Поэт и цирюльник

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда ведет тебя свободный ум.

Поэт поэму кончил, и цирюльник
минуту-две значительно молчал,
все понимал, и деревянный стульчик
под ним, как мысли старые, трещал.

Поэт глядел, немного беспокоясь,
немного влажен был горячий взгляд.
Цирюльник, к отповеди приготовясь,
был холоден и словно был не рад.

“Сказать по правде – я совсем не критик.
Ведь критик к вашей славе и к деньгам
неравнодушен, вслед за ними вытек,
прислав с журналом водки и цыган.

А где он был, когда вы в безотчетье
(простите слово – я ведь не мастак)
тянули, содержа, прозрачной плотью
семейство муз, где каждая крупняк.

Тогда он обходил, крепясь, молчаньем
и обжигал морозом каждый раз
и едкостью при случае, как чаем,
поил, -  тогда-то пользовал я вас.”

“Да, ваша чуткость вовсе и не малость.
И что же любопытно, как же вы
меня коря – за дело, - оказались
на высоте – тогда, теперь – правы.

Как вы, лишенный слуха, чести, - слову
нашли в устах приветливых приют
и понимали все, что было ново
и неизвестно мне – проворный шут

и тот не смог бы так без подготовки
бить метко и рассеять в пух и прах
иллюзии, и гладить по головке,
когда смущал сомненья цепкий страх.

Как точно в душу смотрите – с любовью,
имея дело – внешне – с головой”.
“Вы не точны: “имея дело с кровью” –
сказали б вы, не покривив душой”.

“И вновь правы – опять сказал неточно”.
“И это ваша слабость, мой поэт.
Ведь люди, вроде нас, не любят срочность,
но любят прочность, вечность, старый свет.

Я кровь пускаю и освобождаю
от черной застоявшейся тоски,
молчанье кислородом я питаю,
что не попало в прессу и стихи.

И недоговоренности и тайну
я отворяю бритвою своей.
Молитва с бритвой острой не случайно
рифмуется у вас. – Я муж кровей.

А кровь струится песней в нашем теле,
и в теле песни кровь, и в ней кадык
как соловей поет на самом деле.
Так слушал Канта, кажется, мясник.

И пели жизнь, подставив брадобреям,
полувитиям и полуврачам,
творений чудных мысли, горло, шею
на зависть первоклассным палачам.

И тайна некая в таком союзе
поэта и посредственности – нет, -
и гения кровей, ведь также музе
несовершенством кажется поэт.

А посему, мой друг, скорей приступим
и вскроем  струпья затвердевших ран,
и кровь поэме вашей грустной пустим,
и обнажим словес пустых обман.

Ты царь: живи один… - вы впопыхах сказали…”


12.05.2001