Финский залив

Я вижу выбеленный скупым северным солнцем берег Финского залива. Я давно не верю в лето, мне кажется, что эта местность навеки обесцвечена продолжительными пасмурными сезонами, пейзаж – альбинос: рудиментарность цвета, где палитра только хранит память о своей былой природе – отражать и преобразовывать солнечные лучи. Все излучения надежно поглощаются матовой поверхностью пастели. Все бледное, и песок, и наглая в своем меньшинстве растительность, прячущаяся от ледяных Норд – Вестов, среди глыб каменных голов. Вода, невразумительного серо-стального оттенка, недружелюбная и холодная, она не приглашает, - предостерегает, словно больная астмой женщина, лихорадочно. Такой пейзаж хорош для неизбалованной разнообразием кисти художника сюрреалиста, - и я вижу его: бородатого и сероглазого, шагающего по этим холодным и неподвижным пескам с упорством брошенного любовника.
С середины лета, кромка берега, примыкающая к воде, покрывается гниющей йодистой тиной, местами высушенной, местами почерневшей. Ходить по ней удовольствие на любителя, решившего испытать чувство привлекательного омерзения, граничащего с восторгом неиспорченного мегаполисом ребенка.
Настоящая жизнь начинается с армады кустов шиповника, который с неизлечимым энтузиазмом южанина, заполоняет все подступы к пляжному пространству: шмели, осы и мухи, все жужжит и перерождается. Крошечные фонарики плодов расцвечены всеми оттенками красного, бордового и оранжевого, и походят на елочные украшения, развешенными сумасшедшим Дедом Морозом.
Приторный запах, оборванные напористым ветром лепестки роз еще загодя предупреждают о приближении к заветной точке обрыва, стоя на которой открывается вид бесконечного горизонта, штормового, насыщенного пресной дрожащей влагой.
В лесу, к аромату шиповника добавляется терпкий настой хвойного дерева, слоями, с предвестниками отсырелых грибниц. Душистая концентрация непостоянна, залив, мерным дыханием, словно опытный парфюмер прогоняет классические компоненты сквозь сообщающиеся сосуды природной лаборатории. Облако смолы, с кислицей тумана над оживленным муравейником, раздавленные неосторожным туристом земляничные бусинки - с течением воздуха, добавляются все новые и новые акценты, но ведущий лейтмотив неизменен: холодная, йодистая свежесть севера, и вокал юга, замерзший в состоянии экзотического декаданса.
Волнующая сила побережья обостряется в период приближения гроз, когда буквально все наполняется новым, особенным смыслом, заключающимся в ожидании. Созерцательность, возможность увидеть начало, интригу действия, участие в котором настоящая Жизнь, - вот истинная цель роста или сохранения постоянности, - хрупкой, но надежной в своей неизменной цикличности.
Бескомпромиссно надвигающиеся тучи клубятся, плюются росчерками далеких молний, навевая экстистенциальные переживания, сродни скандинавских мифов, там, в небе - Отец Битв, со свитой верных Валькирий. Я ощущаю себя сущностью Дакара, рассекающего лезвия волн, его реинкарнация в дне сегодняшнем, его, лежащего на дне, но тянущегося к небесам податливыми руками водорослей. Но моя душа – это его парус, мой позвоночник – это его мачта.
Берег. Песок окончательно остыл, копай, не копай, сыпучие лунки под моими коленями, все равно холодно. Неуютно. Ветер, доносящий ледяные брызги, нависающий ком неба над головой, оспинки песчинок, взметнувшихся, заполонившие мои растрепавшиеся волосы, все говорит: «Иди домой, детка. Ты – лишняя, слабая, так будет лучше…». Домой. Я ухожу, побитая, но бесконечно счастливая, унося в кассетнике старенькой фотокамеры "Зенит" отснятую пленку. Я знаю, что на ней будет – рентгеновский снимок, черное и белое и ничего, абсолютно ничего лишнего. Я знаю.