Опальные сонеты

Уколы в железные рельсы на стыках вчерашних миров
кровавят судьбы эдельвейсы,сминая житейский покров.
В крови у земного причала седеет неоновый шквал
остывшего за ночь вокзала,чью с болью сорвали вуаль.
А там, под вуалью, предтеча давно отшумевшего дня.
В нём, прошлом, — тревожная встреча:сегодняшним будням родня.
Кровавые рытвины — ров на стыках грядущих миров.

******

Если однажды  нажать на гашетку памяти доброй и злой —
мир оборвётся подточенной веткой в пыль истолченной золой...
Мир обернётся в себя и увидит много обид и огня.
В жарком пожаре пылает Овидий,там же сжигают меня.
В том же пожаре пылают матроны с ядом житейских бесед. 
Слов куртуазных истрачены тонны, а достоверности нет.
Перегоревшие злом гибнут в себе день за днём...

******

Сгорая, сжигаем сегодняшний сор из слов, сновидений и сказок,
седеющей стужи сминая покров из жутких дешевых рассказок.
Но вдруг начинаем смотреть на часы, секунд торопление споря.
Куда-то уходят: минуты, часы, столетия... Фивы и Троя...
А мы остаёмся в житейской строке, бегущей над миром и нами.
Нам выпало жить, наше счастье в руке! Всё прочее выберем сами.
На стыках земного пути случалось нам радость найти.

******

Напьёмся симпатических чернил,бродяги и хмельные короли!
Пока ещё придумают клавир,а мы уже устали от любви.
И нам уже не тронуть верхних нот,и струны не коснутся их создать —
Под пальцами волшебниц спит фагот, и арфа не желает вновь рыдать.
Но нет всему от этого вреда: там будущее выцвело давно,
где не было ни муки, ни труда,прочь выкисло незрелое вино...
А прошлое осталось... Погоди,и в Музыке есть ветры и дожди.

******

Когда такси в печальных розах развозит по утру мороз,
крушат миров метаморфозы желтки-буколики мимоз.
Когда раздавленные всмятку они ссыпаются под лёд,
в нас упрочняя лет присадку и предвещая ледоход.
Ещё весны не ощущая,мы верим попросту Судьбе,
а потому не унываем и ждём открытия в себе.
И вновь, сквозь сумерок заката,в нас радость множится крылато.

******

Опять маскарадные встряски, мажорные фокусы слов,
подмостки, раскраски, развязки случайных астральных миров.
Технологи счастья впридачу примочки удачи пришьют
на прожитых лет неудачи,где вечно царил неуют.
И вот уже, будьте здоровы: вам выпало зреть чудеса,
мир вновь ослепительно новый. Надежд в нём плывут паруса.
С ветрами житейских забот всё дальше... Вперёд и вперёд.

******

Вина малиновое ложе меня невольно усыпит,
но и во сне я буду тоже безумной страстью плодовит.
И в терпкой клетке поцелуя меня настигнут небеса.
И я воспряну, мир лицуя.Творить сподоблюсь чудеса.
И первым чудом будет сага о той потерянной весне,
когда любви былой отвага кипела солнечно во мне.
Не я ли предал ту весну, доверив будущее сну?

******

Вина малинового сага вдруг превращается в колье.
Как видно, я потомок мага,но скрыт был промысел в земле.
И я носил в себе предтечи. И Провидение года
дарило мне по-человечьи, не говоря ни нет, ни да...
Да что колье?! Когда неведом мне был судьбы первейший знак:
Я пал пред травами полпредом: их шёлк втирал в житейский злак.
И я созрел, и злак возрос —  в душе восстал мечты Колосс.

******

Печатный слог страниц весомых ещё проявит письмена
средь книг доселе незнакомых, несущих Правды семена...
Средь Византии душ крылатых, средь Олимпийских дивногор
бродил я в-вечно-виноватых, пока не принял договор.
Ко мне спустился Снов хранитель, и, предрекая мой успех,
колчан со стрелами событий вложил мне в душу без помех.
В колчане каждая стрела души убила плевела.

******

Калманю над травами — лет ворожбит,мудрец с чародейством знакомый.
Сегодня опять я простой неофит,волшебным заклятьем влекомый.
Читаю я книгу природных чудес. Мне трав потрясенье понятно.
Устало над ними спит атомный лес — Чернобыля трупные  пятна.
Колдую, но тают во тьме чудеса в кислотных дождях над землей.
Сгорают деревья и рвут небеса неслышно-озябшей мольбой.
Калманю, колдую, чарую, бреду по мёртвому лесу в кислотном бреду.

