четвертый файл В подвале хор

Декабрь. Говно превращается в камень...

Декабрь. Говно превращается в камень,
а эллины и иудеи - в якутов,
прохожий, замешкавшись - в вечную память
и собственный статуй за две-три минуты.

Не строй. Не женись. Не вступай в отношенья.
Весною рискуешь очнуться в домашнем,
но страшно разноплеменном окруженье,
под небом, где кренятся смрадные башни.
 

Назови хоть Альцгеймером...

Назови хоть Альцгеймером, мне уже как-то так,
шевельну разве ухом, поскольку все-таки звук.
Устаешь быть геологом, наблюдая, как темнота,
простилая события, сверху растит траву.

Да, наверное дживу в итоге пробил маразм,
предыдущая жизнь - даже эта по грудь во тьме.
Лезешь заступом в юность - но это почти триас,
а пытаешся глубже - уже проступает мел.

Не буди меня дальше. Не знаешь, кто взглянет из-
под чешуйчатых век, на каком вздохнет языке.
Спи со мной в одном сне, любою из тех цариц
что лежат в твоей плоти, как города в песке.
 

Велосипед (буддийская притча)

вдруг царство Е идет на царство И
за полматерика и кружево обиды
минет агрессору потом они ушли
облагородившись
иметь другие виды

вдруг кто с репризой в этот энтерпрайз
приехал к ним на невилосипеде
наверно зря наверно в самый раз
или в другой
потом была победа

не парадиз
героев съели мухи
друзья любовницы
такие номера
потом ВанГог отрезал себе ухо
и зеркалу сказал как брату
То-то брат
 

Меркатор

Меркатор рисует квадратную землю,
гудящий и каменный лист под ногами,
и звезд не так много - лишь семижды семью
двенадцать, всего в ста саженях над нами.

Как провинциалы не падают с края -
наверное некуда, ставить ли опыт.
Cквозь что эта дура несется, не знаю
окаменевшим ковром-самолетом.

А глянув в колодец, вдруг видишь сквозь воду
мельканье ландшафтов.
Тоска. Рано утром,
но завтра, я выйду к колодцу, свободный
как нечеловек - утоплюсь с парашютом.
 

Про кота-дебила

В беспамятстве есть множество достоинств -
жизнь превращается то в ветер, то в ура,
в сухие лепестки, которые любое
прикосновенье превращает в прах.

Простая молодость, когда как кот-дебил
лежишь урча, еще припоминая
неведомую тварь которую схватил
и съел не разжевав, но обратив вниманье.
 

 
Жаба.

Живые лежат, ну а мертвые ходят.
Наверное ночь., потому что кукушка
ушла размножаться в соседские ходики.
Удачи ей. Жаба сойдет за лягушку.

Тьфу видимость времени. Видимость нитей
скреплявших всю фенечку. Нету, раскатится.
Где мертвые ходят? - хоть как соберите.
Ура. Наступает прошедшая пятница.

Спасибо, что не медсестра разбудила,
большое - не каша и в руки игрушку.
Узор не узнать. Спросишь - что за чем было.
Бессмысленно. Жаба сойдет за лягушку.
 

Нога

Не помню как выглядит бог
или покой или что там
было - но делаешь вдох.
... девушки, царства, зевота,
прочее.... делаешь выдох.
Врач констатирует: Сдох,
или падла скрылся из вида.

Вспомнишь.
Сделаешь вдох.
...проверишь перчатки отрежешь ногу.
Сантименты - когда-то я ею, ох.

Наверное всех нас не так уж много.
 

о каждом

о каждом непременно будет написана книга
каждая книга конечно же будет прочитана
и когда-нибудь будет поставлен фильм

тогда что-нибудь воскресит нас участвовать
в изображении жизни в наших главных ролях

что собственно и происходит
стоп.
 

Forever young

Закрыв свои карие, и после, открыв голубые,
сказала: "Врала маманя, -Ой доня, forevы нет...
А кроме - что есть, маманя? Вокруг почти все родные,
да не поцелуешь в лобик, не высмотришь на просвет.

Наверно неплохо, что суженый умер хором.
Да нет, не то, чтобы умер - здеся, в полголовы.
Смеялся, пока я училася делать все это хёром.
Нам не одиноко, маманя, а вы не совсем правы."
 

