Московская безнадёга

   I

Злобно светит луна над затылком,
Разгоняя ночи полумрак
С непочатою водки бутылкой
Захожу в близлежащий кабак.

Смутным заревом полнится воздух,
Ароматами пьяных страстей.
Похороненный заживо отдых
Под игривые визги  ****ей.

Пьяно спорят, и пьют, где дерутся,
Прожигая добро нарасхват,
Да с девицами голыми вьются,
Колобродя под яростный мат.

Где-то тут разрушаются семьи
И множится бездомных река:
Только нам всё ж не выполоть семени
Всероссийского кабака.

***

II
На белом листе бумаги
Склонился я сам не свой:
Мне снилось, что ночью в овраге
Обрёл долгожданный покой.

Букет нерастраченных мыслей,
Начатая фляжка вина,
Короткий, решительный выстрел,
Миг боли… и тишина.

Распылены силы впустую,
Погашенный пламень души.
Решительно и подчистую
Перечеркнул  я мгновения лжи.

Что сделано,  не воротишь.
Окончен здесь путь земной.
Рубиновым саваном осень
Накроет дорогу домой…
               
                *  *  *
III
В метро туманно, огненные перья
Над многолюдьем блеск толпы раскрыв,
Мы  — все сегодня дети подземелья
Идём, сердца ладонями прикрыв.
Москва слезам не верит, смеху тоже,
И листья обрывает по слогам.
Мы все идём, как шёл мороз по коже,
Москва сегодня верит лишь деньгам…
И вот иду, прижавшись к стольным людям,
Струятся, как из жерла, те рекой,
С пустой надеждой на былое чудо
Их сердце рвёт на лоскуты покой…
Мы обменялись слёзами, местами,
В трамваях с пылью слились все давно.
Аккорды веры где-то с небесами
Играют болью зависти в «НИЧТО».
Толпа выходит и толпа заходит…
Дверь электрички — солнечная пасть.
Я ничего не знаю о народе
Жить суждено с которым иль пропасть!
И я  иду, как все на край перрона,
Как будто бы иду на край земли.
Мы слишком плотно затекли в вагоны,
Мы слишком много в сердце унесли.

                *  *  *
IV
Убегает в минутном молчании,
Расколовшись о тёмную грусть,
Не промолвив в тиши «До свидания»…
Милосердная, древняя Русь.

Только серые стены покатые,
Да подземки немая река —
Безобразная, но не распятая,
Чей-то миг на секунду свела.

И поскачет в безумстве творения
Неизбежности серая пыль,
Продолжая чреду поколения,
А вдали тихо плачет ковыль…
               
                *  *  *
V
Серебрится и плачет луна в тишине,
И в шафранову тогу одета
Ты, проказница ночь. На прибрежной волне
Колоситься, малиново, лето.

И блестит на ряби, словно стайка стрижей
Отраженье взволнованной дали,
Тихо кличет, зовёт крик седых журавлей
В рощах белых, в сердечной печали.

В муравейник огней, мимо огненных туч,
С истекающим чувствами сердцем,
Я прикован навек среди хлада и круч
Забетонненых к каменным дверцам.

Но покуда горит вечноюный огонь
В океане ментоловой страсти,
Поклянись, о мой друг, оставаться такой:
Вечный омут любовной напасти…

***

VI
Белосинье, родимое взору,
Буро-рыжая листьев река, —
В эту чистую детскую пору
Золотятся над мной облака.

Ковыли, пустоверсты степные,
Редколистой рябинницы ряд…
До свиданья, мои дорогие,
Не вернусь я к вам больше назад.

Голубинь потайных перелесков,
Да мохнатость, болотная выть:
Исходил я, излазил, истискал, —
Разве можно такое забыть!

Но стальное, холодное жало
Луноокой московской свечи,
Раздавивши мне сердце, сказало:
«обряжайся, мой друг, в палачи…»

Я казнил, убивал не жалея,
Когда братья на братьев войной, —
Мои руки в крови… Каменея
Лишь душой, оставался живой.

Погубив свои чистые крылья,
Обменяв на тоскливости рай,
Уходящей, погибшей Отчизне
Прохрипел стук колёсный: «Прощай…»

Где же ты, перелесье степное?
Те же ль крики седых журавлей?
Потерялся я в вечном покое,
Вот бы свидеться с милою, с ней!

Белосинье, родимое взору,
Буро-рыжая листьев река, —
В эту чистую, детскую пору
Золотились б над мной облака…   

***