нам сочный запах собственных носков.

3 апреля 1989 г.


* * *

Эта жизнь - суета. Пусть на нас сэкономят патроны.
От сапёрных лопаток уже не болит голова.
Алый флаг растоптать, но дерьмо, расползаясь по тронам,
Будет снова трепать кровяные свои жернова.

Это место - притон, так не стоит менять декораций.
Нет фанфар, и при том наш суфлёр, как индюк, пропотел.
Только Гамлет вскричал - «Эй, послушай, любезный Горацио,
Что за старая блажь выводить мудрецов на расстрел?»

Нам не нужно свободы - она, как публичная девка,
Так доступна для всех, только плата уж не по плечу.
Питекантропов рожи застыли у верного древка,
Им за нас стопку водки нальют, ну а прочее - чушь.
                1989


* * *

А кто-то, стукнув дверью, выйдет вон,
Не распростившись, не сказав спасибо,
И махом перережет телефон,
Ну ладно, хоть не горло. Встанет либо
Из-за стола. Или шмыгнёт в постель,
И скажет: «Пас», когда игра в разгаре,
И настрочит убогий пасквиль-хмель,
Подагрою ужа - занозной твари.
И всхлипнет свет в его чужом окне,
И за столом его иссякнет ужин,
И кожицею тень по всей длине
Стены сукровится свекольной лужей.
И будет прерван наш триумвират,
Где третий умер и слова в рассрочку.
Подарит мне сорочку, как подстрочник,
Перед отъездом мой любезный брат.

11 марта 1989 г.


* * *

Тело топнет вязко
В твоём халате...
Отчего развязка
Всегда некстати?
Отчего так: раз, и
Пришла обида,
Почему нюансы
Ушли из вида?
Где-то блещут Альпы
Чинно-жутки,
И срывают скальпы
Чингачгуки,
И лакают виски,
Носят блузки,
И берут сосиски
Без нагрузки.
А у нас в России
Всё без экзотик,
Мы давно сносили
Японский зонтик.
И до самых пенсий
Сидим в сортире,
Распеваем песни -
Три-четыре.

5 марта 1989 г.


Прощай, оружие

Я ни на йоту не подвинусь
В лизольном мареве палат.
Что за почётная повинность? -
Ведь я ни в чём не виноват!

И распластавшись, аж сам блея,
Ужом ползу из-под неё.
Ужо мне ваша ассамблея!
Я не сменю исподнеё.

На эшафот, убойно, боров
Взведён без шляпы ль, без плаща ли.
Клешнями рекрутских наборов
Меня любезно всхолощали.

Что стоит переждать снаружи,
Чтоб укатил вагон телячий?
Прощай, немытое оружье!
Уплачено. Не надо сдачи.

22 апреля 1989 г.


* * *

Сказать по правде, мне ли быть фанатом,
Есть маленькие прелести во всём.
Земля кругла, и каждый божий атом
Себе под нос бормочет о своём.

Дурной сквозняк, облезлый подоконник -
Нет лучше мест для философских вирш.
И я - бухой заведомый поклонник
Всего того, что ты мне говоришь.

А хочешь, я дарю тебе канцону,
Ты мне - сонет. Вот духа лабиринт!
И гений наш скандально-невесомый
Над сочной плотью гулко воспарит.

Пусть в голове, как в улье опустелом, -
Ни то, ни сё. Проклятый алкоголь.
Излечим души, ну, а после телом
Заняться можно, между делом, что ль.

8 сентября 1989 г.


* * *

Я устал от тебя, ты уйди.
Знаешь, хочется побыть одному.
Всё закончилось, и на полпути
Я тебя уже никак не верну.

У нас разные с тобой поезда,
И, поверь, не стоит трогать стоп-кран.
Пусть летят в окошках мутных леса
В разноветрии озябших полян.

Видно, нет у нас иного пути,
Как расстаться без обид и без сцен.
Видно, не было меж нами любви;
Ну, а если просто так, то зачем?

