Голем Хорхе Луис Борхес

Если, (как грек утверждает в Кратиле)
в имени вещи сокрыт ее образ,
то роза находится в буквах розы
и целый Нил – в Ниле.

Из согласных и гласных возникнет, как страх,
ужасное Имя, в сути которого
сам Бог и Всесилие зашифровано
в буквах и точных слогах.

Адам да звезды одни его знали
в Саду. Но его грех (со слов каббалистов)
ржавчиной стер и поколения чистых
его потеряли.

Человеческой искренности и творениям
не будет конца. Мы помним тот год,
когда Имя искал Божий народ
в иудейских молитвенных бдениях.

Давно позабыты те, что неясной
тенью проникли в смуту истории,
но и ныне у всех на слуху история
об Иуде Леоне, раввине пражском.

Знания Бога Иуда Леон
жаждал и в поисках этого знания
он, посвятив себя букв сочетаниям,
Имя изрек, (что явилось Дворцом,

Гостем, Эхом, Ключом и Дверью),
над куклой, что собственными руками
он вырезал, дабы открыть ей тайны
Букв, Пространства и Времени.

Эта жалкое подобие человека
изнуренность движений пыталось освоить,
но не смогло цвет и форму усвоить,
размежив сонные веки.

Постепенно оно узрело себя (как и нас)
опутанным сетью из шумной оравы
где Прежде и После, Вчера и Сейчас,
толпились средь Я, Ты, Те, Лево и Право.

Знаток Каббалы на общем собрании
гиганту дал имя  - Голем.
(На это собранье ссылается Шолем
в знаменитом своем описании).

Раввин объяснил ему мир (вот канат,
ты видишь мою, а теперь – свою ногу)
и с годами сей извращенный гигант
с грехом пополам подметал синагогу.

Быть может, ошибка транскрипций виною
иль Священного имени произнесение,
но подмастерье речь не освоил –
не помогли волшебства изощрения.

Глаза его, более пса воплощенье,
и более вещи, чем даже собаки,
преследовали раввина во мраке
сомнений средь комнат его заточенья.

Так неуклюж, ненормален был Голем,
что кошка раввина играла с ним в прятки
где бы он ни был.(О кошечке Шолем
не знал, это было моею догадкой).

Руки сыновьи к Отцу простирая
своему Божеству он во всем подражал
или с глупой улыбкою воображал
поклоны восточные тропкою к раю.

Раввин наблюдал за Големом с нежностью
и долею ужаса. Как (говорил он)
мог я породить горемычного сына
и допустить такое невежество?

Зачем я добавил к несчетности копий
еще один символ? Зачем к бесконечности
клубка, распутывающегося в вечности,
добавил причину, последствие, горе?

В час смутного света и тяжких забот
он Голема видел, свой горький урок.
Кто знает, что чувствовал сам Господь Бог
на раввина из Праги глядя с высот?