******

Я постигаю в озаренье моей судьбы искомый след:
от мига миросотворенья до первых, собственно, побед.
От предикатов птероКратов до птиц, парящих в высоте -
от душ заморенных, горбатых до окрыленных в полноте.
И обретаю те же чувства,что прежде ведали жрецы.
Да... Я, как видно, жрец искусства.Творю созвучий изразцы.
Увы, поэзия крылата не для того, кто жил горбато.

******

Я строю дом из эндорфина. Мне каждый камень в нём знаком.
Судьбой похож на пилигрима. Не всё то счастье под замком.
Во мне душа живёт лохмато, как-будто космос озарил,
где сердца прошлые утраты, где миг, в котором я парил.
И слышал зонг... И песня эта внезапно вкрадчивой была,
внезапно грустной, как комета, хвостом безъядерным мела.
Внезапно страстной песни той я услыхал мотив былой.

******

Лепнину стен и потолка в душе оставили атланты,
когда в личине мотылька явил я им свои таланты.
Порхал под небом в неглиже беспечно крылышками (бяк!).
Но вдруг на сотом этаже их душ пронзил меня сквозняк.
Нектар их мудрости вкусил и в кокон впал на бездну лет. —
Проснуться не хватало сил, как-будто дал я в том обет.
Но вот однако ожил вновь в миру, где смеет быть любовь!

******

Да никому поэт не должен в кругу земных долженствований!
Ему судьбы виток одолжен на базе общих оснований.
Но, утвердив себя на случай, что в этом мире ты, — поэт,
иных пристрастием не мучай, слагая солнечный сонет.
Иным привычней до копирок, до дыр, проеденных в душе,
не сознавать себя без бирок на самом звёздном этаже.
Летя со звёздных этажей, они свиваются в ужей.

*******

Жестокий кодекс вечности хранит холодных звёзд ажурные кинжалы.
И время вызревает в сталактит. И замирают сонные вокзалы.
И больше не уходят поезда. Нет в них широкоскулых, узколицых.
Лишь на оси надломленной звезда взрывается, как брызги на петлицах.
Осеннего дождя не охладить. Он не остынет более до срока.
Петлицы могут кровью накалить уста в безумье впавшего пророка.
Гвоздик пылают алые мечи. Они, должно быть, времени врачи.

******

Остужается книга Оракула. Остудили её мудрецы.
На планете случается всякое — жизнь с концами не сводит концы.
Разночтений тасуются истины. Их вестует учтивый народ —
шулера, чьи денёчки корыстные — осетровой икры бутерброд.
Не умчит в дальний путь околесица —  дальше некуда мир торопить,
дальше всякий, гляди, перебесится и бездушно останется жить.
Дальше всякий из горьких страниц зачерпнёт только ковш небылиц.

******

Враги, они и в день досады останутся врагами.
А, впрочем, что там между нами — забьём их пирогами.
Законопатим душ заглушки заведомо в клише
и поцелуемся друг с дружкой.А что нам? Мы уже!
Перелопатили до нельзя вчерашние деньки.
И вот, изволите, сон-зелья хлебнуть из Сон-реки.
У той реки итог непройденных дорог.

******

Алкая прошлое всеядно, перевираем невпопад.
Опять на солнце вышли пятна и кто-то этому не рад.
Оккультных таинств котировки и пересуды жутких вед
опять свели нас к пикировке в пылу нечаянных бесед.
И врём, и спорим, и гадаем,и утверждаем — Вавилон!
А Пушкин что? Он уважаем.Пред ним столетий пантеон.
И на томах пустейших слов всяк знаться с Пушкиным готов.

******

Мир полон одиозных сплетен. Как поздно я, увы, заметил,
что мир готов за то платить, что по-иному не сложить.
Скабрёзна выворотка мира. И вот она, судьба кумира:
его изнанку знает всяк — попал, сумятившись, впросак.
И вот уже иной кумир стремглав срывается с вершин:
средь бела дня сигает ниц от лжи без чести и границ.
Гнусавит чей-то чёрный рот: — А получи-ка аперкот!

******

Ах, Боже мой! Ушёл поэт... С кем жил, что пил — неведомо.
Усоп, уснул и вот уж нет, и всем о том проведано.
А он мотался и тужил, и был по жизни тронут.
Теперь о том, как он прожил слова, увы, не тронут.
Он был заведомо нелеп,на грош сыскал удачи
и горек был поэтов хлеб, и на полушку — сдачи.
В гробу лежит он никакой, рифмуя вечности покой.