Сад

Забывшись, сад раздавит в кулаке
какой-то дом. Дитё пойдет напьется
и вновь вернется в сад. Еще побыть никем,
ничем, нигде... Потом оно найдется,

и обнаружит вдруг, что дома вовсе нет,
и что зовут по имени. Откликнись,
или окажешься не на свету, а вне.
Или умрешь неназванным, великий.

Вернешься в сад. Прости. Вернешься в сад.
 

Трубач

Когда я в оркестре служил трубачом,
я звался Пал Саныч, был сильный и страстный.
Я нынче зовусь я Петром Кузьмичом.
Я старый, больной человек. И несчастный.
 


 
На превращение Баранкина в человека

Страдания для насекомых.
Для нас. Для бормочущих рыб.
Бритва, прорезающая на хомо
многочисленные орущие рты.

А дули в носик, а кормили манной...
Бог сохранит. Ведь знаешь, за тобой -
за каждым - уже выслан ангел
с булавкой в руку толщиной.
 

Вешаем кота

О пена плоти, дикий сор и пустота.
Ошеломлён ехидством мирозданья,
в подвале мальчик вешает кота,
чтоб превратить его в воспоминанье,

нетленное как Спас, как мать с отцом,
маша хвостом, крадущееся следом,
чтоб промурчать, что есть, в конце концов,
та вечность, о которой хер поведать.
 

Непрерывность ряда

Все замечательно. Женщина пляшет,
женщина плачет, а также поет.
Так без конца - ненадолго приляжет,
вскочит - и вновь принялась за свое.

Пляшет, являяся в облике разном,
плачет, поет, зазывает беду.
В пестром, но в общем-то однообразном,
и бесконечном как время ряду.
 

грабли

Когда народа было раз и два,
потом обчелся, на приличной пуле
стояло имя как и на исподнем.
Герой с утра шел в лавку узнавать
у оружейника - сегодня / не сегодня,
а дева - к белошвейке, намекнула б

фамилию на следущее лето.
О мемуары, понаписаные до,
и позже только уточняемые, так:
"а в ухо больно", "подали котлеты",
"воняла потом", "сор и пустота".
Но гдето после агнии барто

или чуть позже все перевернулось.
О грабли гибели, различная судьба ,
то там то сям наточенная сабля,
и только будущее. Когда все уснуло
ночные существа выделывают грабли
и ложат их в траву туда-сюда.
 

Мы древний ужас

Мы будем трахаться в лифте, когда вдруг начнется война.
Города занесет песком. Нахлынет и высохнет море.
Нас откроют, отроют, исследуя прошедшие времена,
и расстреляют как вид из древней и страшной истории

мыши, ё! огромные мыши.
 

Dominus

Желанье спит. И ты усни, вожатый.
Дом,
    домовина,
              Dominus.
                Меняй.
Ведь если где-то женщина рожает,
то, слава богу, больше не меня.
 

 
Любовь

вот отвалятся руки и что ты потом возьмешь
вот отнимутся ноги и что и куда идти
на затылке будет вовсю куражиться вошь
отгони ее милая я ж не усну прости

укушу тебя ровно в восемь пора вставать
просыпайся и выдумаем что-нибудь от тоски
да мы все еще здесь да под нами стоит кровать
дети молятся в кухне мышь глядит из муки

разломи ка мне голову скажешь потом что там
оторви мне ребро погони из сердца котов
как сбылось то все поцелуй меня натощак
раствори мне мечту в этом воздухе как и до
 

Автопилот

надираясь до ящериц до растворения в Ы
до самадхи безречия кришной с лицом гематомой
просыпаться в постели где мощно присутствуешь ты
это автопилот это дар пробуждения дома

а не в чуждых пространствах где люди собаки кусты
полутелые женщины бледные дымные кони
ощущая во рту затхлый призрак летейской воды
говоришь я вернулся родная откуда не помню
 

Бардо

Если жизнь это сон, я наверно уже не проснусь.
Для чего? Нет таких неприличий, как думаю я,
на том самом яву, когда тени, которых коснусь,
преврашаются в плоть и дыханье и голос. В тебя.
 

брат героя

герой. анастезия настигает
в нечестный миг когда хоть четверть боли
чтобы проснуться уронить дрючок
обнять врага и медленно заплакать.
отдать рубаху и икнув понять
что он как брат и также ненавистен.
все справедливо. нет не уроню.
 

