Эмбарго чувств

КОДИРОВКА ПРОСТРАНСТВА И ПОЭТИЧЕСКИЕ МИФОЛОГЕМЫ
(попытка пробурчать…)
Веле Штылвелд
Когда приходит время всяческих полемик о значении поэзии, о её назначении, о её магии, мистике, первичности в праве сказать до того, как за осмысление возьмется тугодумная проза, всегда возникает искушение проговаривать о поэзии более чем сказано когда-либо прежде.
Критики и "непоэты" готовы утверждать, что едва не всякий может так или иначе рифмовать, глаголить… но вот глаголом жечь сердца, а тем более не жечь, а проводить сакральную мистерию в постидеологическом, посттоталитарном пространстве они, увы, не могут.
Многие годы в украинском русскоязычии исправно рифмовалось и кодировалось открывшееся пространство крайне примитивненько, тупо, но эклектично. Называлось это на простом поэтическом жаргоне — «выссаться у каждого телеграфного столба». Так-то оно было на практике, когда рифмы сыпались пригоршнями без оглядки на некие внутренние фильтры, которые в первые годы распада имперского совка были как-то не в моде. Но вскоре подобная мода возникла, поскольку срочно и бестолково мастерилась некая постсовковая реальность, для которой возникли очень знакомые и легко узнаваемые схемы опеки всяческих поэтических клубов вчерашненьких неформалов.
Подобненькие клубы повсеместно стали наскоро укреплять и подсаживать в них стареющих фискалов, вчерашних гебистов, досрочно вышедших на пенсию — всяческих «белых» и «черных» полковников, и тогда неформалы окончательно разбрелись по углам, протестуя против нового официоза и тогда же, именно тогда эти немногие стали по-новому относится к собственному поэтическому творчеству, мифологизируя его. У каждого хорошего поэта возникли свои собственные мифологемы. Уточним, у хороших поэтов они возникли, а у всяких прочих возникли подвиги составлять некие мифологемные сборники. Так возникли люди, чьи поэтические наклонности и превратности времени перемен превратили их творчество в явно выраженные яркие мифологические мазки на поэтическом холсте прошлого десятилетия. Стало ясно, что поэзия стремится вновь обрести нечто магическое через актуализацию собственно больших и маленьких личностных масок, сказок, ритуальных раскрасок словами и знаками препинания. Там, где последние отсутствовали напрочь – предполагались всяческие знаки придыхания. Проходило и это. И раскраски шли на «ура». Ибо создать собственное мифологическое пространство, переведенное через фильтры души было труднее, чем имитировать подобные ареалы некого духовного присутствия. Тут уж плелись маленькие и даже микроскопические мифологемки в однострочьях, одностишьях, в некой более вычурной кружевной эклектике, на которые теперь всем было начхать. Старые ценители отошли к оценке классиков, эксгебисты перестали передвигать ноги в места скопления поэтических дарований, правда остались еще некие пауки, цепляющиеся за прошлое, но им не откажешь ни в настоящем таланте, ни в умении приспособится к новому времени, где каждый поэт, который не пишет в тупую слоганы и тексты шлягеров-однодневок все-таки еще поэт, и поэтому моя первая реплика, а я ее закругляю относится к тому, что пережив время мифологем, поэзия вновь стала обретать новую чувственность, оставив всё прочее фэнам для обсасывания, осмысления и иронической критики. Выплеснулась с глубин духовных и низверглась в пучину житейскую целая поэтическая Атлантида, но ее привычно в нашей стране промолчали, что, собственно, так уж не ново.

ЭМБАРГО  ЧУВСТВ

Королева дискотеки
мочит устриц на обед.
Легендарные ацтеки
ткут ей на ночь пышный плед.
Даки вычурные фраки
примеряют тут и там,
ирокезы-забияки
бьют отчаянно в там-там.
Королева дискотеки
всласть танцует между тем.
Остывают в мире треки
данс-круженья без проблем.
Нет проблем! Танцуют все
на контрольной полосе.

У стариков в глазах борозды,
а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз —
не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, дань векам
известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те,
как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы!
За всё ответят старики.
Почуяв партии финал,
старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.
— Старик! — Молчок. Дорога в Ад.