******

Однажды вычеркнут меня из списка тех, кто жил на свете.
О том не зарыдают дети — они не вынесут меня.
Им свой черёд цвести и петь и ублажать себя словами,
любить, рожать и соловеть, а мне в гробу лежать дровами.
Я не циничнее иных, не расторопнее, ей Богу.
Прервётся Ариадны нить, и будь готов! Забудь дорогу.
Тянуть, увы, не станет сил  тому, кто пыл свой бросил в пыль.

******

Когда уходит то, что рассосаться не должно и не можно ни на чуть,
приходится ничуть не сомневаться — до всех дойдёт последний скорбный путь.
Но если только этого и ждал бы, остыла бы от ужаса душа:
нелепо и боязно замирал бы от выплеска с рождения до — ша!
Но только не случается прорухи в мирах, где продувные молодцы
обсели жизнь, как мухи-цокотухи, и взяли смерть ежево под уздцы.
И смерть, что, впрочем, собственно не ново себя рабой почувствовала снова.

******

Капкан воителей-сатрапов и их приспешников-рвачей,
черед кровавейших этапов творит историю ловчей.
А ловчих блох куют для бойни. Там истребляют и людей.
Но Чёрных пагод зреют двойни в экстазе сладостных страстей.
Хоть кто-то рад тому, что рядом блудят в крови, как на пиру
кумари, гейши и наяды — гетеры в ядерном яру.
Там, в Закамышье, диких псов плодят из чёрных голосов.

******

Игра в подвижников и фатов игра в придурков и шутов
извечна, пошло-простовата. Однако, что же? Я готов!
Позволю, право, усомниться что все иные, отгорев,
прошли свой путь в печальных лицах, хоть и рыдали под “сугрев”.
Известно, братцы, небылица —  сих скорбных истин вереница,
поскольку всюду зреет новь: а с ней извечное: любовь.
А от любви — души простуда, а вслед мгновение до чуда!

******

Законсервировали солнце, и вот оно уже не греет.
И вянут флоксы на оконце,и саксофон, хрипя, немеет.
И символический любовник сжигает ложе без истерик.
А муж, судьбы своей садовник, воротит нос свой из Америк.
И воротит, по крайней мере, любовь на горький пьедестал.
А там давно уже отпели вчерашних уз семейный сплав...
Где символический любовник сжигает времени терновник.

******

Над телом будущей принцессы рыдал приветственно смычок.
А струны тела поэтессы свивал в любви не новичок.
А сладострастия любитель, не признающий пиетет,
печальный, падший НебоЖитель, имевший в том авторитет.
Он создавал не для бравады, а по велению мечты
портрет чарующей Наяды и формы дивной красоты.
И под смычком его удачи стихали Золушкины плачи.

******

Проекции миров окрашу в бельколор.
В свою вживляясь роль,я, собственно, король.
Возвратные следы прожгут планет касанья,
и я пройду сквозь льды безумного лобзанья.
И я пройду сквозь дождь внезапных сновидений,
в которых я то вождь, а то безумный гений...
В проекции ножа, вонзённого в ужа.

******

Опять шёл дождь. Недоуменье. В нём вызревал торговый ряд.
Там продавали изумленье старух, лоточников, бродяг.
Бодягу, брюкву, баклажаны скупал гунявый инвалид,
отвергший ванну и нирвану, как сам скиталец Вечный жид.
Для деда мрачного Лукьяна  он на чифир чаи припас,
чтоб тот хлебнул их сыто-пьяно, и обкумаренный погас.
Однако, что же — Вечный жид в “мешок” к Лукьяну не спешит.

******

Ночные выхаркнут миры стретения сквозь муки.
Дневные звёзды до поры берут нас на поруки.
Ночные звёзды. Тем дана горчайшая уловка:
просеять жизни плевела без нас уже, неловких.
А мы до времени дойдём на грань между мирами:
и всяк, судьбы построив дом, истаит за горами.
За терриконами руды —  пустой, как прежних лет труды.

******

В моём доме заводятся тайны, искажаются перспективы...
Кто-то ищет итог неслучайный, кто-то лезет в архивы.
Кто-то в прошлых анклавах вправе утверждать своё “Я”.
Кто-то подвигов ищет в державе, но не я!
Мне начхать на прилипших время, на нашествие челяди с Марса.
Я пролит в детородное семя не для фарса.
На мажорно изломанном русском не застрять мне во времени узком.

