Из дневника Чеширского Кота

…Лобня, провинциальный городок в сорока минутах езды от Савеловского вокзала. Кирпичный дом по улице Крупской. Комната… В углу белеет пыльный «стратокастер» (мечта гитариста!) — в былые времена, опьяненный вдохновением, он был терзаем этими пальцами, что сейчас барабанят блюз по клавиатуре без тени воодушевления, подводя итоги уходящего лета. Книги… Кафка, Гессе, Маркес и прочие Корта-Сартры, от «Тошноты» которых собственная овладевает моим горлом — каналом «Беломора». Я-то думал, что это частичка Божественного Огня, оброненная в солому, которой набита моя голова, дабы вспыхнул пожар и зажег остальных!.. А это оказался всего лишь окурок, воспламенивший урну. Горите синим пламенем, пакеты из-под «Домика в деревне» и одноразовые стаканы МакДоналда!!! Ур-ра!..
На столе недопитая чашка кофе… В гости не пошел отчего-то. Звали… Остался. Чего я там не видел, в гостях?.. Стрелки на часах застыли, пять минут не дойдя до шести… Навсегда! Отныне время пить чай поселится здесь вместе со мной, безумным Шляпником, среди грязной посуды и хлебных крошек…
«Осторожно, двери закрываются, следующей станции не будет!» — хорошо модулированным баритоном сообщает динамическая мембрана. Что ж, я еще успею выскочить из пустого вагона своей жизни (суицид? О, нет!), чтобы пересесть на обратный поезд, идущий вспять: в час он должен был выйти с конечной… Черт! Я уже на конечной, и сейчас без пяти шесть — время пить чай. А чая нет. Только недопитая чашка кофе… Поезд в шестидесятые был бы как нельзя кстати. Но так нельзя! А как можно? Как можно жить в это время?!.
Мир представляется мне таким, что единственное средство выжить в нем — мимикрия; да-да, нужно уметь окрашиваться в его цвета, принимать понятные ему формы — наподобие того, как это делают богомолы, осьминоги, хамелеоны и некоторые рыбы. Но я не хочу и не умею этого делать. Это все равно как пустить на переплавку изящные золотые украшения, что выполнил античный мастер, чтобы в результате получился аккуратный золотой гроб! И я стараюсь. Стараюсь держаться того, что люблю, ибо знаю — это единственный путь, свернув с которого, человек превращается… превращается человек… в элегантного… обывателя! (Извините, товарищи, маленькая техническая неувязочка…) Тому, что мы любим, суждено либо спасти нас от себя в последнюю минуту, либо же окончательно погрести под обломками рухнувшей личности. А личность разрушается: каждый день от нее отрывают один кусок за другим — разговоры окружающих ни о чем, бессмысленная работа, безвозмездное растрачивание себя по пустякам, равнодушие во взглядах и поступках тех, что вокруг… «Киса, мы лишние с вами на этом празднике жизни!» — часто вспоминаются слова Бендера, однако вслед за ними Хэмингуэй неизменно напоминает о том, что это «праздник, который всегда с тобой»…
Мне стало настолько все равно, зачем я живу, что и умирать только потому, что жить незачем, представляется поступком бессмысленным и абсолютно никому не нужным, ибо раз уж эти два понятия — Жизнь и Смерть — для меня сейчас уравнены на чашах весов в своей никчемности, то я выбираю первую, так как, по крайней мере, знаю, как из нее выбраться…
То, что творится вокруг, во всем его многообразном однообразии, представляется мне чем-то вроде кунсткамеры, вот только, как мне кажется, я заблудился в одной из ее зал и в поисках выхода блуждаю по кругу, ежедневно, в течение вот уже нескольких лет, натыкаясь на одни и те же предметы, очертания коих давно не вызывают во мне никаких эмоций; и хотя где-то в глубине души мною хранится знание о существовании других зал с другими экспонатами, надежд на то, что я когда-нибудь выберусь из этой, с каждым годом становится все меньше. В сущности, наверное, так свет в глазах и меркнет — с приходом в душу Египетской Тьмы из них начинает тянуть сквозняком отчуждения, в котором не найти приюта никому… Иногда мне даже начинает казаться, будто я окончательно спятил и безразличие окружающих — не более чем моя паранойя...
