Несмешное

«Хорошо смеётся тот – кто смеётся последним» - народная мудрость.


Помню – я смеялся. Ещё помню, что было утро, толи субботы, толи воскресения, но утро – тихое, хорошее. Просто утро. Выходные.
Мама, поставив на кухне гладильную доску, гладила постельное бельё и смотрела цветной фильм по чёрно-белому телевизору, а я играл в своей комнате. Кажется в машинки или в куклы – не важно во что, теперь я понимаю, насколько это было не важно. Я играл.
В коридоре зазвонил единственный телефон, и я первым оказался рядом. Потом, так будет практически всегда: я всегда буду оказываться первым и рядом. Просто в тот раз это было впервые. Впервые за десять лет я не узнал бабушкиного голоса, и лишь после того, как она назвала меня по имени и попросила позвать к телефону маму, я радостно залепетал и побежал на кухню. Мама взяла трубку и долго молчала. Я стоял и смотрел на неё, не отходя ни на шаг. Десять, пятнадцать, двадцать – минуты растягивались на глазах, опережая своё секундное значение. Мама что-то сказала и положила трубку. Потом молча вернулась на кухню, села за гладильную доску и закрыла лицо ладонями. Я дотронулся до её руки и спросил, что случилось.
- Бабушка Поля умерла…
Получив ответ, я рассмеялся и побежал играть дальше.
Но разве дело в игрушках? Через три года я выбросил все свои игрушки. Собрал в одну большую коробку и выбросил. Я легко и весело попрощался со своим счастливым детством. К вечеру я почувствовал себя вполне взрослым, чему был несказанно рад и, сидя вплотную к экрану телевизора, смотрел какой-то подростковый сериал. Телефон не зазвонил, зазвонил дверной звонок.
- Телеграмма… взрослые есть?
- Нет.
- Тогда ты распишись.
Я поставил закорючку на какой-то бумажке и, закрыв дверь, стал читать. Единственный раз, когда мне удалось это сделать очень быстро. Во все последующие разы буквы уже не образовывали ни слов, ни связных предложений.
- Ваши родители погибли…
В одно мгновение я оделся и выскочил из квартиры. Почтальонша всё ещё стояла на лестничной площадке в ожидании лифта, хотя сейчас я понимаю, что она ждала меня. Все тринадцать этажей вниз мы проехали под одной фразой:
- Какое горе…
Благо был дождь: под дождём не стыдно плакать. Я бежал по лужам в сторону автобусной остановки, туда, где мы должны были встретиться с мамой. Она опаздывала, а я забыл зонт. Темно, холодно, дождь, я стоял и плакал. Многие годы после я обходил это место стороной, даже сейчас предпочитая ему любые другие обходные пути – кротчайшая дорога домой. Маршрутка подъехала к самому краю бордюра и высадила пассажиров. Мама, увидев меня без зонта, стала что-то говорить по этому поводу. Но с тех пор мне стало наплевать на погоду, с тех пор я старался ничем не покрывать свою голову – так легче смотреть богу в глаза. Я взял её под руку и сказал, что нам надо домой. И что в магазин мы сегодня не пойдём, даже за хлебом. Я старался объяснить, что сейчас не до него, что сейчас нам надо просто дойти до дома, по самой короткой дороге. На полпути мне пришлось ей всё рассказать, оставшуюся часть я шёл один: мама повисла у меня на руках.
Что ж, я не перестал смеяться. Большего того – все, кто так или иначе знает меня, скажут, что смеюсь я часто, и всё чаще без видимых на то причин. Хотя причины были – за десять последующих лет я потерял ещё девятерых близких мне людей. Смешно.
Я вышел из тёплого предбанника на улицу нараспашку, наверное, было холодно, но я задыхался. Еле втиснувшись в показавшуюся сначала широкой проходную, я решил идти до метро пешком. Очень долго и непременно пешком. Я шёл и вспоминал моего рыжего, рыжего, такого рыжего кота, что дыхание просто перехватывало. И я вновь смеялся – привычка с детства.