Склиф

Белые потолки, высокие кровати «клетки» с выдвигающимися железными бортиками, двойные пластиковые окна... Это Склиф, психо-токсикологическое отделение. Здесь лежат в основном самоубийцы. Несостоявшиеся конечно, потому что настоящие лежат совсем в другом, намного более холодном месте.

Я здесь тоже не случайно. Меня привезли вчера вечером, но я плохо это помню, будто бы находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения. Меня и теперь немного шатает, спать хочется. Шутка ли – три упаковки финалепсина (по 10 штук) и две – феназепама, немного аспирина и анальгина, да еще и перерезанные вены на руках и ногах.

Однако, по палате и коридору я теперь уже хожу. Выхожу курить. Кстати, первым вопросом ко мне, когда я только пришла в себя, было: «Курить есть?». У меня, привезенной из реанимации в одной сорочке, естественно ничего не было. Только позже мать передала одежду и сигареты.

Да и условия ужасные. Курить возможно только запершись в одной из туалетных кабинок, и больше нигде. Вот и набивается туда такая куча «больных». Рассаживаются: кто на пол, кто к стенке, кто на толчок, кто на корточки. И начинают дымить в и без того прокуренном помещеньице, вскоре дышать становится просто невозможно, сигаретный дым такой густой, что ничего не видно, но все терпят. При этом бросают еще друг другу какие-то фразы. Из всего, что мне удалось узнать, главное – что нас тут считают почти за психов. Стекла крепкие, двойные, все выходы закрыты, колящее и режущее отнимают, в каждой палате сверху видиокамера, посещения вообще запрещены. Звонить – два часа в день: для всех. Выстраивается огромная очередь к телефону. И медсестра за всем этим делом следит, чтобы никто чего-нибудь лишнего не сказал.

Рассказав о местных условиях, я, кажется, не имею права умолчать о людях, что находятся здесь. Сегодня утром из моей палаты выписали двух девченок, моих ровесниц. Одна из них, кажется Марина, пыталась покончить с собой из-за какого-то парня. Но, как я слышала, сама же, очухавшись, первым делом побежала звонить ему.

Другая, Таня вообще наелась обычного аспирина, но в убойных количествах. Мне, когда я ее спросила, в чем причина ее поступка, начала рассказывать о школе, институте, экзаменах и пр.

Не серьезно это, очень несерьезно. У самой, правда, на втором семестре была жуткая депра по поводу учебы. Жить не хотелось, очень фигово было, казалось, что просто незачем жить, что скучно и противно. Но все же тогда я это смогла преодолеть.

Нет, все-таки все мы здесь в одном говне, и никого не стоит осуждать. Так хочется вырваться отсюда поскорей. Как же мы все завидовали тем, кого выписывают...

На место Марины в мою палату положили еще одну девушку, Иру. Судя по ее разговору с врачом, я поняла, что она уже взрослая, у нее есть муж, а причина самоубийства опять же – депрессия. Причем, муж, кажется, сыграл здесь не последнюю роль. Или свекровь, я так и не поняла до конца.

Кормят здесь плохо, но сносно, в общем, с голоду не помрешь. Один раз в столовой наша моралистка – поэтесса устроила нам шоу из прочтения своих стихов.

Это женщина лет сорока пяти, ее здесь все недолюбливают, считают совсем ненормальной. Она носит очки, некрасивые синие рейтузы и ярко-оранжевую старомодную кофту, она претендует на интеллигентность. Она часто поучает всех, кого ни попадя, очень любит читать мораль. Она пишет какие-то трогательно-детские стихи о доме, о матери, о цветах. Я так и не поняла, почему она оказалась здесь. Хотя, с головой у нее, кажется, проблемы. И она, вроде бы, совсем не замечает плохого отношения к себе, оскорблений, насмешек. Словно ведет войну против всех.