Без того на свете столько лгунов,
Так не будем умножать их число.
Если было что у нас, кроме слов,
Так за тем давно следы замело.

7 января 1989 г.


* * *

Я спокоен - что толку упрямиться,
Рифмострочья упорно стеречь?
Ждёт, любя, меня мёрзлая ямица
Или в кафеле траурном печь.
А стихи? Ну, а что с ними станется? -
Отпоёт меня скромно родня
И бумаги полночное таинство
Распахнёт в суесветии дня.
Полистят, после пола мытья,
Червоточинки точек-задир,
Грусно хмыкнут - мол, галиматья,
И снесут полунежно в сортир.
И, присыпан земельной крупицей,
Я все связи с землёй порублю,
А с сожительниц и сослуживцев
На поминки возьмут по рублю.

25 февраля 1989 г.


* * *

Как вы таинственны и свежи,
Какой пьянящий аромат!
Проходят годы - вы всё те же -
Безмолвной грусти полный взгляд.

Поверьте, в редкие мгновенья
Я с удивленьем поражён:
Невольный жест, одно движенье -
И я томительно влюблён!

Но сброшен занавес иллюзий,
Безумный миг - безмерно мал;
Исправно отдаваясь музе,
Иду искать свой идеал.

В глубинах неги первозданной
Как я желал бы вас любить,
Но слабый бред самообмана
Не станет явь... Но может быть?

1989


* * *

Пустого внимания мину
Смахните устало с лица.
В пылающей бездне камина
Растаяли наши сердца...

За плотною тканью гардины
Разлит полумрак, полусон.
И веют чужие мотивы,
Поющие вам в унисон.

В безропотных недрах пространства
Изнежьтесь до боли в костях
И росчерк изящного танца
Оставьте в его полостях.

Когда же придёт искушенье
Изведать щемящую грусть,
Я к вам неопознанной тенью
Нежданно, незванно вернусь!

23 декабря 1989 г.


ПАСХАЛЬНОЕ

Врозь локоны и локти. Прогрызём
Диктат цепей. Скользя поодиночке,
Вглубь - семь локтей. Дубовые сорочки
Ласкает благодарный чернозём.

Евангелья распахнут монолит.
Там танец снов о полночи весенней,
И таинство былого вознесенья
Немое эхо гулко возродит.

А поутру наглаженный народ
Хромает к храмам штукатурных ликов,
Ликуя бранно, трётся губ клубника
И образа лобзает в полный рот.

Един для всех. Навязчиво пусты
Движенья ряс и переливы пенья.
А луч увяз безмерьем преломленья
В условностях проекций на холсты.

Плоть идола под масляным мазком
Терзает зуд - недуг такой неловкий,
А Бог разут в скандальной потасовке
И шлёпает по лужам босиком.


* * *

Что стоят все великие идеи?
У истины есть твёрдая цена.
Ведь стольким за неё сломали шеи
И стольких заклеймили имена.

Довольны компромисса дешевизной,
Мы следуем исхоженной тропой
И топчем обветшалый коврик жизни,
Опрятно окаймлённый пустотой.

Но это стоит, если на мгновенье
В глубинах литургического сна
Пробудится частица вдохновенья,
Надежд безумство, свежести весна!

1987


* * *

Вглядись в тесноту своих сомкнутых век -
Что кроют безликие блики?
Судьбы предначертанной строгий разбег
Иль хаос безумный и дикий?

Не плачь, я же знаю - дни света близки,
И тлеет огонь предвкушений,
И давит неведомой силой виски,
Пульсируя кровью знамений.

Но снова кирпич, обветшалый подвал;
И вновь провиденья измена.
О, сколько я раз сам себя предавал!
К чему же дешёвые сцены?

Зачем же мне хаять дурную судьбу,
Коль скоро всё хаос да бредни?
Коль скоро по мне в час, когда я уйду,
Никто не закажет обедни?