******

На разделение потомков и трансформацию миров
ведёт служение с котомкой средь переулков и дворов.
Огни житейской клоунады прожгут расколотые льды,
и на осколках буффонады взалкают счастья у черты
И те кто смел, и те, кто ведал, и кто смеялся и грустил,
и постно в праздники обедал, и осмеять не допустил
Бедовой жизни калачи, хоть те, увы, не куличи.

******

Санскрит истории вчерашней перепесочен сном до нельзя.
И вот все трое  в дивной башне, и выбор сделать бы, сквозя
В сонм ангелов... Но проку спорить: ему и мне что толку в драме,
тогда как соблагоизволить решила дама к нам сама.
И роль, и маска, и судьба — ключи... Какое наважденье.
Открылся сон, а в нём прозренье: вчерашних вымыслов резьба.
Вчерашних сказок витражи —  размолвки. Прошлого ужи.

******

I am from another times.I am from another sizes.
I am promis everyday:“Not of all in life today!”
Not of all... I must be run. Must be go everyone.
Must be love of you and they everytime and everyway.
Must be smile as you to me.
Life is sprite... Call drink with me!
Don’t fogot your best succeses.
Dance with me at Everest.

******

Я с иных времён и мест - тьма таких как я в окрест).
Уверяю каждый день: “Жизнь не пройдена, поверь!”
Нет, не время унывать! Нам с тобой пора решать,
нам с тобой любить пора: всех с окрестного двора.
Ежечасно тут и там, веришь, счастье светит нам.
Жажде жизни улыбнись и врывайся прямо в жизнь!
За успех держись горой и смелей танцуй, герой!

******

Откройте возраст перемен и восхитят вас перемены:
пока у прочих “секонд пен”, у вас отточен ритм отменно.
Пока у прочих “секонд хэнд”, вы гениальны добродушно:
вас не привяжет клей “Момент” к нирване сказок простодушно.
Преодолеете в себе, переосмыслите, ей Богу,
души растраты в суете, и вновь отыщите дорогу.
На перепутье лет и слов души скрывается улов.

******

Все те же треугольники рассвета, все те же неземные кирпичи. —
Небесные булыжники, вендетта клонируют кровавые ключи.
А на Земле так издревле творится,что кровь людская, спеченная в соль,
в истории никак не растворится, поскольку в ней неистовая боль.
Поскольку в дивных камешках кровавых,которыми творили терема
могучей, лучезарной сверхдержавы,страданий надломились письмена.
Теперь в оплавах боли горьких книг достанет и праправнукам вериг.

******

На охрану синайских песков не умчат меня в мае дожди.
Я избавил себя от оков — остаются лишь слов бигуди.
Эти тоже мне, скажем, слова: НацСпасенец, поскольку спасён
сам собой. Пусть болит голова у спасателей нищих колонн.
Политический гадостный кич, а при нём — мишура, ордена.
Но по крыше сползает кирпич — скоро время падения на...
Всякий чешет затылок в сердцах под прицельно-кирпичное: “Трах!”

******

Пятилетние сёстры-близняшки рекламируют пейджеров новь
без заведомо взрослой натяжки,предлагая игру в карамболь.
Говорите, сообщайтесь друг с дружкой, рассылайте приветиков вязь
и секретиков тонкую стружку:“Я однажды уже родилась!”
Как пароль — давних лет археолог,а быть может и новая роль?
“Я уже...” А вокруг мортиролог — умер, умер... Скончался король.
Королевства делёжь непомерен,если Детству давно ты неверен.

******

Допинги  сердечных  драм, клапаны  с  подгрузкой.
Жизнь по графику идёт, время по судьбе.
Учим азбуку мечты с дикой перегрузкой.
Тот,  кто  счастье  тормошил,  вырос  в  трын-траве.
На зелёный травостой выбрались тюлени,
слышен Бемби пылкой зов из густой тайги.
Старый  фавн  пред  миром  пал  на  козлы-колени,
а что дальше было там — думать не моги!
Кали, Сати, Демиург танцевали страстно.
С  кем  такое  не  случись,  чувств  девятый  вал!
Прощелыга  старый  Фавн Бемби  заграбастал,
и всю ночку до утра с ней вальсировал.
Демиург к утру упал, — выбила присядка,
а  миляга  древний  фавн  с  Бемби  свился  сладко.

