Механизм вдохновения

А что же было первым?

Стихи или проза...

В девять лет я написал свой первый стиш, про "Тапочек", смешной, наивный, совсем ещё детский. Помнится, я сочинил его в школе, на уроке, возможно именно с тех пор, когда в моих руках оказывалась ручка и чистый лист бумаги, окружающая действительность переставала что-либо для меня значить.

Это было зимой: я подарил его на день рождения своей маме, мой первый стих. Но он не был первым. Рассказ про неведомые миры, фантастика семилетнего мальчугана, что в ней было такого, чтобы хранить её столько лет...

Отец целый день мастерил для меня книжку, вклеивая в твёрдый переплёт "Книги для чтения 1-го класса", листы ежедневника за 87-ой год.

- Записывай сюда всё, что сочинишь.

Я последовал его совету только через десять лет, когда он напрочь забыл о своём подарке, до сих пор даже не упомянув о своих записях.

Мне никогда не удавались сочинения "на заданную тему": я редко испытывал схожие ощущения от произведений школьной программы с тем, что читал "вне класса". Последняя, в списке из предложенных тем, всегда спасала меня свободой выражения.

Я исписывал тетради от обложки, до обложки, включая промокашку – это были мои сочинения. 5/2, 5/3, и редкие 5/4 – я просто не успевал проверять своё вдохновение, тратя отведённое время, на его построчную запись.

5/4, с двумя минусами – это сочинение называлось: "Моя бабушка". Я читал его вслух на родительском собрании (при полном отсутствии своих родителей), на радость своей престарелой учительнице.

Она позволяла мне эти вольности: уйти от темы, поимпровизировать с образами, наделяя их своими чертами и особенностями, преломить обыденнолитературный язык через моё мировоззрение...

В свои семьдесят, она могла не идти на поводу школьной программы, позволив мне, раз и навсегда, писать так, как я хочу.

"Моя бабушка" – стала первым моим успехом, первым признанием, и первым же пророчеством: через полгода её не стало. Как и моей учительницы.

В старших классах я продолжал писать "последние темы", не находя понимания у окружающих – для меня это было уже не важно.

Практически ничего не сохранилось: я с головой ушёл в поэзию. Проза давалась слишком легко.

- У тебя есть десять минут, чтобы прочесть написанное.

Аудитория не расходилась ещё более получаса, пока я сам не закончил повествование. Что ещё мне оставалось: о необходимости написания рецензии на прочитанное произведение для допуска к экзамену по "Культурологии", я узнал за два дня до этого самого экзамена.

"Над пропастью во ржи" – были прочитаны на вдохе. Выдох длился около часа и занял три тетрадных листа мелким почерком.

- А кто это написал?
- Сэлинджер.
- Нет, то, что ты читал...

Я писал постоянно. На лекциях так легко самовыражаться в своей тетради: небольшие отличия в записях проявлялись лишь в сессию.

Я всё время чередовал лирику с прозой, сохраняя первое, и выбрасывая второе.

Проза не рождалась – она являлась, без мук.

Со временем, я перестал замечать, что в исписанных тетрадях стало на много больше рассказов, а их общее количество резко сократилось.

Заданность темы – то, от чего я бежал всю свою жизнь, теперь главенствовало надо мной. Но, как и прежде, эта тема не вписывалась в школьную программу.