Так будь же ты проклят, хромой хромосом,
Что дал мне напиться из блюдца.
О, Боже! Всё это, быть может, лишь сон?
Но нет, мне уже не проснуться...

20-21 января 1989 г.


* * *

Кому больше по сердцу наука;
Кто искусством прольёт в жизнь свет.
Но талант всё ж жестокая штука,
Он ведь так - либо есть, либо нет.

Хорошо быть владельцем таланта,
Чтобы был он всегда под рукой.
Я не прочь побеседовать с Кантом -
Жаль, не стал бы он спорить со мной.

И срываюсь я, словно спросонья,
И в бессилии рву и мечу.
Сочинить бы хоть пару симфоний,
Как Бетховен, - я тоже хочу.

И, залившись потоком кофейным,
Задыхаясь в табачном дыму,
Просидеть пару ночек с Энштейном -
Растемяшить с ним, что там к чему.

И не то чтоб из злого тщеславья
Отмести б всё, что сыро и серо,
Не боясь в подражаньи погрязть.
Где же эта бесценная мера,
Чтоб понять, где алмаз, а где грязь?

Хоть ты тресни - нейдёт мне наука
И в искусстве не видно просвета.
Да, талант - он жестокая штука,
Он ведь так - либо есть, либо нету.

И в отчаяньи, приличья наруша,
Закричу я, безбожно греша:
«Кто здесь дьявол? Продам ему душу!»
Ведь на кой атеисту душа?


ЗА ПОЛЧАСА ДО КОНЦА СВЕТА

Я не здоров идеями, и демон
С печальным пониманием глядит.
Всё под замком, а у ворот Эдема
Торгуют абрикосами в кредит.

Осталось полчаса до конца света.
Присяжные готовы присягать;
И катится изящная карета,
И в ней расселась чинно Божья мать.

Сынок её давно уже на месте -
Шушукается с судьями: кого
Ему велеть запечь на пасху в тесте,
Кого засунуть по уши в говно.

Моей вы биографии не троньте -
Я чист пока, как новое биде.
Кто ж виноват, что был товарищ Понтий
Пилат сотрудником НКВД?

Поверьте мне: в моём тщедушном тельце
Не так уж много набралось грешков.
Я не «святой», как Троцкий или Ельцин;
Я не тупой, как наш премьер Рыжков.

А посему на сём великом месте
С титанами тягаться мне вотще.
Вы лучше не скупитесь и отвесьте
Мне полкило отборных овощей.

И я пойду дорогой раскалённой;
И будет путь мне тягостен и мил;
И на развилке, где резвятся клёны,
Вкушу редису. И пополню сил.


* * *

Надменный шёлк простуженных знамён
Нагую душу кутает в исподнее.
На жизнь в раю кромешном обречён,
Я отлучён от блага преисподней.

К вершинам совершенства бытия
Нас гонят потихоньку, по этапу.
В чём разница: Лубянка ли, гестапо? -
Везде решётки прочного литья.

Заложники гигантских авантюр,
Безликий смрад октябрьской отрыжки,
Мы трупы обесцененных купюр
Упрямо тянем в кошельки-кубышки.

Иллюзий броских потускневший лоск
Не ослепляет. Но имеет бивни!
Безверием растоптан мозг,
Томится впроголодь и гибнет...

18 декабря 1988 г.


* * *

Лукавить ли молитвою пустой
Пред Господом? Упругие сажени
Мы не отмерили, не встали на постой
У вечности. И нам самосожженье
Неведомо. На черновик взялись
Ошибками губить бумаги скатерть.
А набело наш испещрённый лист
Закончился! Куда, как не на паперть,
Молить повременить ещё чуток, -
Так малого ведь жаждет наш рассудок, -
Один глоток, всего один глоток, -
Но безнадёжно пусто в том сосуде...

1 марта 1989 г.