******

Параноическое время — смешенье желчи и купюр,
дефолты слов, больное семя и ритуальный “от кутюр”.
Качели, катыши, ковриги, вериги, вервия, врачи —
кому-то тяжких лет квадриги, кому-то власти куличи.
Кому-то, ведомо, неплохо друзей  шпицрутенам предать,
и слепок выдоха без вздоха затем публично осмеять...
Вот так  и злобствуют дворняжки, отъевшие на службе ляжки.

******

Однажды ложь уступит ложе,где славно спать и можно врать
какой-нибудь  довольной роже,которой дали жировать.
Такой козявке невесомой однажды выбреют мозги,
и мир известной идиомой отметит путь её низги.
А там — рояль. А за роялем — трудяга-тапер — плут, позёр.
Добротно пьян и эпохален, хоть нотный стан, и тот он спёр.
Мажорно давит фа-диез,сдав на толчке души протез.

******

От митингов до менингита одна густая дурь в башке.
а шайка киллеров сердита  — бери-вяжи кота в мешке.
Тогда, как выкриков немного, не всё: дави, круши, трави...
Не всем казённая дорога. Иным, представьте, визави.
Ни милосердия, ни крика — клавир, псалтырь и дуй в дуду.
Они ведут себя велико,земному счастью на беду.
К чему мечте отроги лет,тогда как в них дороги нет.

******

Замирает шум в бараках волдырями вязких снов.
Каждый здесь рыдал во злаках, проклиная слов улов.
Языки засохли в душах — кто оглох, а кто ослеп —
обезличка части суши, где когда-то был совдеп.
Зазнобило, засосало заворочало в ночи,
ниспадает покрывало — спят в окалинах сычи.
В душах — чёрные заглушки. Сон. Забвение друг дружки.

*******

Город Счастья —  паутина, годы в прозябании.
Что за жухлая картина в точке мироздании.
Кто-то выдумал такое выгоркшее чудо —
пахнут девушки левкоем.а левкой — простудой.
Опостывшие растраты медальонов лет. —
Невозвратные утраты — времени кювет.
Но в отвалах дней мы живых живей!

******

Кто флибустьер, тот не заплачет.В ком жив пират, тот не скулит.
Тот перед  ветряной удачей уже нисколько не юлит.
Над Чёрным Роджером расправу свершают реи бригантин.
И отлетают души в лаву огнём пылающих глубин.
Но и в Аду неуспокойство.Кто флибустьер, тот тем и прав. —
Сам Сатана взвыл от расстройства,как сокрушить пиратский сплав?
И разодрав на части души, пиратов  вышвырнул  на сушу.

******

Плацдарм удачи. Плацкарт удачи. Удачник едет, от счастья плачет.
В полночный час — любовный сленг. На голове седеет снег.
Проносит полночь поезда сквозь колдовской парик в рассвет.
Седые букли-провода волшебных грёз сжигают свет.
Корпит над ворохом вранья волшебник сотый век.
Так было, видимо, всегда. Колдун — не человек.
Ему не ведомо, что сны — иного времени послы.

*******

Уснут киты и ягуары,прильнут к протекторам мечты,
и опустеют будуары. Опальных Золушек черты
умрут на отсыревших лицах в столицах прожитых широт,
где вечный пат и дрябь на шлицах по истеченью прошлых квот.
Здесь сам король и королева.Со всеми смело шли на вы.
Бежали те, кто были слева,кто справа — предали, увы.
Но ягуары и киты не знают шахматной беды.

******

Я не вписался в мире тех, кто меряет успеха квоты,
осточертевшие до рвоты — кому и сколько дать потех...
Уж мне утех дано немало. Казалось бы... Закрой дувало
и сам себя же тем балуй как верноподданный холуй...
И простоту яви Природы, и в стужу дуй себе на воду,
и Душу в шлепанцы обуй, — тебе ли заплывать за буй?!
Но вот кончается сонет... Я не вписался в трафарет!

******

Обноски слов, наброски снов иглой вонзает в вену
вчерашних сказок птицелов, предавший правду тлену.
Но не истлевшая молва наброски слов сминает.
Какие, к чёрту, там слова, игла судьбу кромсает.
Хоть на игольчатом вершке уже видать корону,
но сил не стало в порошке,и мат объявлен трону.
На взвеси нескольких секунд повинным головы секут.

******

Схлёст времён и традиций, языков и эпох,
перегара амбиций, перетравки дурёх...
На быстрине историй, не прошедших вовне,
строим лет крематорий вечных сказок извне.
На растопке сжигаем ожидание встреч
и друзей поминаем, что решили залечь.
В вязких щелях судьбы воем век до Луны.

