Медитация по-русски

µ
Сумбурный индекс наполненья — на третьи сутки — грамм семьсот.
И вот отстало вдохновенье,и вновь по жизни — сумасброд.
И вновь вчерашние затеи пересыпаю пустотой.
Опять пора бежать в траншеи своих несчастий. На постой.

Опять нерадостный попутчик пересыпает слов песок.
А мне молчать куда как лучше — слова сбежали на восток
Сквозь лет холодные пассаты сумбурный индекс между строк.

µ
Аудио-ассоциальный умиляет хлопца мат.
Парень он не криминальный, просто так — по жизни фат.
Мелос вымыт до порнухи. Этнос выскребли до дыр.
Но страну от сват-прорухи не избавит Мойдодыр.

Не избавиться от чувства — аудио-видео атас!
Непредметное искусство — не про нас!
Гитер юр — а гите нахт! — с Новым годом все и всяк!

µ
От маразма до харизмы слишком много онанизма.
Прёт чрезмерное враньё — давит публику жульё.
В зал с кульками вышли дяди — проповедничьих мастей —
Джимы, Томы... Янки, ****и...из заморских волостей.

Экзекуция бесстыдством — раскрывайте кошельки.
Блеф мольбы под суперсвинством: аллилуйя, простаки!
Я в кулёк из целлофана плюнул горько, зло и пьяно...

µ
О тебе не велено писать. Ты не человек, Ты — просто пёс.
Как тебя прикажешь величать, если ты по отчеству — Барбос?
Если у тебя всегдашний зуд вынюхать хозяйкины следы.

А в венчальню псину не зовут, а в купальню псину не зовут,
в отпевальню псину не зовут,где в гробу, естественно, не ты.

Ни тебе — за здравие свечи, ни тебе — за упокой, с плеча...
Впрочем, Бимка, что там? Не рычи!Не кусай прохожих сгоряча.
Подле храма, Бимка, промолчи — под ногами — счастья куличи.

µ
Подле храма —  счастья кирпичи.Кость за это, Бимка, получи.
Не боись окрестной стаи псов.Ты — герой до кончиков усов!
Потому мотай себе на ус,там, где стая — каждый в стае трус!
Каждый бит осколком кирпича.Не кусай дворняжек сгоряча!

Потому, что сам ты, Бимка, плут.Но тебя домашний ждёт уют —
тапки, миска, коврик у двери. Так что не зевай на фонари!
Брысь домой, где ждёт тебя обед! Храма для собаки в мире нет.

µ
Детство оглашает мир словами, мудрость — освящает тишиной.
Многословны плюшевые Гамми, бессловесны — Лот, Иов и Ной...
Бестелесны боги на бумаге. Но витает вещая молва,
что из детства их свезли варяги в мир, где вязнет сладких слов халва.

И ушло отточенное чудо за багрянцем сорока царей,
шедшим на поклон к стопам Иуды забродившим в банду упырей.
Упыри безмолвствуют? Кричат? Мал-помалу. Чаще же рычат...

µ
— Есть учителя, а есть поэты, — говорит жена мне горько в лоб.
Для одних — в событиях приметы,для вторых — в событиях озноб.
Я поэтов чтил бы настоящих, отстрадав  за всех учителей,
Повод был, в событиях щемящих. Что осталось? Горсточка нулей.
Обнулило время идиомы идиотских, выстраданных схем.
По душе продрались дуболомы в мир вчерашних ярких диадем.
Но возник в душе моей бедлам —  дуболомы? — Тирса, пепел, хлам!

µ
Под нами Антарктида,над нами — Южный крест.
На севере — обида,на юге — Эверест.
Секвестр вчерашних истин,обрезанный камзол,
над Родиной, раскиснув,спевается Кобзон.

Над миром пьют цикады рассветную росу,
а мы свою браваду умнём как колбасу.
И парики отбросим — пришла на сердце осень.

µ
В амфитеатре странной хвори я отлежал себе бока,
тогда, как рядом билось море — забот житейских вороха.
Придя в себя на третьи сутки,я обнаружил не пустяк,
не опущение в желудке,а леденящий душу знак.

Я осознал, что я по мере себе отмеренной собой
живу в особой странной вере — не преклонятся пред судьбой.
Не лебезить средь чёрных плах, казнивших дней вчерашних прах.

µ
Два дня ношусь по старым адресам:
“семёркой” — Юность,
     на “полтиннике” — Перова...
Казалось бы, с судьбой своей на сам
я прошлому назначил часового.

А вечером — случайности в метро —
с цветами под вагон ушла девица.
Вторые сутки голову её
всё ищет, ищет, ищет вся столица.

