Дождь

Темнеет. Душа просит света. Ведь ей не успелось
впитать лучевую энергию, данную свыше.
Но тщетно. Уж ветер прогнал по деревьям и крышам,
качая как флагом черешнею спелой,
сметая песок с почерневших досок и карнизов,
срывая белье и беспечные шляпы.
Гоняют за ними растяпы,
крича, проклиная с поповским усердьем капризы
коварной природы,
которой приспичило снова
родить как всегда неродного
и выплеснуть в мир отходящие воды.
И первые капли с достоинством всех извещают
о новой грозе, что гремит будто встречный
в подходе к вокзалу, по-женски беспечно
попутав притихший июнь с буйным маем.
Уже застучали по крышам
ничейные жидкие слуги,
которые гордостью были полны и с натуги
полопались, скромно ползя в водостоки и ниши.
Зашамкали листья сухими губами,
зачмокали приторно лужи,
и вот уже дождь хулиганит и кружит,
открытые ставни сшибая бараньими лбами.
Вдруг что-то разрывом простынным
пространство насквозь пронизало.
И видимо этого мало -
раскаты забухали небом пустынным,
как-будто бы видом своим обещая вернуться,
опять громыхнуть, наслаждаясь эффектом,
слегка поворчать, всех смущая чужим диалектом,
и где-то вдали задохнуться.

Гроза остывала, на милость сменив мордобои,
еще кипятясь, но все дальше и дальше
снося буйный нрав отставной генеральши
в пропахшие пылью и воском покои.
И словно в открытое веко
плеснул дерзкий луч, ослепляя
и тонкой серебрянной нитью сцепляя
глаз солнца и глаз человека.

Несчастен мой дождь. Неспособен
он сам отличить ослепленье от света.
А как бы хотелось постичь ему это!
Хотя б приблизительно знать, чему свет-то подобен!
Дождей летних век так обидно недолог.
Рождаются с тьмой и в тревоге ненастной
и падают в тьму, теша мысли надеждой напрасной,
что, может, когда-нибудь выдаст счастливый прогноз
безошибочный метеоролог.
А если ослушаться вздумает дождь несмышленый,
ему от рожденья слепым быть до смерти,
а после соседями будут его только черти -
нехитрый конец для того, кто плюет на законы.