******

Страх не торопит страха средь сотен слепых, случайных
соитий на грани краха в сокрытых созвездиях тайных.
Сигурд Сатану до срока не ищет в земном Аду.
Дано ему имя пророка, но он — альтруист в дугу:
дарует соития дамам — страстных минут хурму...
Они же из этого хлама являют детей ему.
Страх не торопит плахи там, где в экстазе махи...

******

Охмурили сонетами, оглушили сонатами.
Повстречалась с поэтами — утюгами крылатыми...
За столом меж салатами то ли тюлька в бизе,
то ли рыцари с латами мнут вовсю фрикасе.
Астролябию взвесили боком, вывернув плоскости,
трёп над миром развесили — к чёрту таинство жёсткости!
В стол поэты втираются — к деве всё примеряются.

******

Петтинг снов чреват устами, извлечёнными извне...
Завязать бы их узлами и размазать по стене.
Только что вдруг остаётся там, где снов содрался лак?
Тихо девушка смеётся: всё не эдак, всё не так!
Златоусты к деве с хрустом — источились слов лазейки.
Но достались златоустам на полушку шёлка змейки.
Завитки волос над ушком соприглядны к заварушкам.

;
Мне сорок пять и лет и зим
и вёсен столько же. Ей Богу!
Но я не плыл под Барбузин,
а торил лет своих дорогу.
И звоном ломаным на грош
я не питал к иным участья.
Что проку в том, когда соврёшь
постыдным ядом псевдосчастья?
Увы, отнюдь не Прометей
сегодня носится в бейсболе,
а всякий с воплем:  “Не робей!”
своё следит на рыхлом поле.
Кто мяч забросит в небеса,
кто злобно бросит словеса...
;
Я на ты с  астероидным кланом.
Все в том клане  мне в чём-то родня:
то ли в мире  живу я смутьяном,
то ли выпал на донышко дня.
А на донышке этом — осколки.
А на донышке этом — кресты.
Подле ил.  В нём снуют кривотолки
под мурлыканье, рвущее рты.
И в тех ртах, перекошенных злобно,
как под действием страшных резцов,
режет ноты  шарманка утробно —
чёрный блюз  горемычных отцов.
А отцы опустились давно,
то и дело вступая в дерьмо.
;
Земные Вестники предтечу
гребут, известно, под себя.
Котомки зашвырнув за плечи,
бредут по жизни без рубля.
Идут кто в Питер, кто в Самару,
кто к Хасавьюр, кто в Косов край,
где геноцид — цена угару.
Сегодня ад вчерашний рай.
И вот уже на полигонах
играют в атомную смерть
чинуши сытые в погонах,
планету сдавшие на дерть.
Мальчишки в танках едут вновь
сминать Отечества любовь.
;
Бабьи лица генералов по столицам —
мужиков не досчитаться  сват-девицам.
Тьма невест, а мужичонков пшик сегодня,
их ведут во имя Родины на бойни.
Разделили, рассекли, размежевали
наши души, наши судьбы,  наши дали...
Генералов бабьелицее отродье,
кто  из  вашеств постсоветских  — благородье?
Кто до Приштины довёл от Хандагара,
не сыскать тому величия и славы.
Жажда власти на огрызках сверхдержавы.
Кухня Родины  кровавого угара.
Бабьи лица генералов  жгут ночами
в семьях тех,  кто похоронки получали.
;
Ордена солдатской Славы
разбивает об асфальт
продувной, бедовый малый,
внук того, кто брал Белград.
Брал Европу не бесстыже.
Брал по праву, за своё.
Он в Берлине не облыжил
имя горькоё твоё.
Внук-барыга, среброимец
в слитки льёт кровавый пот.
Прощелыга, проходимец,
мародёр гвардейских рот.
На асфальт летит эмаль —
больно, страшно, стыдно...  Жаль.
;
Немец что? Фашист и баста.
Серебра в наградах — нихт.
А звезда — кровавой масти.
На груди драгмет горит.
Каждый орден стоит мелко,
хоть, поди-ты, серебро.
Здесь ни в чём не надо сверки:
сбил эмаль и сшиб своё.
В слиток слил и вся зарплата.
Старичьё — оно ничьё.
Что орёт? Что память свята?
А жевать её за что?!.
Смял булыжник мостовой
орден с Красною звездой.
;
Расстрелян был во время сверки
времён, событий и эпох
как мородёр, что на поверке
переступил судьбы порог.
Он ювелир иного века,
где по забвению страны
забыть решили человека,
кто шёл сквозь ужасы войны.
Того,  кто шёл сквозь кровь и бойни
не для того, чтоб ордена
переплавляли непристойно,
как будто в том колец вина.
Хоть ювелир сноров и юн,
расстрелян памятью коммун.
;
По последнему приколу
души к ангелам летят,
записные острословы
лечат сказками внучат.
Всё легко перевирают
с балаганным шутовством,
орденишки примеряют,
выгнув прошлое ребром.
В том ребре — земные драмы
отлетают к небесам.
То ребро сосут профаны
в подреберье ушлых дам.
От рождения до смерти —
круговерти, круговерти...
;
Героев нет,  а ордена прислали.
Кому-то надо срочно их раздать.
Немученников  долго не искали.
Чуть свистнули  и вышла строем рать.
И вот уже  до орденских подмышек
стоят столпы Отечества —  мужи,
вкусившие  подсечек и облыжек,
но вырвавшие крупные куши.
Одни  руководили в земснаряде,
что в арьегарде  вырыл бункера.
Иные,  в той же бункерной засаде,
Отечества урвали ордена.
Когда они в Историю войдут,
под гильотиной  лавры опадут.
;
Нет сноса камзолу.  Он носок и важен,
хоть вытерт на рытвинах лет.
А я в том камзоле  был страшно отважен
и прежде носил партбилет.
Теперь даже дети  гурьбой на рассвете
орут партбилету: “Ату!”
Тогда, когда взрослых за шалости эти
