Два ростка настроения, одно зерно причины

Небо-китаец сыплет последний рис
на загорелую кожу земли-гречанки.
Сладкую чушь пою, из-под струн ресниц
глядя во двор, звенящий лаем овчарок.

Воздух ладонью детской ерошит тишь
и подставляет горсть под речные губы –
так молока желает грудной малыш,
так, запыленные, жаждут дыханья трубы.

И под отрадный гомон вечерних рас
встречной рекою я выдыхаю имя
в горсти мгновенья, в холод пустых пространств
меж рисом и кожей, с выдохом ставших твоими.

***

Во всех моих скольжениях ночных –
ни тени ястребиного полета,
который так стремителен, как время,
и так же бесконечен.
Потому,
лишенная небесностей иных,
железную махину небосвода
зрачками плавлю.
По закону трения
смертельно тягло плавленую тьму
я пью…
Когда желудок сводит,
а глотка забивается как сток,
что невозможно крикнуть – помоги мне,
что хуже: словно чисел февралю -
тебя мне, до сдавленья легких,  мало,
(все мотыльковый страх – прилипнуть мордой
к непониманья жгучей паутине),
- высвобождаю отчужденья жало
и распускаю тараканьи строки,
и их - своим бессилием травлю.