Вечером все собираются у телефона. Тут такого порой можно наслушаться, пока в очереди стоишь. Девушка-подросток, жестикулируя руками, рассказывает немолодым уже женщинам, как она травилась «с душой». Как взяла все лекарства, которые были в доме и беспорядочно все их заглотила. Женщины качают головами и жалеют ее. Потом девушка звонит каким-то друзьям и требует, чтобы ее отсюда вытащили как можно скорее. Вскоре ее, действительно забрали. Видно, крутая. А выйти отсюда не так просто.

Тихая и скромная девушка Валя снова и снова каждый вечер звонит своему возлюбленному, и каждый раз он посылает ее куда подальше, говорит, что не хочет общаться с ней. Она плачет. Я пытаюсь успокоить ее, я убеждаю ее перестать звонить ему и вообще забыть о нем. Я говорю ей, что она еще будет счастлива и без него. Но как я могу убедить ее, я же сама не верю ни в счастье, нив будущее...

Очередь идет медленно. Можно сделать только один звонок. Я все не могу дозвониться и стою уже в четвертый раз. Закончившая разговор, пожилая женщина, уступив место следующему, тоже становится за мной. Так проходят два часа разговоров ни о чем и мелькания пестрых халатов.

Есть еще тут двое: Таня и Лена, с которыми я тоже сдружилась. Таня, как я поняла, тоже глотала феназепам и резала вены из-за парня. А потом при мне звонила она этому дураку, даже приглашала приехать к ней в больницу. Эх, если бы люди могли пересилить себя и быть немного откровеннее друг с другом, многим было бы легче.

Лена глотала таблетки по непонятным причинам. Как говорит, она напилась водки и влезла в депрессняк. Да, не нужно пить так много водки.

Еще напротив меня лежала старушка, но ночью она умерла, это очень неприятно и страшно. По-моему, здесь теперь только я и новая соседка Ира. Сейчас она спит.

Есть еще одна девушка, не помню, как ее зовут. У нее, очевидно, проблемы с отцом. То ли он ее не любит, толи очень жесток с ней. Но кроме отца больше у нее никого нет.

Мы очень часто курим здесь, кажется, иначе просто нельзя. Когда кончаются нормальные сигареты – стреляем, курим приму и бычки. Так мы спасаемся от мыслей и одиночества. Уж лучше сидеть в едком дыму туалетной каморки и болтать ни о чем.

Пришла девушка в одном халате, как я пару дней назад. Циклодольщица. Ее еле откачали: таким огромным было количество таблеток, съеденных ею. Она высокая и очень тощая, на руках следы от капельниц. Она стреляет у нас сигареты молча мрачно курит, изредка произносит какие-то фразы, что-то рассказывает. Кажется, говорит, что работала проституткой или танцовщицей, уже не помню. Она очень похожа на живой труп, мы избегаем ее взгляда, очень жалко ее.

Эта безучастность и безысходность в наполненной дымом туалетной кабинке поглощает всех нас, притупляет чувства, мысли. Мы, словно зомби, забываем обо всем, ведь сейчас существует только этот наполненный людьми и дымом туалет. И это сейчас сливается со всегда. Кажется, больше уже ничего не нужно. И не хочется уходить. Поэтому мы спешим туда так часто, подышать едким дымом, послушать, что говорят. Мы просто бежим от действительности, от одиночества. Сейчас мы пока едины, но все равно каждый рано или поздно снова останется наедине со своей бедой.

Есть еще женщины постарше, но многие из них как-то подозрительно похожи на наркоманок и окончательно спившихся алкоголичек. Да, жаль, что мы не совмещены с мужским корпусом, очень бы хотелось пообщаться с парнями-самоубийцами. Среди них, наверно, много поклонников творчества Егора Летова.

Сейчас вот сижу перед окном и смотрю сквозь темноту ночи на огни города. Очень остро ощущается мое одиночество. Я одна и никому больше не нужна в этом мире. Интересно. Появятся ли те, кто считает себя моими друзьями... Впрочем, я заранее знаю, что нет, да и посещения здесь запрещены. Я по-прежнему одинока среди таких же, как я: самоубийц, отбросов общества, наркоманов. Так хочется исчезнуть навсегда.

февраль 2000г.