Беда, когда большую сказку
ухватит маленький герой.
Он тут же выстружит салазки
и не отправится домой.
А будет юзом, перекатом,
переполосицею лет
хандрить весомо и горбато
и утверждать, что сказки нет.
Он счастьем сон перелохматит,
бездумный маленький герой.
И в царедворца сытом платье
пробьётся в будни сам не свой.
И перед буднями чумной,
он к сказке выставит конвой.

Спаринг. Выставка эмоций,
переборки наших душ.
Не хватает в мире лоций —
сублимаций сломан луч.
Перекошен, перекрашен.
передавлен сотни раз.
Перемазан, перегажен,
будто утренний мираж.
Матерщинистые реи
вместо светлого луча.
Жизнь нашлёпала по шее?
Подвывай под ча-ча-ча!
Спаринг, выслуга мечты,
блюз, элегия, кранты!

Столоваться с птичьей расой,
жить на бреющем полёте,
нависать над миром массой,
налегке, не в самолёте.
Говорить с собачьей расой
на исконном языке.
Пить из кружки не для кваса,
век сидеть на поводке.
Всё знакомо, да не ново.
Всё картинно. Не списать.
Вмиг отрыв с аэродрома —
зависать, так зависать.
Ведь не канула надежда
жить парящим псом, как прежде.

В монетарных передрягах
утонул двадцатый век.
Пересортица, бодяга —
время нищих и калек.
Подле лестницы на небо
перебежчики. Пора!
Нажевались вдоволь хлеба,
прочь без пуха и пера!
Разномастные мартышки,
мартышата, мартыши
не желают лет облыжки
прозябать да на шиши.
Зуд всемирного убоя —
на ступеньки встала Троя.

Уносит Кукольник игрушки.
Сыграли, милые, своё.
Пустые тушки-раскладушки,
плечо, прибившее хламьё.
Наброшен плащ. Захват у шеи.
Упал на плечи паланкин.
Вчерашний занавес от швеи,
не шившей дамам пелерин.
Плащ театрального покроя.
Под ним прикрылся кич кулис.
Ему равно, что пала Троя,
что плачи вздорные актрис.
Уносит Кукольник хламьё.
Реликт. Истории жнивьё.

Стреляют истин арбалеты
в потусторонние слова,
в феминистические Леты,
взрыхляя правды острова.
На островах души облыжки
и обестыженные сны,
во лжи пропитанные книжки,
и в ложь измазанные дни.
И бестолковая услада
с горчинкой яда на двоих,
и лет изъеденных прохлада,
и оборвавший повесть стих.
На дне истории земной
стреляет в истины конвой.

Эмаль расколотого лета,
эмаль разрушенного дня
стреляет в вечность арбалетом,
а, значит, собственно в меня.
Миф элитарен, легендарен.
Легенды юз — тяжелый груз.
Статист и алчен, и коварен.
Он — итальянец, грек и друз.
Он интриган. Он лжец и комик.
Он разночтивый трус и мот.
Он злых историй вечный хроник.
Он безобразный обормот.
Он расколол эмали сна,
в котором нежилась весна.

Чудинка не подвластна чуду,
как пересудам чудаки.
Эмаль лица — души причуду
с себя сбивают дураки.
Они сбежали понарошку
за полгороховой версты.
Их увозили в неотложке,
схлебавших чудо яко щи.
И опостыла им удача
под вечным знаменем забот.
Души лоскут своей на сдачу
они сорвали в недород.
Воротит их от этих дней
среди знамён пустых затей.

Я в Город шёл своей удачи.
Я верил в то, что есть Мечта.
Я жил как мог, не смел иначе,
привычно, с белого листа.
да! Мне многое сулили
мои обыденные сны.
Но мимо сказки проходили
за полгороховой версты.
Я уставал на перепутье
уже без выстраданных слов.
Меня, враги, не обессудьте —
я предал сказок пустолов.
За полгороховой версты
в кровь сбил души я постолы.

Я не боюсь угроз. К чему?
И без угроз я не живу.
Мне тесно жить, мне глупо ныть,
о том, что счастья рвётся нить.
Такого разного... Изволь.
Над ним вскипает алкоголь.
Под ним ста плакальщиц аврал,
но их-то, впрочем, я не звал.
Угрозы жмутся неглиже
в былые истины уже.
Их скорбный прах протух и сник.
Я не ребёнок, я — старик.
А старику дана печать
печаль от счастья отличать.