Муз-паёк

Топко гудят баса -
Их перезвон невесел.
Трубные голоса
Бьют над рядами кресел.
Точные, как часы,
Такты. И трубы-дуры
По уши проросли
В линию партитуры.
Не отступясь ни на шаг,
Льются послушно в сердце
Литры культурных благ
И полувзвеси терций.
Дремлет утробно зал,
К музыке непотребен.
Вот кабы залу «За!»
Вскинуть ручистый гребень.
Только жаль, не ясна
Линия партитуры;
Переварит со сна
Зал свой паёк культуры.
Ну, а в антракт в буфет
Жадной толпой взбешённой,
Зал поглотит котлет
Полумясных, тушёных.
А отзвучит финал -
И в по зубам в гардеробе
Радостно даст нахал
Даме в вечерней робе.

25 февраля 1989 г.


Canzone

Хозяин плоти, научи
Меня служить стеченью фраз
Иль череп развенчай свинцом.
Тот звук, распахнутый в ночи,
Увидит всё совсем в ином
Контексте, как не станет нас.
Застынут скатерти цветов,
И, значит, станется таков
Исход наш. Плачьте, палачи!

1988


* * *

Лимонной кожицей над Лысою горой
Случилось полнолуние. У леших,
Как водится, начался выходной;
И траур у усопших и воскресших.
Суть времён нам не дано понять,
Как момент для распродажи акций -
Время, проклиная, распинать;
Время, распиная, поклоняться.
Парадоксы, все наперечёт,
Выстроились в дерзкую кривую.
Может быть, нас всех попутал чёрт
Жечь иконы? Право вхолостую
Жечь святых немой эквивалент,
Учиняя новые Голгофы;
Графов бить за графы, и за строфы,
И за исторический момент.

1 марта 1989 г.


* * *

Венчайте мудростью глупцов,
Клеймите гениев безумьем
И в хижинах среди дворцов
Вершите трудовые будни.

Казните за разврат святых,
А деспотов - за добродетель,
Благодаря при жизни их,
Посмертно разорвав портреты.

В прозрениях не видя прок,
Вините в слепоте пророка,
И положась на волю рока,
Кляните самовластный рок.

В мельканьи лиц, передовиц
Решайте, скромные герои,
Где сколько продано яиц
И как бы враз поднять удои.

Попутчик! Ты дави клопов -
Интеллигентское отродье.
Дух окрылённый, без оков,
У нас сам по себе пародья.
Век парадоксов. Век абсурда.
Но вот рукою лёгкой пудра
Замазала морщины щёк,
И кто-то с гордостью изрёк,
Что мы не те, умчались годы,
Воспрянь! От радости запой!
Как знать, хмельной глоток свободы
Сулит очередной запой.
Поблажка нам. Ну что ж - мерси!
Гротескна в сути время призма.
И вот читают мне в такси
Стихи про гидру большевизма.


* * *

Струился гибкий свод небес
Полуденным накалом.
И грязный диск, пурпурясь, влез
Над вечным пьедесталом.
А ветер, облака кроя,
Как пену, рвал громады
И перечёркивал края
Штрихом губной помады.
В тени беседки, среди книг,
Согбенно-горделивый,
Степенно ужинал старик,
Ел каравай и сливы.


* * *

Что ни скажи, нет безразличных к славе,
К ней долгий путь не лаврами увит.
Привет тебе, мой друг Иосиф Флавий,
Наивный лгун и маг-космополит.

Мы знаем силу слов - неумолима
Она, как отцвет траурных попон.
Скажи, зачем у врат Иерусалима
Ликует чужекровный легион?

Молчишь! Так значит, храм почил в руинах
И не воспрянет в прежнем бытие?
Что ж, смена вер, как пересмена в винах,
Желательна и сбудется вполне.

И не постись. Но веруй - в бренном теле
Есть дивный дух, с которым незнаком
Народ-гурман крамольной Галилеи,
Что варит мясо вместе с молоком.

Ты заповеди, где не видишь прока,
Отбрось, как я, и плоти не томя,
Ведь писаны они не для пророка,
Так уж подавно и не для тебя.


