Плашмя

На песке лежит девица,
и она бы загорела,
если б не мешал мужчина,
что лежит на ней плашмя.
Он лежит на ней как надпись,
он лежит на ней как знамя,
он лежит на ней как тело,
но не мертвый, а живой.
Раз - как девушку он любит,
два - как женщину он любит,
мы увидели б, как в третий,
только время вдруг пошло.

Пошло, пошло, проклятое,
пошло, неугомонное,
и вот уж старый дедушка
на веточке сидит.
Он загибает пальчики,
сухие и корявые,
подсчитывает годики,
осмысливает путь.

В сарае темном спрятаны
его изобретения -
два шустрых автомобиля,
а третье - перпетум.
Его ждут дома кысаньки,
две кысаньки-мурысаньки,
колоропойнты обликом,
а третья - курцхаар.
Еще ждут дома песики,
две - таксы гнутолапые,
к порядку приученные,
а третий - сенбернар.
 Ждут также дома девочки,
две - умницы-разумницы,
смиренницы да скромницы,
а третья - медсестра.
Помимо них ждут мальчики,
два - хитрых, рассудительных,
умнее просто некуда,
а третий - егоза.
Есть у него и женщины-
жена с короткой стрижкою,
завитая любовница,
и третья есть - с косой.

Тут веточка сломалася,
бу-бух! - и умер дедушка,
и вот его, довольного,
на кладбище несут.

За дедушкиным гробиком
бегут - гав-гав - три песика,
бегут - мяв-мяв - три кысаньки,
спешат - ля-ля - три девочки,
спешат - бля-бля - три мальчика,
и три изобретения,
обнявшися, ползут.

Три девочки, три песика,
три кысаньки, три мальчика
да три изобретения,
а женщина - одна.

Она глядит на дедушку,
смеется, улыбается,
в гробу хохочет дедушка-
у них теперь любовь.

Ибо он теперь есть тело,
ибо он теперь есть знамя,
ибо он теперь есть надпись,
потому что, ибо, ведь
время вновь остановилось,
словно вовсе и не шло.