Когда утром, после чудесного сна, пытаешься собрать по крупицам те волшебные мгновения, вспомнить ощущения того времени и той атмосферы, вдруг понимаешь, что все тщетно: ты видишь только смазанные краски и помнишь обрывки слов, дыхания, однако восстановить картину, как ни стараешься, ты не можешь. И напрасно потом ты смотришь на фотографии, пытаясь понять, был ли этот человек на самом деле или ты его выдумал. Все равно тот человек — не тот и не там, где ты оставил его в прошлый раз. Тот человек живет где-то внутри и имеет мало общего с другим, настоящим. И уж совсем не стоит задаваться вопросом, к кому из них надо относиться лучше, дабы не нарушить природного баланса. В противном случае, если не любить их одинаково, может статься, что один из двух загордится и расправит крылья, а другой обидится и уйдет с его пути навсегда, и никто о нем больше никогда не вспомнит и не уронит слезу...
Почему мы плачем, когда уже бессмысленно бежать вслед за уходящим поездом?! Что мы знаем друг о друге, чтобы быть кем-то, кроме выдуманных образов?..
Контакты между людьми подобны мостам: каменным, деревянным, хрустальным, веревочным, железным… прочным и не очень, шатким и незыблемым. Переписка с незнакомкой видится мне длинным висячим мостом над глубоким ущельем с бурным потоком на дне (такие мосты можно встретить в джунглях Индо-Китая), по которому в кромешной темноте я перехожу на ту сторону — каждый шаг приходится рассчитывать, ибо любая неосторожность или поспешность может привести к тому, что следующего уже не будет. Медленно, наощупь, пробираюсь я по нему, ежесекундно рискуя угодить ногой в щель между дощечками, составляющими пол; я не знаю, далеко ли до конца, не знаю, дойду ли, однако чувствую, что идти надо, чего бы это ни стоило, ведь каждый мой шаг еще на один шаг приближает меня к ней. Впрочем, может статься, что и она не стоит на месте, а тоже идет мне навстречу, и значит, я повстречаю ее раньше, чем достигну твердой земли, где-нибудь на середине моста (я слышал, что на середине мостов время течет по-иному)… То, каким я предстаю перед ней в моих письмах, не является мной в полном смысле данного слова; это собирательный образ, подобно мозаике составленный из близких мне вещей, памятных событий, снов и целей, к которым я когда-либо стремился…
Перед моим внутренним взором проплывают черно-белые документальные хроники, снятые любительской кинокамерой памяти: вот я — лаборант, проявляющий пленки в фотолаборатории; а это — замедленные кадры того, как меня сбивает автомобиль (пленки, что я нес, разлетаются по асфальту, ветер разбрасывает листовки фотографий…); здесь — я напился, и меня жестоко избили двое неизвестных (как результат — сотрясение мозга и укрепившееся недоверие к людям); это — мои велосипедные прогулки на природе; их изображение постепенно сменяется несколькими книгами Германа Гессе; а вот — я увлеченно пишу рассказ (внизу экрана появляются четыре цифры титров: «1993» — лучший год моей жизни!); далее следует наезд объектива, и изображение становится цветным: я в глубоко подавленном состоянии пытаюсь настроить себя на творческий лад, но тщетно — кризис, никаких образов, сюжетов нет; смотрим дальше — год или два в ожидании непонятно чего, какие-то письма, что так вдохновляли, но так и остались словами на бумаге, ставшими по-настоящему теплыми, только когда их лизнул язык огненной саламандры, и… «Осточертело ждать!!! Ее, других, себя…» — доносится откуда-то из-за кадра чей-то безумный вопль, и на этом пленка небрежно обрывается, обнажая ослепительно-белый экран пустоты...
Иногда я люблю прикидываться, что ничего не понимаю. На самом-то деле я все давным-давно понял, и мне стало скучно от того, что я узнал, поэтому я тотчас поспешил все забыть и уснуть в блаженном неведении, заняв пустующую ветку на дереве в лесу и глядя Чеширским котом вниз на дорогу — вдруг кто появится? Но даже если кто-то пройдет под моим деревом, поднимет голову и заметит меня, я вряд ли стану утруждать себя спусканием на землю («Спустись на землю!» — о, сколько раз слова эти эхом гуляли по запутанным лабиринтам моих мыслей), а стоящий внизу, конечно же, тоже не полезет ко мне на дерево. Мы будем разговаривать, жонглируя словами, о предметах и привитых нам с детства представлениях о них, и никто не окажется виноватым в дистанции между нами, ибо верх и низ такие же относительные понятия, как и все имеющие антонимы слова. Впрочем, я ведь не настолько упрям, как это может показаться вначале, и как знать, не сойду ли я вниз когда-нибудь, если меня позовут?..