Окрыски прошлых позолот
сифонят с утренних болот,
тогда как вечером они
тиранят тех, кто без любви.
Окрыски прожитого зла —
уже вчерашняя зола.
Сегодня хочется любви,
но только в небе журавли.
Пора и им лететь на юг.
и ты, увы, давно не друг,
хотя из недругов взрастут
иные, те, что позовут
в покровах ночи лечь в постель,
как будто ласки — в счастье дверь.

В университетах — абсурды ХХХ-го века.
Кафедры ломит от знаний вселенских глубин.
Вымыслы жмутся от века истории в вехи.
Менторский голос гремит: “Человек — исполин!”
В голосе этом изъеденный оттиск гротеска.
Голосом этим вбиваются слабые в жизнь,
в место такое, где здравого смысла нарезка
бякает вяло ушедшим от знаний: “Держись!”
Церберских псов огрызается вздорная Мекка.
Выучен всякий брехать на окрестную рать
лиц не дошедших до звания суть Человека.
В мантиях ста академий окрысилась умная знать.
Формул исчадие выгнуло Землю ребром —
стон ИНТЕРНЕТ’а сзывает научный Содом

От избытка керосина
тараканам Хиросима!
От недобычи угля
Человечеству хана.
Но в проходке — шлаки с водкой,
под проходкой скоплен газ.
Хвост селёдки всплыл над соткой...
Взрыв, зловоние, фугас.
Земснарядом роют рядом
пять могил под пять крестов.
Человечья буффонада —
Жил да помер, будь здоров!
Будь здоров, шахтёр, на небе.
Тараканов жуй во хлебе.

Услужливые тени ищут роли,
в которых быть легко и мудрено,
а мы срезаем с душ своих мозоли,
покуда быть людьми нам суждено.
Услужливые тени ищут квоты
работы упоительно простой —
сметать с Земли людей уставших роты
куда-нибудь подальше на покой.
Услужливые тени ищут света
прожекторов средь мрачной темноты,
тогда как не качается планета,
как по реке сплавляются плоты.
Услужливы тени на песке,
тогда как мир в пристыженной тоске.

Камышовое лето,
подкамышные страсти,
перекос трафарета
огрызается властью.
Над страной пациентов
разметалась молва:
“Камышовое лето —
это только слова.
Это только управа
на беззвучия мук.
Это только оправа
ввысь изломанных рук.
Это власть трафарета —
камышовое лето”.

На дальних подступах судьбы,
возможно, мы глухие,
как те, чьи вздорные мольбы
ведут в глаза сухие.
На дальних подступах к себе,
возможно, мы иначе
к своей относимся судьбе
без права передачи.
На дальних подступах в рассвет,
возможно, ночь бескрыла.
Прошла она и вот уж свет,
и ты меня забыла.
На дальних подступах — вернись
или, хотя бы, оглянись.

Изломы слов, проломы крыш
и тот ещё шумел камыш...
В Париже день в “слепых” очках,
в Иране землю тряс аллах.
Над крышей небо, солнце в нём.
По небу звёзды бродят днём.
Содом у звёздного ручья.
Парад планет — в бою ничья.
Под телескопами — народ,
а в чистом поле — недород,
а в невод впрягся старый кит,
хоть вся Земля на нём как скит.
А в ските том — переполох:
в подмышках солнце спрятал бог!

Сентябрь беззубо морщит рот,
однако время плыть вперёд.
Не та черта, не в том году.
Лет тридцать я ещё пройду.
А по тех пор отныне впредь
Земля, увы, уже не твердь.
В подземной пляске — тряска, слом,
идут империи на лом.
От Никосии до Бермуд
планету ангелы трясут.
И вызывает боль и плач
людей История-палач.
Но сами люди, сморщив рты,
давно с Историей на “ты”.