свезли бы играть не в лапту.
Комбеды полпредам  не слали обеды,
и трупный их голод разил,
и внуков съедали  голодные деды,
лишенные чести и сил...
Где трупные ямы забили бурьяны,
там век партбилет уронил.
;
Рука  к руке. Перо к перу.
А что душа? То, знать, —  из глины,
от материнской пуповины.
А дальше... Я не разберу.
Кураж, азарт, аллюр, оскома,
предвосхищение услад?
То — пьяный бред у гастронома.
То — бывших уз сердечных хлад.
То взлёт, то пропасть... Озаренье.
Вновь беспристрастие судьбы,
второе внутреннее зренье,
взамен напевов Кабалы.
И очищение от зол,
и — вечно порванный камзол.
;
Как дивно обустроен мир,
в котором жили истуканы
в камзолах пепельных Аттил,
ведущие народов кланы
сквозь племена и плевела
в края иные ради встречи
мест предначертанных для сечи,
где кровь их судьбы  провела
в обетованные места.
Над смрадом трупов клич кровавый,
где на заклание шли лавой —
читают с белого листа...
Кто смерть в бою — короткий вздох.
Кто ложь в строю, где сам он — лох.
;
Есть дух поэзии нетленный.
Его в дворцы не упекут,
пленяя роскошью надменной.
Ему — вселенная приют.
Он —  в каждом выстраданном споре.
Он —  в каждой песне соловья.
Как в расфасованном наборе,
где ясно всё —  от А до Я.
Отнюдь не старец благочинный,
который прошлое простил,
а пылкий Демон, юный, сильный,
себя в слова превоплотил.
Он сокрушил преграды зол
и рабский сбросил с плеч камзол.
;
Вы сели на мыльный пузырь?
Исток необдуманной цели.
Багрите скорее на пир,
такие как вы там при деле.
Вы сели в калошу тоски
под парусом жуть-неудачи?
Стирайте скорее носки!
В ливрее всё будет иначе!
Берите ливрею, дружок,
носите ни шатко, ни валко.
На полке скулит пирожок.
Кольцо колбасы вам не палка!
Но как-то, срывая глазурь,
пузырь разорвётся как дурь.
;
Кто долго плыл в созвездии Персея,
тот сам с собой, как видно, не в ладу.
Далась ему от жизни портупея
и носит он её в тупом бреду.
Кто долго стыл пред обликом заката
трилуния, сменившем три огня
трёх распечённых солнц, тот виновато
и горестно посмотрит на меня.
Кто долго жил — обыденно и просто,
тот научился жертвовать собой,
сметая с пепелищ души коросту,
дабы душа опять рванула в бой.
Сегодня знают даже малыши,
что существуют отмели души.
;
Чёрная курица — хмурь у колодца.
Пёстрая курица — блажь из ведра.
Белая курица — в гранулах солнца
воду берёт из земного ядра.
Стронций завис над волшебным колодцем.
В воду упали гранулы зла:
яды Чернобыля вязнут под солнцем...
Губят планету людей ремесла.
Чёрная курица давит планету.
Пёстрая курица стала в штыки.
Белая курица канула в Лету.
Чёрные ангелы жгут дневники.
В каждой странице — вчерашнее зло.
В нём — человеческих рук ремесло.
;
Огонь сжёг сказок терема.
Равно ль такому приключиться,
когда бесстыжая зима
на мир метелями волчится?
И куролесит, и чудит,
и остужает мир с разбега.
Огонь сжёг сказок сталактит,
и стал гранит белее снега.
В черте оседлости племён
пылают ядерные святцы.
А на полотнищах знамён
уже танцуют святотатцы.
И, предвкушая чёрный сон,
взирают ангелы с икон.
;
Пусты скворечники сердец —
усталость чин по чину.
Вчерашней спетости конец —
вокруг одни кручины.
Пучины выжатого дня.
В нём путникам несладко.
Ворчит уверенно родня
для пущего порядка.
О сущий ангел суеты,
яви себя героем,
и уведи от слепоты
заблудших общим строем.
Переплетением корней
дивят влюблённые людей.
;
Что полу-чаем — получаем,
а что не чаем, с тем — живём.
Молитву тихую вменяем,
а то и просто воду льём.
...На жернова, а то и в лужи.
А в лужах — яблочки цивьём:
кому-то скорбный постный ужин,
кому-то — к пиву за углом.
Одно порой не замечаем:
как расцветает дева дня.
Молись, озябшая родня,--
её богиней величаем!..
Цветок средь яблочного сна.
Цветок любви.  Окрест — весна!
;
А когда мы отходим от наших побед,
наших бед и житейских историй.
— Пей цикорий от нервов! —
             твердит мне сосед
и включает сто грамм в свой лекторий.
Славы медные трубы ржавеют в траве,
а в душе только бурые пятна.
Да и что бы ты сделал, когда по утру
с перепоя в душе неопрятно?..
Да и что бы ты выдумал, что бы сказал,
да и чем бы себя успокоил,
если ясно вполне  — ни финал, ни вокзал,
а привычный души крематорий...
Ни огня, ни воды на излучине лет,
славы медные трубы — обычный втормет.
;
Фиолетовые блики
на оранжевой хандре.
Бродит клоун сердоликий
с чемоданом на лице.
В чемодане на диване
волки с бабушкой живут.
Ну, а та кричит в нирване:
— Дайте волкам парашют!
Пусть отскочат что есть мочи,
 на тигровые ковры,
 дабы те, струхнув средь ночи,
спели бабушке: “Мурлы!”
Вот такие кривотолки:
тигры, бабушка и волки...
;
Мы подпрыгнули над всплеском
на три четверти вершка
без иллюзий и гротеска.
Вешка памяти — тоска.
Пешка памяти — разлука.
Метка памяти — прости.
Так уходит в вечность мука,
о которой не грусти.
Отпустило, отболело
пересортицей прорех.
Те, кого едва задело,
в лунь белы, как утром снег.
Утро в позе Кама-Сутры.
Бог с тобой, хмельное утро!