О слётке птиц упруго в ноябре
готовы речесловить дней неврозы.
Погода смёткой мыслей во дворе
опять сообщает:
“Вскорости — морозы!”

Опять вешает: “Вскорости зима
душевные остудит терема...”

µ
Карьерных дней сминая флаг,не всепрощать беспечность будней —
не всяк врага в душе подсудней,чем ложный друг — заклятый враг...

И тот, и этот — постижимы!Досада вымешанных слов,
в которых, впрочем, мы не живы среди придуманных миров.

Хоть нас туда уводят махи,собой влекущие на плахи,
где четвертуют наши сны за полстолетья от весны...

За полсоития от чуда — души не принятой причуда.

µ
Время счастья — это время, когда правдой стал рассказ,
когда печка для Емели в поле выпорхнула — раз!

Когда выхаркнуто горе — и Федоры и моё,
Когда штиль на бурном море возвращает на своё
камни, закуты, запечки,закоулинки души,
а ментальные дощечки воск оплавил анаши...

Нет, скорее, эндорфина. — Неслучайная картина!

µ
— На пирог, на маковый, на кусочек лакомый
рот не разевай! —
Говорила бабушка, сладких слов балабушка,
Во дворе шёл май.

Шло к трамваю дитятко при горбушке ситного,
при краюшке хлебушка шло. К чему робеть?..
Ни зернинки маковой не жевало дитятко,
не хлебало лапотно щей. Не должно сметь...

Грызло корку глупое, чтоб не помереть...

µ
Я прощаюсь с вымыслом — вычурным варягом.
умыслу да домыслам не бродить под флагом
корабля не личного, а совместных сутей —
в чём-то симпатичного (хоть из разных мутей).

Хоть из пересортицы дел и поволок.
Я прощаюсь мыслимо с тем, что между строк
было недосказано солнечно, сторазово!..

µ
Эпицентр вторжения в кубики на троне.
Эпицентр скольжения в виртуальной зоне.

Маркеры обрезаны, маркировка снята.
Всё, что недорезали — попросту измято.

Всё, что недодюжили,бросили в кусты.
Суть не обнаружили — дурь на полверсты.
В эпицентре брошены те, кто огорошены.

µ
Тля изъела розу на ночь и под утро грызла тоже.
Лист зелёный съела за ночь. Ну, а мне, как кто по роже...

Я же розу обожаю — хрупко-сочное созданье.
К ней с водицей подъезжаю. И за что ей наказанье?!
И за что и мне такое?!. Что за вычур канители.

К розе чувство непростое — страсть и белые метели.
И душе, уставшей к ночи,вновь страдать не стало мочи.

µ
Чартер Черчилля на чарльстон...
Часть вторая. Чаплин — стон:
вновь отрыт и заграбастан...
Чем не тема, Честертон?

Чартер осени на призму —
окуляр чужой судьбы...
Чартер — баш на баш — Отчизну,
чтоб подальше от мольбы.

Чтоб подальше от бесцельных
пересчётов на мечту,
Чтобы жить куда прицельней,
чем на взвое: “Я живу?”

Старый мерин зуботычин
не боится. — Он привычен.

µ
Остекление в неврозе. Всё — отстала суета.
Сублимация в наркозе — ни при чём здесь наркота...
Из Бомбея — в Сиракузы я уеду налегке.

Пусть простят меня французы в тарасконском уголке...
Тараторен мне — не предтеча.На сафари я — не док.
Я плыву себе навстречу и вещаю между строк.

— Львы, жирафы, носороги,убирайтесь прочь с дороги...

µ
В киоске маскарадном, где продают автол,
играют третьерядно в подпольный лохотрон.
Играют бесшабашно в запретное авось.
У каждого заветно: “Иного отмотрось!”

У каждого заточка и жадные глаза.
У каждого сорвало по жизни тормоза.
У каждого к рассвету души дозреет криз,
Он сам  собой за это других потащит вниз.

В Тартар. В столицу Ада —  за выжег и за страсть.
А мне чего здесь надо? Я здесь могу пропасть.
Стою я у киоска и жду судьбу неброско.

µ
Дама в возрасте рыхлой прически
в ритме царственном рынком идёт.
Все окрестные тётки-чехвостки
разевают завистливо рот.

Дама-гранд, без итожащих сроков,
дама-барыня —  лет торжество,
поэтесса, дворянка с упрёком
возрастное несёт естество.

Оттеняет собой незлобиво
недоженщин, извечно пустых,
для которых былое — крапива,
а грядущее — горести штрих.

Дама в возрасте солнечной тётки
прошибает базарок без щётки.