Любовь и смерть не отойдут
в созвездие Персея.
Иные жизнь сочтут за труд,
иные — за фузею.
И ну надраивать её,
чтоб из пороховницы
по труту порох взял своё
и вздыбил смертью лица.
Да только смерть — не домино.
Упавшие не встанут.
Под залпом: “Пли!” прервут кино,
где мёртвые восстанут.
Жизнь — шаг, да два, да круговерть —
любовь, рождение и смерть.

Работа рейнджеров бомжовых
искать в бачках утильсырьё.
Охота рейнджерам бомжовым
перелохмачивать хламьё.
Перелопачивать до нельзя
в прихват, в притирку, в перетрус,
как будто в том большая польза
на весь разваленный Союз.
Как будто в том какая порча
вмиг отведётся от страны,
бомжей в которой стало больше
чем после мировой войны.
Чем после язвы моровой,
где гибнет душ невинных рой.

Театр имеет окончанье.
Театр — спектакль — актёры — роли...
В нём жизни треть пройдёт в скитаньях —
аншлаги, выезды, гастроли.
Щелкунчик подает одежду
в трико, на стоптанных пуантах.
Ликуют зрители, как прежде —
чуть кто дурак, так в аксельбантах.
И ты, и я играем роли,
меняем краски и валюту,
вминаем грязь земной юдоли
и тычем кукиш абсолюту,
как будто мир — Аника-воин,
 как будто он того достоин.

Театр имеет окончанье,
спектакль занавес в кювете,
И бесконечное терзанье —
проснуться трезвым на рассвете.
Актёры выпавшие в жизни
 на бровку улицы рогами,
в сиюминутной пьяной тризне
 безвольно мир метут ногами.
И по привычке ли, по праву
играть отчаянно в ничто,
изводят дней пустых отраву
и метят в правды решето.
Опору в том найдут и точка...
 Ах, эти роли... Дурь... Примочка.

Электронная вера —
на поверку — припой.
Быстротечная эра —
всех, кто занят собой.
Безымянные сказки,
безвозвратные дни.
Прошлых дней водолазки —
слякоть средней руки.
Электронная раса —
элитарный народ.
Все иные ждут часа
пережить недород.
Всем иным не потеха?
электронная веха.

Осколки солнечной расы,
обрывки солнечных дней
опять зашиты в кирасы
по моде. Так-то модней!
Осколки солнечных пятен,
обрывки солнечных снов
опять в обили вмятин,
опять без должных основ.
Опять без ложного блеска,
опять без вычурных фраз,
опять без доли гротески
в какой всамделишный раз...
В какой всамделишной сказке
опять одни неувязки...

Закрой глаза на куб страстей.
Ты в этом мире пуповина.
Не жди от мира новостей.
Ведь все они — твоя провина.
Не жди назначенных гостей,
не жди придуманных историй.
Не жди от мира новостей.
Твой куб — былого крематорий.
Твой куб и прочен и жесток.
Тебе он прошлого не спустит.
В нём бьётся счастья биоток.
И в нём исток житейской грусти.
Закрой глаза. Смелее в куб.
Открой глаза... У женских губ.

Стационарные орбиты.
Шесть точек. Прочие не жаль.
Одним ударом чёрной биты
разбита Времени эмаль.
Но тот, кто бил, того не ведал,
что сам попал в стационар:
тот ложь от самости проведал,
что бита он. А вышло — шар.
Что вилка он. А вышло — пицца,
омлет, яичница, горох.
Теперь на точку-ягодицы
он сел, как висельник в острог.
Себя за волосы тащи —
шесть точек-истин отыщи.

Рисуй, художник, паутину
морей и рек души своей.
Добавь на холст забвенья тину
и опостылости ручей.
И разночтивые молитвы
смешай для верности в одну,
но то, что принял ты за бритвы,
не бреют вздорную молву.
Рисуй превратности, художник,
рисуй наивности, дружок.
Рисуй. И баста. В снег и дождик.
Судьбы истоптанный лужок.
Рисуй поляну сладких грёз.
Рисуй экстаз метаморфоз.

Игра в семь сорок под Шопена
в соседском офисе судьбы.
А там, где раньше вышла пена,
играют вздорные псалмы.
Игра Вивальди под “фанеру”,
игра Пучини под рояль,
игра Тартюфа в Тараторена,
игра левкаса в киноварь.
Игра в семь сорок. Боже правый,
доколе будет простота
орлом осмеянной державы,
где блеф от клюва до хвоста.
Рыдает муза в постолах:
“Да что же это? Как же так?!”