Любовь к прекрасному. Сны культуролога

Собрать бы все книги да сжечь.
УчИтелей. Авторов. Муз.
А тем, кто читает - вот меч,
вот лоботомия. На вкус.

Загнать кто остался в леса.
Хлеб в думы им, в дом им медведь.
А лет через сто записать
те песни, что - вдруг - будут петь.
 

опоссум

поднимается ветер так прыгай с балкона лети
австралийским опоссумом диким мохнатым квадратом
прошлогодним конвертом который не может найти
ни дорогу туда ни о радость дорогу обратно

о как вид мы летаем но лишь неизвестно куда
и однажды лети пока не примерещилось поздно
пока все еще можно и можно взойти в сапогах
на гудящий последнею черною лестницей воздух
 

аварийное освещение

увы как громко море снится
над показавшейся землей
летит приснившаяся птица
нет самолет летит домой

и если я сейчас проснуся
мамани там в конце пути
не встретят деток не вернутся
с каникул детки
не буди
 
аварийное состояние

не хочется дышать золой
качать стальное коромысло
как небо старое провисло
над настороженной землей

берися милая за руку
давай-ка выбегать из-под
обломков падающих вод
и выше пляшущих под звуки

ты не оглядывайся нет
уже ни садика ни неба
и даже врач пожалуй не был
к неоказавшимся вовне
 

пиво

Мужчины летят гогоча в метро,
а бабы катятся по желобам.
У бога есть ангел считать ворон,
и ангел читать по губам,

ангел, склонный следить лавэ
и щелкающее в черепах,
и ангел для выживших в голове,
и ангел, глядящий в пах.

Скатилась последняя баба, стих
подземный ветер и вынес нас,
и ангел, которому все по пути,
сходит за пивом и скажет час.
 

Сельский пейзаж после 3-й мировой. Домыслы

Прах, немота, кошмар послесвеченья.
Гигантские сурки насилуют крестьян
однообразно. Ночь, перемешенья
забытых армий. Некий доберман
назначен старостой. Кал, пепел, недород,
явленья в облаках, дрейфующие нормы.
Сурки перевелись, зато теперь народ
зубаст, когтист, мохнат и весь уже по норам.
 

ключ

Когда он умер, изменилось
семь - восемь записей. Потом,
когда нетрезвые хоронили,
то трудно поручиться, что
все удалось. Когда он умер,
серебряная саранча
сожрала город. Он подумал:
- Зима не кончится. В ключах
не стало подходящих к дому.
Он снова ищет дверь, но ключ
все не подходит. Ничей номер
не отвечает. Слово "сплю"
как ключ, что так же непригоден.
Нет, не проснуться. Среди тьмы
свет из-под двери. Не уходит,
он ждет. Там кто-то есть. Там мы.
 

Проказа

Здравствуй. Проказа зрения передается взглядом.
Шерстокрылый сераф выходит брать языка.
Результат заведом: лоза прозябает, гады -
разумеется ходят, и ангелов из мешка

высыпает господь - туда и обратно, птахи!
ничего не исправить, но можно сказать: прощён,
прощена, прощены... и, послав по-отцовски нахер,
наградить как проказой зрением, и еще

пресловутым глаголом. Пойду и выброшу в воду.
Твое сердце и так уже как черные кружева.
О моем промолчи. Вот такая вот, ****ь, свобода
как моря и земли обходить на хвосте слова.
 

 
Позолота

Сходить с ума, как позолота с кожи,
как кот с цепи - побаял да загрыз.
Никто, Пихто, глядит из дырок в роже -
Аллах развел и слил, чтоб кушал и дунгыз.

То бишь свинья ест то, что выдано ей богом.
Сожми же, дева, яростный ноган.
Свинью. Хозяина. Я скоро выйду боком,
как белый слон на нескольких ногах.
 

Сон от 31.08.03
Сижу на стуле , гляжу на врача. Голова пустая. Голова отнялась.
- Рассказывайте.
Что рассказывать? Пытаюсь собраться, но ни одна мышца в мозгу не действует.
- Я не могу вспомнить, кто я.
- Да не старайтесь. Обычно это оказывается полная ***ня.
Кажется это важный разговор. Я ощущаю печаль и благодарность. Я есть.
 