* * *

Плотно сомкнуты створки, но где-то
Поистёрлась печати печаль,
Тетивою стрелы арбалета
Растревожена вещая даль.
Дремлют строки, сулящие кущи
Отрешенным от праздной молвы,
За знамением, властно влекущим,
Поспешают дорогой волхвы.
Не гнушаясь упряжкою бычьей,
Рвет бока оголтелая плеть.
Вороньё, упиваясь добычей,
Начинает восторженно петь.
Луч закатный ласкает им перья,
Призывая уснуть до зари.
Золочёная чудо-империя
Уготована им впереди.
От кровавых глотков губы алы,
Видно, вовсе уже рассвело...
Званых много, а избранных мало.
Места нет для чужих за столом.
В этом доме я лишний тем паче,
И за мной проскользает засов.
Я иду, и в целительном плаче
Благовествует скрежет зубов.


* * *

Я знаю этот запах неприятья,
Струящийся от лиц и горьких снов.
Какие яснозвучные проклятья
Распрыскивать в пространство я готов!

Что проку? Холостую перестрелку
Я оправдать формально не могу,
Уж лучше просто передвинуть стрелку -
Кукушка прокукует мне «ку-ку».

1988


Кто виноват, что ты глупа, как пробка...

Ты прячешь платье в холодильник
Подчёркнуто неторопливо;
Кипит в кофейнике будильник,
Сопя без инициативы.

А на столе уже поллитра
Откушана наполовину,
И на лице твоём палитра -
На нём румяна, как малина.

А где-то в море рвутся лодки;
Опять в Тбилиси перестрелка;
И не заштопаны колготки;
И к полночи забралась стрелка.


* * *

Что ж ты водку лупишь,
Даже не бледнея?
Показал нам кукиш
Пригород Сиднея!

Он такой неблизкий,
Средь океанских лент,
Этот австралийский
Антиконтинент.

Там кроваво-алый
В бликах дня прилив,
И кроят кораллы
Острозубый риф.

И швыряет Тихий,
Окосевший вдрызг,
Бронзовые вихри
Толстогубых брызг.

Там зимы нет вовсе,
Не растёт сосна,
И когда здесь осень -
Там у них весна!

А у Бори гены -
Больше по отцу.
Там аборигены
Кушают мацу.

Надо ж, эка влип-то
Бог наш - старый врун,
Коль под эвкалиптом
Пляшут зай гезунд.


* * *

Сопрано истомные ноты
Вгрызались в немой потолок,
И в недрах словесной икоты
Таилось соцветие строк.

Но чувственной робости сила
Гасила порыва огни.
Прости, ты напрасно просила
Транжирить прогорклые дни.

Я скуп до презревших рок оргий;
И строго взирает запрет
На бунты кипящей подкорки
И скопища рифм-непосед.

Пускай осенённый не столь я
Десницею Божьей. Увы,
От скученной скуки застолья
Уйти мне б. Но нет, не уйти!

И веют густые метели
Не к месту поставленных слов,
И приторный запах веселья,
И радужный отблеск очков.

А после ночная утроба,
Заснеженных улиц гурьба
Поглотит из спёртого зоба
Тягучим сиропом слова.

Их втянет и скованно сцепит
Сугроба бугристая гладь;
Предчувствий фатальные цепи
И томная мысль - "Бежать!"

28 декабря 1988 г.


ЗИМА

Полудрёмно не вейся, не майся
Ожиданьем в истошной золе!
В разлохмаченном омуте вальса
Бьются искры бенгальских огней.

Прочь сомненья; ушла пора мыслей;
Пуст эфир позывных огоньков,
И висит на немом коромысле
Обесструненной скрипки остов.

Снег, как простынь - помятый и белый,
Раскалённый морозом песок,
И плывут по нему каравеллы
Вереницей озябших лесов.

Мёртвой хваткой сцепил ветер уши
И неистовой болью дерёт,
Зыбко зябнут ознобшие души
И врастают под каменный лёд.

6 января 1989 г.