******

Меня подставила война под переулки и порталы. —
Одна судьба, одна страна и вроде прожито немало.
И лет своих не торопил,и жил как жил, как есть, ей Богу,
но много лет и много зим я шёл с войны, терял дорогу...
И находил иную вязь убитых напрочь и навеки.
Несердобольный Чёрный князь следил меня тропой калеки.
Меня сослал он в Море слёз. Но я поэт. К чему невроз.

******

С мисс Штормовым предупрежденьем столкнулась как-то мисс Скандал.
Одна к подруге с поученьем.В ответ другая: “В рожу дам!”
Случись такое в век Колумба, была б потеха — не унять.
Полк каннибалов Тумба-юмба пришёл бы дамочек сожрать.
Но мы живём в иные веки. Одна штормит, другая — в визг.
И вновь рождаются калеки от этих мымр отпетых вдрызг.
А человечество в тоске: штормит, скандалит... На песке.

******

Рецептов нет судить простывших одним украденным на всех
несчастьем. В сонме опостывших один на всех всеядный смех.
Один на всех отвратный корень. В нём полузло, полуотрыв.
Один на всех печально вздорен. За всех — отторжен и злоблив.
Один раним, один простужен. Обилье прочих — в пустоте.
Неисчислимость сотен дюжин, век пребывающих в туфте.
Да, вся беда, что он один. А на обидчиках — мундир.