Жопа мира

режь гайку лей страхи в лиру
баб катай по росе
и бойся - ведь жопа мира
думает за нас всех

так половозрелый ящер
ведомый на площадь петь
зашкален ненастоящим
вменяем не улететь

туда где как мяч упруги
девы где светел страх
туда где едят друг друга
на золотых блюдАх

где время все большим змеем
выблевывает свой хвост
где выжившие умеют
и слышат свой третий мозг
 

Дверь

Вонь подведения итогов
подобна вони понятЫх.
Сарай. Следак находит ногу:
- Ба! Снова левая!.. Для них

всё плохо. Мир уже испорчен.
Он дик, безсмысленен и тих.
Он тонкий лёд. И, тлея, очи
глядят из-под. На них, живых.

Итожь, рисуй квадрат во сне.
Нарисовал? Ломись наружу.
Дверь косо вспорет згу , и свет
снаружи хлынет и задушит.
 

паУза

ты спишь паУза? чешуёю
наружу вывернув лицо
я удавлю тебя собою
я съем тебя в конце концов

и с этих пор мы будем вместе
невеста бедная моя
едина плоть пока как песня
течёт отрава из меня
 
Челюсть

Гори и пой подобно мёртвой меди,
нет, старику, кричащему в кустах
на человека, запертого в ветер
на сорок лет, пока в его глазах

слепым пятном засвеченной сетчатки
живёт огонь, качаются слова...
Гори и пой. Бей челюстью несчастной
людей по узким твёрдым головам.

 
бабло

мы будем спать в финансовом саду
где одуряюще благоухают деньги
где золотой и мертвый какаду
глядит сквозь нас
здесь часты привиденья

лежащих остывающей золой
в корнях несытых денежных растений
шумит листвою тучное бабло
и манит манит
приобщая в тени
 

шум

идёт гудёт зелёный шум
идет зелёный шум гудёт
и долго будет он идти
пока однажды не придёт

ну вот пришёл пришел и встал
остановился и стоит
в тени ракитова куста
дитё бессонное лежит

ты не гуди зелёный шум
стой где стоишь и не мешай
ребенку спать и тяжких дум
не навевай


сонные рельсы

в сонные рельсы стучит паровоза нога
мысли невнятный клубок полудохлая птица
медленны словно внутри задохнулась строка
и не всплывет а опустится и растворится

выдохни мертвой гортанью сверкающий шар
выпей из мертвой ладони осеннюю воду
мы уже тени нас не обжигает пожар
черного леса и ветер навылет проходит


пусть бабочки

Останься - изнутри поющей птицей.
Потухло небо, цокает капут,
шевелится и дышит вереница
людских огней. Дома еще цветут

прошедшим днем, но облететь знакомей.
Нет, пусть огонь, пусть бабочки горят.
Пусть ночь считает мертвых насекомых
и падает последним, где заря.


С днем рождения меня

Все правда. Я один такой на свете.
Ты слышишь - серединой октября
летит, охуевая, хищный ветер,
и мертвые деревья говорят.

Все утрясется. Если будет мало,
вдруг выйдет Бог с луною в голове,
и спросит: "Нет меня?!" - и даст в ****о.
А я ему. Он вроде человек.

И разойдемся с тихим уваженьем.
Все хорошо. Трамваи, дождь, Нева.
Я. Наложенье кадров. Наложенье,
не более. Лети, охуевай!


кирпич

Все устойчиво до подозренья, что это тот свет.
Сон наверное кончился, но, вновь и вновь повторяясь,
начинается утро, и твой полусонный привет
сквозь пустой коридор как поющий кирпич пролетает.

Выпадает же вечность. Наверное тысячи лет
этим встречам на лестнице, письмам, остывшему чаю,
телефонным кабинам, тому, как все сходит на нет,
повторяясь до тона, до жеста, до масти трамвая.


обычный розовый язык...

Обычный розовый язык,
прямохождение в ботинках,
контекстный вздох после грозы
в начале мая.
Мы едины,

хотя порою выдает
мигательная перепонка,
колени, что наоборот,
и крик твой -
беспричинно тонкий.


звук

Мерцает плоть. То дым, то человек,
то муравейник. Звук, почти напрасен,
переломляется в промерзшей голове
и бьет хвостом. Он зелен, жёлт и красен,

он пуст. С полуразумным языком,
свисающим из нарочитой морды,
ведущим в некий киев - далеко.
Там яблоки. Там думают на мертвых,

которым есть и имя и лицо,
под ним остановившаяся память,
а глубже - звук, большое колесо,
запястья с зарастающими ртами.