Над планетой тишина —
умер кто-нибудь не-Я.
Умер кто-нибудь не-Здесь.
Всё как есть.
Над планетой тихий крик —
кто-то заново возник.
Кто-то заново постиг
счастья миг.
Над планетой тихий стон —
кто-то собственно не-Он.
Кто-то собственно не-Где.
Быть беде.
Над планетой выпал снег.
Остановлен бег.

За мной прибудет маленький автобус.
Обыкновенный ПАЗ’ик из детсада.
Зелёная лужайка-аэробус
меня возьмет в себя, как то и надо.
Так я умру. Внезапно. На рассвете,
не объяснив в себе иного мира.
Так умирают маленькие дети,
которых жизнь едва в себе открыла.
Так умирают раненые звёзды.
Так умирают те, кто между снами
берут у звёзд житейские борозды
затем чтоб жить и грезить между нами.
Такими же. А надо ли иначе.
Всем возвращаться в звёздный мир без плача.

Запекаясь в оболочки тел,
стервенеют спеченные души
тех, кто жить однажды не сумел,
хоть не бил житейские баклуши.
Кто не чтил нелепый ритуал
притворятся плотно понарошку,
как иной столичный виртуал
в ИНТЕРНЕТ нырнувший на ладошку.
Где сидит он тихо и легко,
ковыряет сайты без кручины.
В сайтах душ сбежало молоко.
Выкисло в ребёнка из мужчины.
В оторочке бездуховных тел
ИНТЕРНЕТ печально в лужу сел.

Кто прерван был на полуслове
в пылу житейских неудач,
тому участие не внове,
как и несчастий вечный квач.
Тому хоть выколоти двери,
а он, гляди, помыл окно,
чтоб рассмотреть, где люди, звери.
Не все ж с беспутством заодно.
Кто прерван был на перебранки,
в том отыграл пенальти мяч.
Вновь жизнь играет на тальянке
и заглушает сердца плачь.
Кто сам себя не сокрушил,
тот мир собой растормошил.

Шестистопный ямб. Закланье.
Завещание да ложь.
Мира прошлого лобзанье
в ускользающую дрожь
обернули, обрамили,
оскопили на беду.
А потом о том забыли:
завернули в лебеду.
Залохматили словами,
залопатили в курган.
Те, кто скифы, отстрадали.
Те, кто арии, фиг вам!
Те, кто просто ротозеи,
записались в иудеи.

Вновь мир умыт осенними дождями.
Смывает небо лета баструму
с зелёными аллеями-садами,
сжигая их промозгло на ветру.
Вновь осень отторгается рассветом
в поджарую оскомину огня,
окрашивая мир лучистым цветом —
окалиной прищуренного дня.
Прищуренные улицы и скверы,
прищуренная женщина и друг,
прищуренные узники галеры
вздыхают от назначенных потуг
уйти в рассвет под струн холодных слив.
Вновь осень. Грусть явила свой мотив.