µ
Очевидное свершилось,обоюдное прошло.
Всё, как осень, совершилось,и, казалось, отошло...
Отзвенела, отболела,отъюлила суета.
Сублимация проела,нет, прогрызла кромку рта.

Косметичка скроет личко вновь до выкройки удач.
Вновь наступит обезличка, — хочешь вой, а хочешь, плачь...
Мяч на поле, мяч в игре, а игрок — в большой беде.

µ
В Сиракузах круг не чтится. — Подле круга лилась кровь...
Архимед устал браниться: “Круг — он вечности пароль!”

Круг — он совести порука.Круг — он невидаль-беда.
Круг убили? Что за мука?!. Круг начертан навсегда!

Соразмерен круг в квадрате, определен тем мирам,
о которых в дурпалате чудаки орут: “Фиг вам!”

Сиракузы, Сиракузы, древних тайн седые шлюзы...

µ
Гложет устрица приманку —
гложет устрицу рывок.
Вяжет сети спозаранку
сват-Удильщик в узелок...
В море — звёзды, зуд под кожей.
В море — пот, заботы, труд.
Ну, а дома — полночь гложет,
тени в полночи орут.
На своём неговорящем,
на кричащем языке
о прошедшем настоящем,
том, что в море, вдалеке...
...Хоть усоп отец-рыбак,
перед сыном тот же мрак.

µ
Век оставит на закуску медитацию по-русски:
рюмка водки на буфете,зеркала плывут в паркете.
Я устал от недомытья,я устал от недобритья,
я устал от недозволов фарисейских каркомолов.
Фарисействуют сутяги,как истошные дворняги,
как загрусшие позором государственный воры.
Воровали скопом, радо между будущим и адом...

µ
Угомон, что укорот — отвернули от ворот,
развернулись в эту жизнь.За неё-то и держись.
Страна на завалинке примеряет валенки...

Сбиты в войлоки меха,сбиты души в потроха,
сбито прошлое в жнивьё,в серо-разное хламьё.
Страна на завалинке обувает валенки...

Чёрно-красное, держись,блекнут краски, меркнет жизнь.
Беспортошно, без сапог по Земле проходит Бог.
Господь — тяп по маленькой — мир обует в валенки...

...Антимера босяком рыщет в душах сквозняком.
Слов срывается слизняк в антимира ка-вар-дак!

Тот, кто валенки обул,тот уже на воду дул,
варил кашу с топора,выпил воду из ведра,
выгреб каторгу судьбы, прожил годы на абы,
на кабы, на как бы так — простофиля и чудак...

Он теперь заплыл за буй — всякий валенки обуй!

µ
Люди-маковки, люди-буковки, люди-брюковки, люди — швахт!
Конституция — ночь профукали.А чуть по утру — день в слезах.
Говорящие телеголовы — предынфарктные — всем о всём...
Контрацепция слов по поводу,пересортицы окаём.

Убеждают нас, уверяют нас — херят начисто, бьют клюкой
трафаретные телеголовы...Всё-то, Господи, нам на кой?!.
Конституция, контрибуция... Нас похерили — лет разбой.

µ
Микрокачка, микрокич — жил да был себе Ильич,
жили люди в октябре в спорадической дыре.

В спорадические дни жили, Господи, прости,
люди ль? Нет! Живая боль — душ надломленных мозоль.

Где в крови, а где в слезах, часто в продранных штанах,
часто вовсе без штанов... (Нам вещали — без оков!)

А брехали: “В наши дни...” И поныне — хоть бы хны!..

µ
Осень изнывает чаем — кодография чайка.
Чай. Чайковским величаем, дуем щёки в облака.
А над облачной вуалью Магелановые сны —
Млечный путь за чайной далью и... нечаянные дни.

Несложившиеся строки, несломавшиеся вдруг.
Чай  бомжи пьют и пророки, дуют щеки — гонят мух.
Те же сонно ищут щели,чтоб уснуть там, как в постели.

µ
Галактические будни — пост’эробика души,
от вечора до полудни инсталляции шиши.
Интроверсия рассвета,интродукция основ.
На планете — бабье лето вырождается в любовь.

Выжимается из сечки всевозможных горьких круп
превозмогшее сердечко прошлой горести и мук.
Галактические блудни в мир приходят до полудни...

µ
Арка, атлас оторочек,пересортица седин,
на ночь срезанный подстрочник обетованных глубин.
По мечте обетованной струги скопищем плывут
дивно, струнно, филигранно весла в будущность гребут.

Кормовые с бортовыми в перекличке тут и там,
выгребают, выбирают счастья прошлого аркан.
Рулевым сплошь заморочка —  миг прогавят — бац и точка!