зашей глаза цыганскою иглой...

Зашей глаза цыганскою иглой,
кричащими за улицу стежками.
Иди как камень, думая шагами
по мнимой мостовой. Пускай пришло

иное время - ты растишь своё,
еще все живы или неподсудны
(глазное дно, куда, почти безлюдным,
пейзаж ложился тихим кораблём -

чтобы остаться вечным). И тебе
мы ужаснемся, увидав вживую
и ощутив, что ты не существуешь.
Что мы не существуем, лишь убей.


метеорологи выплясывают дождь

Любовь причудливей, чем секс двух акробатов
на ветке дерева в пернатой вышине
на фоне облаков при включенном закате
в безветрии и музыке извне.

Так свет, споткнувшись, падает на тайну,
метеорологи выплясывают дождь,
мы дышим в такт, а дети скоро станут
завязывать шнурки без помощи точь-в-точь.
 

наркоз

А что покойник спит? - наркоз, чтоб не орал,
когда опять запихивают в тело,
в улитку плоти, в женщину, - вспотела,
такая бедная, да и тошнит с утра.


внУтреннее зимбабве
 
На заре - не сейчас и не здесь -
птичье пенье вплетается в жабье,
и парящие свиньи зимбабве
тихо, сонно плывут в высоте.

Местный бог, обмакнув в провансаль
запоздало молящийся завтрак,
ест, ревниво следя, чтобы завтра
получалось почти как сказал,

умиляясь о ланях и львах,
о внезапно придуманных гадах.
Только люди чего-то не рады,
просыпаясь о двух головах.
 
 
фокусировка

Литперсонаж, намокнув под дождем,
испытывает целый ряд эмоций.
Он чувствует, что выдуман - от поца
до шнобеля, от нюха и до паха.
Случайна родина. Случаен отчий дом.
Случайна женщина, которую не трахнул,

и та, что трахнул, тоже. И, набычась,
он понимает, что случайный автор
в депрессии, очнувшись космонавтом
в случайном мире, где-то под кустом,
с легендою, в которой, как обычно,
случайность родина, и женщина, и дом.


(меня/тебя)

Теоретически (меня/тебя) не может быть,
Да и практически (меня/тебя) не очень много.
Я еле до земли дотягиваю ногу,
когда иду к тебе. И трудно не любить

(меня/тебя), теперь настолько редк(ого/ую) в природе.
Одна такая ты, и я такой один.
Лови музЫку нам, тупой гетеродин!
Мы уникальны так, что мы почти уроды.


единое пространство снов

Ты скажешь:
- Сны стареют вместе с телом.
Ты вспоминаешь вымерших волков
и голых дев. Они почти оделись,
но умерли в тебе, у сундуков

с деньгами и оружием, а дочка
с утра просила денег на ружье,
чтобы стрелять по сверстникам.
Все точно,
волк возвращается.
- И все твоё (моё):

пустые царства, бег по облакам,
все неживые, разговоры с Богом,
все подземелья, мертвая рука,
конфеты.
Море, ставшее глубоким.


Великий Тапок

Энтомологу не различить без луп
нас - многочисленных, однотонных,
с корешками квитанций, следами губ,
с фиолетовым номером на ладони.

Кручу голову в лапках - не оторвать.
стало быть, пока что Великий Тапок
занесен, невыдуман и кровав,
но далек, и спокойно ложишься набок,

в темноте, лишь желтый щербатый буй.
Где-то там, в дворцах из горящей ваты,
белобрысый мальчик достал трубу -
неизвестный вызов: "Гаврила, хватит.".


одновременное утро

Проснулся. Тормозит. Заснувшие слова,
как паровоз примерзшие вагоны,
пытаясь сдернуть с места, голова
задрала веко. Глаз. Там все утонет.

Но прежде - так дородыш нелегко
мотает цепь от рыбки до макаки -
качели? в школу? к девушке? какой?
но день предъявлен, на мгновенье всякий.
 

 
на непонятном фоне

Отселебрейтились осенние. Зима
почти уже. Отяжелевшие подолы
труднее задирать и тяжелее мять.
Всё замедляется. Без галопередола

труднее попадать в притормозивший такт.
Частишь и прыгаешь на фоне - тихом, сером,
почти невидимом, поскольку темнота
взяла своё - всех нас - и дремлет сытым зверем.