 Веле Штылвелд, апрель-сентябрь 1999 года

1.
Звонок в заливе лет  иголка в стоге сена,
вчерашних дней сгоревший первоцвет.
У стариков душа любить приспела,
хоть тело, словно выжимка-омела 
оно дошло до времени, дозрело:
увядшее  усохло, онемело,
остывшим сланцем в камень закипело,
но сердце вдруг воспрянуло, посмело,
содрав с окольных мыслей трафарет,
в чужое счастье вытащить билет.
…
А будущего, собственно, и нет.
2.
Кабриолет дорогой ранней
увозит тело в дальний край.
Так ситный хлеб всего желанней,
хоть рядом стынет каравай.
И мы, отведав по горбушке,
и, свесив брюшки между ног,
грустим, что съели на полушку,
но ровно, сколько Бог помог.
Лишь он включает наши души
на грустной осени напев...
Кабриолет всё глуше, глуше,
но редко кто, за ним поспев,
перемежает солнцедарный,
лучистый, марочный загар,
до поздней осени кумарный,
как пылкий, плазменный корсар...
...Он в нас живёт, и греет веско,
всех тех, кто рядом, и себя...
И зреет сон за занавеской 
нектар земного бытия.
3.
Старые царедворцы нового короля
ищут место у трона,  головы без руля…
Лиц искривив гримасы в пряники-атташе,
давят житейской массой тех, кто остыл в душе,
тех, кто поддался с лёту, тех, кто на плахи встал —
головы их в пол-лета старый палач срезал...
Старые царедворцы нового короля
ищут в души колодце истины ментик зря.
Умер один правитель, править взойдёт иной 
истинный небожитель с устричной головой.
4.
Традиции Списка хранили в спецхране.
Туда заносили прижатых к Стене.
Их лица мелькали на фотоэкране,
чтоб после без писка исчезнуть в огне...
На фоне эпохи зернистые крохи
стыкались с оркестром усопших навек —
на каждую фотку змеистые строки
и пулею лоб рассекал между век!
В традиции Списка — отсутствие риска,
легко истреблять созерцающих сны:
чуть только возникнет однажды приписка,
пора, мол, в расход... И прощай без весны!..
И только немногие, Списка не зная,
не стали плодами его урожая.
5.
Разбив голову о серпантин, вгрызаемся в век ХХI-й,
Катона младшего позабыв, не вспоров себе животы.
Киев нынче не Рим — не напрягаем нервы:
Мы давно перешли блеф-сакральность мечты.
Нам Римских хроник не читать, выкладывая на стол
кишек бугристую печать годков на новых сто...
Мы исповедуем весну. Нас лечат свиристели...
Под пенье этих птиц во сне мы верим — кто во что...
Лежим в постельном уголке, икая понемножку —
кто в доску сыт, кто в доску пьян,
кто вызвав неотложку...
6.
Глотки, встроенные в ветер, пьют свободу глотками
новых тысячелетий, тайны сжав облаками...
Словно в вязких ладонях время выбрало квоты,—
соль земли с приворотом смяли трубные ноты...
7.
А мы прошли за Иордан, — нас жизнь вела.
Кто выбрал ПУТЬ, тому был дан сквозь плевела
великий план — за Иордан — пронзает зор,
славянской вязи письмена — судьбы узор.
У предков — истина в крови, у нас — в душе,
немые храмы на крови скорбят в клише...
Вселенский план — кто вышел в сан,
тот выбрал зов... кто мудрость звал,
тот выбил сам из вещих слов...
Кто верит в зов, кто верит в сов,
кто верит в сны... Но мы не совы —
нам дожить бы до весны!
Да, мы — не совы, что сычать нам на судьбу?
Великий труд — души улов у нас на лбу.
Кусают ангелы за грудь —
не продышать, не продохнуть...
8.
Молекулы снов растормошенной ночью
под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью,
сумел безобразно легко воспарить...
9.
Застоявшийся октябрь в январе
застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января
перекличка всего прошлого в себе.
10.
Три поющих звёзды из созвездия Девы
совместим на двоих... и умчимся в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы
и сожгли наши души без слов и без нот.
11.
Голубых кровей в стране хватает,
не хватает тихих сизарей.
Души в небо чьи-то отлетают, —
не ищи в них сизых голубей.
12.
Ночные трубы рвали звёзды, —
гремел межзвёздный барабан.
Вминали люди лет борозды
в сплошных безвучий океан...
13.
Когда корсары звёздных трасс
умчаться вновь в рассветы,
в которых не отыщут нас —
воскреснут снов сюжеты...
14.
Вгрызаемся в век ХXI-й,
Врыхляемся в век ХХI-й,
Врываемся в век ХХI-й...
Кто как... Прохиндеи и стервы.
15.
А в ней столько пудов,
как во мне килограммов...
и она причитает без всяких кручин:
“Этот крем от морщин,
этот крем весь до грамма —
от мужчин, мужиков...
и житейских пучин!”
16.
День ведёт свою игру,
я в нём прочно ни гу-гу...
17.
Совершив вечерний “трафик”,
кость себе отыщет фафик.
18.
И без погон, и без попон
козлит приятель-баритон...
19.
Нет таксы на любовь...
Есть такса вне любви.

 Веле Штылвелд, апрель-сентябрь 1999 г., дневники 2000 г.